В замке Ли де Траиль ужинали поздно. Так повелось издавна, и никому не хотелось менять традиций.
Вечер выдался теплым, и Анжелика, подойдя к окну, попыталась открыть его, но деревянный шпингалет, до которого давным-давно никто не дотрагивался, никак не поддавался. Наконец ей это удалось – и в просторную столовую залу ворвался свежий воздух. Солнце садилось за блестящую ленту Роны, тускло угасал закат.
Анжелика улыбнулась, поправила рубиновое колье поверх белого платья – она только что переоделась к ужину, – и вдруг в отблеске солнечных лучей на цветном стекле витража увидела отражение дворецкого, невысокого худощавого человечека с крошечным ртом и бледным болезненным лицом. Он прислуживал в замке, сколько Анжелика помнила себя. Теперь же дворецкий смотрел на молодую хозяйку с укоризной, и та сразу догадалась почему.
– Вы же знаете, ваше сиятельство, – произнес дворецкий нарочито строго, – ваша матушка терпеть не может сквозняков…
– Да, знаю, – Анжелика поморщилась, – но я ненадолго. В столовой пахнет, как в склепе. – Сообразив, что выразилась слишком резко, маркиза прикусила язык и снова отвернулась к окну.
Дворецкий никак не среагировал на ее слова и все так же стоял со спокойным и почтительным выражением на лице, ожидая, пока хозяйка соизволит снова обратиться к нему.
– Вы приказали накрывать на стол, Жан? – спросила Анжелика, не поворачиваясь.
– Да, мадам, – дворецкий слегка поклонился.
Полуобернувшись, маркиза взглянула через плечо. Легкий ветерок, разгуливая по зале, колебал пламя высоких свечей в канделябрах на столе, будто играл с ним. Дворецкий все так же стоял не шелохнувшись. В руках он держал широкий серебряный поднос с сочным, бархатистым виноградом, а рядом с гроздьями – она заметила – белел лист бумаги…
Сердце Анжелики вздрогнуло: «Не может быть!» Почему-то ей сразу подумалось, что дворецкий принес послание от Армана! Но почти сразу же маркиза остановила себя: если письмо ей, то почему дворецкий так долго тянет и не отдает ей его?
Стараясь не выдать волнения, она как бы невзначай спросила Жана:
– Вы принесли виноград?
– Да, мадам, – откликнулся тот.
– Так почему не ставите на стол?
– Если позволите, мадам, – неслышно ступая по ковру, дворецкий приблизился к столу и, поставив на него поднос, принялся небольшими серебряными ножницами разрезать грозди.
Теперь уж Анжелика ясно рассмотрела письмо и не утерпела:
– Скажите, Жан, что за письмо у вас? Кто его доставил и когда?
– Это письмо переслали из Парижа, – ответил дворецкий невозмутимо, – оно адресовано вашей матушке, мадам.
– От кого же? – удивилась маркиза, хотя и догадывалась. – От графа Александра?
– Да, мадам. От вашего брата. Из армии…
«Из армии… А может быть, Александр что-либо пишет об Армане? – мелькнуло в голове Анжелики. – Но почему Александр должен писать матушке об Армане – с какой стати? И все-таки…»
– Не трудитесь, Жан, – Анжелика закрыла окно и приблизилась к дворецкому, – письмо матушке я отдам сама, а вы займитесь ужином. – Она решительно взяла письмо с подноса и, не слушая возражений дворецкого, направилась в гостиную.
Усевшись напротив камина, в котором весело плясал огонь – огромные комнаты замка часто приходилось протапливать от сырости даже летом, – Анжелика поудобней подложила под спину диванную подушку и некоторое время не решалась открыть конверт. Она смотрела на огонь и пыталась представить себе Александра в генеральском мундире с золотыми эполетами и шитьем. Присев у костра, он вот так же смотрит на пламя и пишет домой… Быть может, Арман в это время проходит мимо, спеша по очередному зову императора, и даже приветствует ее брата..
Анжелика разорвала печать. Исписанная мелким торопливым почерком страница как будто исчезла – Александр сам заговорил с ней, присутствуя в воображении.
Он рассказывал о том, что, перейдя Неман, армия почти месяц движется по русской территории и теперь достигла Вильно. Русские отступают, не желая принять генеральное сражение. Французам повсюду встречаются покинутые жителями деревни, захолустные уездные городки, тонущие в тучах пыли. Иногда русских удается нагнать – и тогда видны бивачные костры их лагеря, но под покровом ночи они снова снимаются и уходят. Постоянное отступление русских огорчает французов больше всего. Но вера в гений в императора в войсках очень сильна – никто не сомневается, что порядком наскучивший поход все же закончится одним громовым ударом, и солнце Витебска или Смоленска станет для Франции вторым солнцем Аустерлица.
Дальше Александр справлялся о здоровье mamán, посылал приветы младшему брату Пьеру, с нежностью спрашивал о ней, об Анжелике. Про Армана – ни слова.
В конце письма Александр в который уже раз настойчиво уговаривал матушку не держать Пьера при своей юбке, а отправить его на службу – юноша достаточно вырос и сидеть у маменьки под опекой для него позорно. Прочитав это, Анжелика невольно улыбнулась, представив, как отреагирует старая графиня де Траиль на такие пожелания старшего сына. Если бы сам Александр слушался ее в свое время, он никогда бы не стал кавалерийским генералом.
Отложив письмо, Анжелика встала с дивана и, откинув кружевную штору, вышла на застекленный балкончик гостиной. Сквозь зелень ветки деревьев расплывчато вырисовывались на фоне неба. Внизу в фонтанах, пузырясь, струилась вода. Сумерки отбрасывали лиловые пятна на пол и на стены комнаты. В соседней зале слышались шаги и тихие разговоры служанок, легкий звон столового серебра.
Рассказ брата о русском походе взволновал маркизу. Она попыталась вообразить себе пустынные враждебные просторы: леса, долы, овраги, заброшенные пашни… Ускользающие русские армии, затягивающие французов все дальше в глубь своей страны. Внезапно Анжелике стало страшно… Конечно, Арман находится при ставке императора, но ядра не выбирают цели. Сам Наполеон уже неоднократно бывал ранен в сражениях. Что же говорить о его генералах? К тому же, если убьют кого-то из командиров, император вполне может послать Коленкура в бой. Что, если ей с ним больше никогда не суждено увидеться? И она никогда не узнает правды о том, что же их так жестоко разлучило?!
Решение пришло само собой. Передав письмо брата старой графине и не сказав ей ни слова о своих намерениях, Анжелика в ту же ночь собралась в дорогу – она решила догнать армию, найти Армана и во что бы то ни стало объясниться с ним – пока непоправимое не лишило ее последней надежды на счастье.
Император Наполеон не скрывал злости: война шла уже второй месяц, а русская армия лишь на подходе к Смоленску. До сих пор от нее обнаруживались только следы: павшие лошади, поломанные колеса, попорченная амуниция или ящики из-под артиллерийских зарядов. Ни одного солдата! Иногда на французский авангард наскакивали вихрем бородатые казаки с пиками – и сразу же исчезали, словно ветром уносило их. И наконец перед Смоленском, перейдя вброд небольшую речушку с труднопроизносимым русским названием «Красная» (французы прозвали ее «Креси»), быстрый Мюрат наткнулся на отступающий арьергард[9] русских.
Проскакав вдоль берега реки мимо палаток гвардии и итальянских полков вице-короля Евгения Богарне, Наполеон внимательно наблюдал в трубу, как последние кавалерийские полки Мюрата все еще переходят реку вброд – зеленые мундиры вестфальских улан с бело-голубыми флюгерами на пиках колыхались над водой, а синие мундиры поляков с бело-малиновыми флюгерами уже устремились в широкую березовую рощу, за которой виднелись – вот счастье-то! – темно-зеленые с белым ряды русских пехотинцев. Похоже, их оказалось там не меньше дивизии.
Построившись в каре, русские отступали по дороге к Смоленску. Мюрат бросал на них одну кавалерийскую дивизию за другой. Гусары, уланы, карабинеры, драгуны налетали на русских со всех сторон, стараясь врубиться в каре, но каждый раз откатывались назад. Русские отбивали их ружейным огнем. Мюрат свирепел и усердствовал, зная, что за ним наблюдает император.
Чем больше маршал кавалерии проявлял упрямство, тем больше портилось настроение у императора. Он послал Коленкура передать Мюрату приказ – прекратить атаки и дождаться конной артиллерии. Но не тут-то было. Войдя в азарт, Иоахим Мюрат не захотел даже слушать Армана. В сражении при Иене его генерал Лассаль легко разметал каре прусской пехоты, Монбрюнн даже брал крепости кавалерией. А что мешает здесь? «Всего лишь несколько жалких полков, прижавшихся испуганно друг к другу!» – воскликнул Мюрат и зло сплюнул на песок, притопнув высоким зеленым сапогом с золотой шпорой.
Однако, взглянув на место сражения в подзорную трубу, никакого испуга в русских Арман не заметил. Хотя их каре и состояли сплошь из юнцов-новобранцев, но держались те стойко. Сорок раз Мюрат посылал свою конницу на русских, и сорок раз откатывался ни с чем. Каре отступали в полном порядке и не пропустили французов в Смоленск, пока ночь не положила конец наскокам французской кавалерии.
– Кто командует ими? – спросил император у Армана, когда тот, усталый и запыленный, вернулся от Мюрата в ставку.
– Генерал Раевский, сир, – ответил мрачно Коленкур. – При нем два малолетних сына. Он вывел их перед фронтом, чтобы вдохновить солдат…
– Герой… Что ж, Багратион дерется как лев, и его генералы достойны похвалы, – оценил храбрость противника император. – А Мюрат – просто болван. Из-за него мы притащимся к Смоленску на хвосте русских.
Действительно, скоро Смоленск показался впереди. Французский авангард подошел к нему ясным и свежим по-осеннему августовским утром. Замысел Наполеона отрезать русские армии от Смоленска и прийти к городу первыми провалился – остатки пехотинцев генерала Раевского уже заняли его оборону. К ним на помощь к восточным и южным предместьям подтягивалась Вторая армия князя Багратиона в полном составе. На следующее утро появились и корпуса Первой армии Барклая. Становилось совершенно ясно – сражение состоится: Смоленск – первый исконно русский город на пути иноземцев – французам без боя не сдадут.
Несмотря на задержку, Наполеон был полон бодрости и надежды. Он рассчитывал выиграть генеральное сражение и продиктовать Александру условия мира, заставив «русского медведя» сидеть смирно в своей берлоге и прекратить поддержку Англии. А потом можно вернуться в Европу, хотя бы в Польшу.
Однако двое суток спустя радость императора померкла. Русские армии явно не собирались принимать сражение в «поле» и свернули там свои позиции, укрывшись за стенами Смоленска. Бонапарту не составило труда догадаться о намерениях русского главнокомандующего Барклая де Толли: он намеревался всего лишь задержать противника, чтобы дать возможность соединившимся русским армиям организованно отступить.
Рассерженный Наполеон приказал подвести к городу все осадные орудия. Сотни пушек били по Смоленску и его укреплениям целый день, но повидавшие виды старые стены с трудом поддавались французским ядрам. Пехота неоднократно бросалась на штурм, но истекающие кровью полки Раевского и Дохтурова стойко отбивали ее атаки.
К вечеру весь форштадт[10] Смоленска оказался в дыму и пламени. Внутри также начались пожары – французские гранаты подожгли деревянные дома, которые преобладали в городе.
Вечерело. Над Смоленском громадными столбами подымался к небесам густой черный дым, окрашивая их в багровый цвет. Яркие языки пламени сполохами пробивались в нем. Из этого моря огня, сквозь неумолчный гром пушек, сквозь бесконечную ружейную трескотню и отдаленный грохот барабанов, сопровождающих шествие французов, доносился колокольный звон. Не набатный, тревожный, а какой-то неуместно спокойный, даже идиллический.
Заслышав его, император Наполеон удивился.
– Почему они звонят? – спросил он, повернувшись к свите.
– У русских завтра большой церковный праздник, – поспешно объяснили ему адъютанты.
– Праздник? – насмешка скользнула по усталому лицу императора. – Праздник завтра будет у меня, а не у них.
Адьютанты переглянулись. Но как заставишь колокола замолчать, даже если такова воля недовольного императора? Для этого необходимо сначала взять Смоленск. Так что пушки продолжали греметь, а колокола – звонить. Бой постепенно затихал, но не утихали пожары, охватившие город. Они быстро разрастались, и вскоре за стеной дыма уже вставала сплошная стена огня.
Император Наполеон некоторое время прогуливался возле костров, разложенных у его палаток.
– Не правда ли, красивое зрелище, Арман? – спросил он у Коленкура, бросив досадливый взгляд на город, который ему так и не удалось захватить сегодня.
– Ужасное зрелище, сир, – честно признался Арман.
Словно не услышав эти слова, император промолчал. Он по-мальчишески подбросил носком сапога в огонь несколько валявшихся на земле сосновых шишек и пошел спать. За ним последовала и свита.
Не спалось только Арману де Коленкуру. Он бродил по лагерю, посматривая на Смоленск, а потом присел у костра на деревянный обрубок и, глядя на огонь, вспоминал далекую Францию и прекрасную Адриену де Канизи, которая ждала его из этого безумного похода… Незаметно Арман задремал.
Проснулся он от того, что кто-то потряс его за плечо:
– Месье, месье, проснитесь!
Пригрезилось или на самом деле он услышал такой знакомый, но забытый уже голос? Впрочем, нет. Он не забывал его никогда.
Арман поднял голову. Да, он не ошибся. Анжелика стояла перед ним, словно видение… Ангел, спустившийся с небес на обожженную войной землю. На ней был черный дорожный костюм. Легкий ветерок, доносящий хлопья золы от полыхающего города, шевелил края ее дорожного плаща и золотые локоны, выбившиеся из-под шляпы. Отсветы костра отражались на ее лице и, казалось, играли искорками в ее темно-карих с золотистой поволокой глазах, усталых и грустных с дороги.
Как она оказалась здесь, у стен осажденного города? Все-таки решила последовать примеру Бигготини? А мать? А брат? Пораженный ее явлением, Арман не мог вымолвить ни слова.
Лицо Анжелики тоже выражало удивление. Издалека она приняла Армана за другого, совсем не знакомого ей человека, и только хотела узнать, где найти графа де Коленкура. А оказывается, вот он сам, перед ней.
– Вы? Вы, граф?.. – спрашивала она растерянно.
Он не отвечал.
В это время сзади раздался топот копыт и перед костром возник младший брат Анжелики, Пьер, верхом на сером жеребце.
– Сестрица, сестрица! – воскликнул Пьер восторженно, указывая на пожираемые огнем стены Смоленска. – Вот город, захваченный нашей армией! Мы у цели…
– Смоленск еще не захвачен, – поправил юношу граф де Коленкур, – он только осажден.
– Но мы захватим его завтра! – не унимался Пьер. Он гарцевал на лошади вокруг костра.
Анжелика подхватила его коня под уздцы и строго заметила брату:
– Я прошу вас не шуметь. Посмотрите, все спят вокруг. Раненым в лазарете тоже необходим покой, – и тут же предостерегла от беспечности: – Осторожнее, Пьер, там крутой спуск! Я знаю, что не один де Траиль еще не умер от старости в своей постели, но что-то не припомню, чтобы кто-то из них свернул себе шею, упав с лошади. Вы можете опозорить всех своих предков. К тому же не забывайте, – добавила она уже ласковее, – вы мой личный будущий генерал. Так зачем же рисковать своей драгоценной жизнью? Слезайте!
Вняв убеждению сестры, Пьер резво соскочил с коня.
– А как ты думаешь, где сейчас Александр? – спросил он у Анжелики.
– Не знаю… – ответила она рассеянно, снова устремив взгляд на Коленкура. – Впрочем, сейчас узнаем, – поспешно добавила она, чтобы скрыть смущение. – Кто это там скачет? – взгляд ее скользнул в сторону. – Такой яркий и цветной? Что это за маскарад, граф? – она даже засмеялась, но голос ее дрогнул.
– Маскарад? – переспросил Коленкур, вставая. – Это не маскарад, моя маркиза. Это маршал кавалерии Мюрат, собственной персоной. Король Неаполитанский и шурин императора. Вы узнаете?
– О, да! Теперь – да!.. Что я вижу? Ваше Величество! – приветствовала Анжелика короля. – Вы и на войне верны себе. Как всегда, неотразимы: те же кудри, то же роскошество в одежде, та же кавалерийская удаль! Я думаю, русские замечают вас издалека!
Мюрат спрыгнул с седла и наклонился, целуя руку маркизы:
– Счастлив снова встретить вас, моя красавица, но никак не ожидал увидеть вас под огнем.
– Огонь по счастью стих пока… Но желтые сапоги, Ваше Величество?
О проекте
О подписке