Фриц

В пятом подъезде нашего многоквартирного дома жил Димка по прозвищу «Фриц». Кличку свою он получил за пытки пленных «с особой жестокостью». К тому же и внешность у него была вполне арийская – светлые волосы, прозрачные глаза, рост – выше среднего. Если мы попадали к нему в плен, он хлестал нас крапивой по голым рукам и ногам. Это была действительно «особая жестокость» по сравнению с нашими девчоночьими пытками вроде поливания холодной водой из кружки. Мальчишки к нам в плен попадали редко, поэтому сведения о спрятанных в тайниках картах двора с указанием огневых точек стрельбы из рогаток нам добывать почти не удавалось. К тому же мальчишки молчали, как партизаны.

Вот крапива была ужасом. Но мы тоже не сдавались и с выражением пионэров-героев на лицах отважно жевали бумажки с паролем «Фриц – дурак», нацарапанным химическим карандашом. Как мы только заворот кишок себе не заработали!

В нашем ереванском доме квартиры получали семьи военных, поэтому контингент жильцов собрался очень интернациональный. Армяне, русские, украинцы, белорусы, грузины, казахи. В первом подъезде жили семьи милиционеров, и мы почему-то с их детьми не дружили, они варились в собственном соку. Дети всех остальных четырех подъездов постоянно играли в казаки-разбойники и войну.

Был в нашей компании Витька из четвертого подъезда, он слыл отпетым хулиганом, причем до такой степени отпетым, что на него махнули рукой родители, учителя и пионерская организация. У него кликуха была – «Стенка».

В детстве клички прилипают быстро. Только один раз за десять школьных лет завернула мне мама в школу бутерброд не с вареной колбасой, а с селедкой ма-а-аленьким кусочком, ну кончилась колбаса в то утро, – как первая красавица класса Лена, увидев мой бутерброд, брезгливо потянула носом:

– Фи, это что? Селедка?!

Сколько я ни терла руки хозяйственным мылом в девичьем туалете, сколько ни полоскала рот, а кличка «Иваси» прицепилась – не оторвешь. Вы думали, я была худая и плоская, как селедка? Ничего подобного, у меня всегда были формы.

Вот и «Стенка» прилипла к Витьке. Он был, знаете, парень видный – блондин, с густой челкой. У него были голубые глаза и очень красивый старший брат. Но когда он проходил мимо нас, девчонок нашего двора, мы все демонстративно отворачивались. «Ми его не замечаем (произносится голосом Аркадия Райкина). Ми на него пилиём. Он для нас – ну как стенка». И всё. Прилипло. А ведь многие девочки сохли по нему.

Но Витька был безнадежно влюблен в мою лучшую подругу Марину, а Марине нравился Фриц, то есть Димка, а в меня был влюблен лучший друг Стенки – Гришка. Гришка был тихим мальчиком, не хулиганом, не двоечником, не отличником, не фашистом, и мама у него была почтальон. Шансов на мою любовь у Гришки почти не было, потому что я была тайно влюблена тоже в Димку, но Гришка этого не знал и с завидным постоянством писал мне записки типа «Ты мне нравишься очень даже» левой рукой без подписи и бросал их в наш почтовый ящик.

Однажды у Димки был день рождения. Он пригласил нас всех к себе в гости, когда его родителей не было дома. Димка родился в начале ноября, и у нас как раз были осенние каникулы.

После завтрака мы с Мариной, как обычно на каникулах, болтались без дела во дворе, как вдруг подошли Гришка со Стенкой и пригласили нас прямо сейчас к Димке домой.

– Он зовет вас к себе на день рождения.

Мы с Мариной уже тогда не доверяли словам мужчин, поэтому побежали к Димке спросить: это правда, что у него сегодня день рождения? Димка сказал, что правда. Тогда мы потребовали, чтобы он всех девчонок пригласил, а то не придем.

Димка пригласил. Так и сказал:

– Позовите Ирэну и Арминэ.

– А Аллу из второго подъезда?

– Ладно, зовите и Аллу, – великодушно разрешил Димка.

На день рождения с пустыми руками не пойдешь, нужен подарок. Обсуждая, где достать денег, мы с Мариной зашли к Арминэ и Ирэне, пригласили их к Димке на день рождения и договорились встретиться через полчаса возле его подъезда. Тогда нам казалось, что полчаса, чтобы купить подарок и переодеться к празднику, – это вагон и маленькая тележка времени.

Сначала мы отправились к Марине и попросили Маринину маму, тетю Розу, дать нам денег на покупку подарка для Димки. Но тетя Роза, учительница начальных классов, сказала, что книга – лучший подарок, и предложила Марине выбрать какую-нибудь книжку из ее собственных, которую она уже прочитала. Марина нехорошо усмехнулась, и мы с ней не сговариваясь протянули руки к Пришвину.

Книгу Марина подписала: «На долгую память Димке от Марины». Потом подумала и зачеркнула букву «к».

Потом мы пошли ко мне домой. Мои папа и мама, как всегда, были на работе – в больнице, лечили людей. Я оглянулась по сторонам, и мой взгляд упал на великолепный чугунный якорь, гордо покоившийся на причудливо свитых чугунных корабельных канатах. Под канатами красивыми чугунными буквами было написано «Мурманск». Этот сувенир привезли нам бывшие сослуживцы папы, когда в прошлом году приезжали в гости с очень засекреченной базы где-то на Крайнем Севере. Мама очень обрадовалась их подарку, но когда они уехали, сказала папе:

– Жаль, места в кладовке нет, и не передаришь никому, придется так и оставить этот художественный чугун на обеденном столе.

Еле оторвав тяжеленный сувенир от стола, мы с Мариной спустили «художественный чугун» на первый этаж, останавливаясь передохнуть на каждой лестничной площадке.

– Вот Фриц обрадуется, – сказала я (мне для возлюбленного ничего не было жалко). – Помнишь, он говорил, что хочет капитаном дальнего плавания стать?

К Алле я пошла одна. Марина вызвалась покараулить чугун.

– К Фрицу на день рождения? – спросила Алла, открыв мне дверь. – Да никогда в жизни. Он еще за тот синяк на ноге не извинился.

Я очень завидовала Алле. Только она – большая и красивая, с чудесными медными волосами, раскосыми глазами белочки и бровями-кисточками – могла пренебрегать первым парнем нашего двора. Она была старше всех нас на два года, а когда ты в пятом классе, то семиклассница кажется тебе зрелой, все повидавшей в жизни женщиной.

– К тому же я роман интересный читаю, оторваться не могу.

И показала мне книгу А. Дюма «Три мушкетера». Я пожала плечами: никогда о такой не слышала (только в шестом классе мы все поголовно заболели Дюманианой).

– Там красивая девушка оказалась воровкой, – сказала мне Алла, – так что иди, не мешай. – И захлопнула дверь перед моим носом.

Еле дотащив якорь на второй этаж пятого подъезда, мы вручили его Фрицу. Тот скривился. Не знаю, то ли от тяжести дорогих подарков, то ли от счастья видеть Марину.

Полы в доме у Димки были великолепные. В них можно было глядеться, как в зеркало. Ровные, до блеска натертые мастикой, покрытые ковриками и половичками, которые опасно елозили по гладкой поверхности.

Мы сняли обувь. Но если все получили нормальные тапки с прорезиненными подошвами, то мне достались чусты с вельветовым верхом и войлочным низом. Они сразу заскользили по полу, по коврикам и половичкам. Держась за мебель, чтоб не упасть, я покатила на чустах, как на коньках, к дивану.

Димка угощал тортом и чаем. Съев необыкновенно вкусный торт до последней крошки, мы осоловели, расслабились и согласились на предложение мальчишек играть в «бутылочку». Стенка крутанул бутылку от лимонада так сильно, что она завертелась, как волчок на «Что? Где? Когда?», разве что не заржала. Мы следили глазами за бутылкой, попихивая друг друга в бок и хихикая. Как вдруг Фриц (фашист проклятый) ногой остановил бутылку так, чтобы она показывала прямо на Марину.

От такой неприкрытой наглости – или любви (нужное подчеркнуть) все ошалели. Наступила тишина. Димка встал и направился к Марине.

В те целомудренные времена в лучшем случае он бы поцеловал Марину в щеку, в худшем – получил бы по башке чем-нибудь (книжкой, диванной подушкой, кулаком). Но Марина вскочила и побежала к входной двери. Схватила пальто и шапку, прыгнула в сапоги и выскочила на лестничную площадку.

Я же – следом, крича: «Марина, ты куда? Постой, я с тобой. Чтоб ты провалился, фашист, фриц!». Солидарность, одним словом.

Но чусты за моим порывом не поспевали, половички превратились в водные лыжи, ноги разъехались в разные стороны, и, пытаясь сохранить равновесие, я сначала прыгнула четвертной Плющенко, выкидывая невиданные коленца, а потом приземлилась на скрученный коврик в шпагате не хуже растяжки Волочковой (хотя тогда мы не подозревали об этих грядущих знаменитостях). Чусты улетели в другую комнату, а я заорала нечеловеческим голосом: «Я так и знала!».

Мой ор потонул в хохоте друзей. Мои еще недавно товарищи просто стонали. Кто упал на диван, кто под стол, кто головой в тарелку. Они ржали так зажигательно, так заразительно, что мои слезы досады высохли, не пролившись.

Только один Гришка не смеялся. Он молча подошел ко мне, помог подняться с пола, снял с вешалки мое пальто и свою куртку. Не прощаясь, мы вышли с ним из квартиры Фрица и побежали догонять Марину.

Ну, подумаешь, упала, поскользнулась на зеркальном паркете, я даже заплакать не успела. Но влюбленный Гришка заметил, как недобро блеснули глаза Фрица, как он толкнул локтем Стенку. Тот показал другу непристойный жест, оба заржали.

Гришка часто потом дрался со Стенкой и Фрицем за гаражами, ходил с разбитым носом и синяками: они были сильнее и почти всегда выходили победителями.

Отца Стенки со всей семьей перевели куда-то в Забайкалье. Перед отъездом Витька долго караулил Марину, чтобы передать ей записку, но так и не решился.

Его старший брат неожиданно промелькнул в сериалах 90-х про криминальные разборки. Играл братков, крышующих «новых русских».

«Как был красавчиком, так и остался», – усмехнулась Марина, увидев его в телевизоре лежащим с простреленной грудью в луже крови.

Фриц с родителями уехал в Мурманск. Он долго писал мне интересные и смешные письма. Надеялся, что я прочитаю их Марине. Я пыталась, но Марина не находила их ни смешными, ни интересными. Переписка прервалась, когда Дима поступил в военно-морское училище. В последнем письме прислал свою фотографию с родителями в их квартире в Мурманске. Фриц, как и обещал в детстве, вырос в «истинного арийца».

– На какого-то фашиста из «Семнадцати мгновений весны» похож, – сказала Марина, разглядывая фото. – Ой, ты видела? Позади Фрица на столе наш художественный чугун!

– Не могу поверить, что они перли эту тяжесть через весь Советский Союз обратно в Мурманск.

– Подарок от любимой девушки.

– От тебя, ты имеешь в виду?

– От тебя, балда! Неужели непонятно? Он же в тебя был влюблен! Я была лишь для отвода глаз. Он делал всё чтобы ты не догадалась. Такая натура. Гордость, замешанная на чрезмерной ранимости и боязни быть отвергнутым. Отсюда – ненужная грубость. Никогда ему крапиву не прощу. Да и письма Димка писал только тебе и больше никому.

Детские влюбленности прошли у всех. Взрослая жизнь закрутила, разбросала по странам и континентам. Что сталось с ними, друзьями детства? Не знаю…

И только что случилось с Гришей, знали все. Его отец, прапорщик, нелепо погиб во время ежегодных стрельбищ на полигоне – шальная пуля. Провели проверку, кому-то вынесли строгий выговор. Мама Гриши решила остаться в Ереване, где служил и погиб ее муж. Они оба были детдомовские, и возвращаться ей было некуда. А тут была квартира, работа на почте.

Если бы знать заранее, какая тебе судьба уготована, а еще лучше – твоим детям. А, может быть, лучше всё-таки не знать?

Гришка пошел служить в ту же часть, в которой когда-то погиб отец. Мама гордилась сыном: офицер, танкист. А потом началась Карабахская война. Советский Союз приказал долго жить. Гришкину часть расформировали.

В звании младшего лейтенанта он присягнул на верность молодой независимой Армянской республике.

Через год русский парень Григорий Яковлев сгорел заживо в танке с тремя товарищами под селом Каринтак Шушинского района.

Гришиной маме похоронку никто не принес. Она ее сама получила. Еще утром, придя на работу, сразу обратила внимание на большой конверт с гербом Армении. Ей уже приходилось видеть такие конверты. Она взяла его в руки и прочитала на нем свой адрес.

Грише было двадцать пять.