© Виктория Чуйкова, 2021

ISBN 978-5-4485-9699-5

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Любаша

Не в царстве, не в государстве это было, а в славном городе Донецк, да в года недавно минувшие. И не сказка откроется, а быль. Только не про богатырей русских, про женщину слабую. А уж умом или телом – вам решать. И так:

Дверь хлопнула, отозвавшись эхом в ушах, а сквозняк пронесся по квартире и поселился в ее скукожившейся душе. Любаша ахнула, согнулась и зажала уши руками. Сидя в спальне, она раскачивалась как маятник, набирая скорость и…. завыла. Не громко, протяжно, уже не думая о том, что подумают дочки. В голове, как дятел, стучало: «ушел, ушел, ушел…» Так прошла ночь, а на утро она собралась, даже не взглянув на девочек, словно это они были во всем виноваты и пошла на работу – единственную отдушину, за последние несколько месяцев.

На улице был май, в полном разгаре – тепла, красок и радости. Чужой радости, не ее.

– Любонька, золото мое! – встретила ее моложавая тетка, жена крупного чинуши, которой она, вот уже много лет подряд, два раза в неделю, делала массаж. – Голубушка, да кто же тебя обидел?

– Да так, просто не выспалась. – сказала Люба, пряча глаза.

– Ох, голуба моя! У меня глаз – алмаз. Мужик это, тут и гадать не надо. – Всхлип вырвался из груди и Люба, упустив руки плетьми, грохнулась в кресло, давая волю слезам. – Поплачь, поплачь! – запричитала тетка, подошла к серванту, налила в рюмки водочки, одну сразу опустошила, а вторую, поставив на тарелочку, преподнесла массажистке. – Пей, это обезболивающее. И не верти головой, не юла. Сегодня тебе не до работы, а мне синяки не нужны. Пей, говорю, а то рассержусь и найду другую. Вот, молодец! Ты, Люба, медик, сама должна знать, без анестезии душевную боль не унять. Люба выпила, залпом, скривилась, но тут же выпрямилась, ударив себя по коленкам.

– Спасибо! Мне стало легче. Наверное, Вы правы, не рабочее у меня состояние. Скажите когда прийти и я отработаю.

Любаша поднялась, а рука женщины усадила ее на место.

– Сидеть! Мой час, как хочу, так и кручу! – женщина уже поставила на стол графинчик, в испарине, нарезку из дефицитных колбас, сыра. Тут же разместилась баночка оливок. – Давай выпьем, за нашу, женскую долюшку и ты мне все расскажешь.

– Нечего мне рассказывать, просто муж ушел.

– Ой-ли! Можно подумать он впервые хвостом крутанул.

– Но он вещи забраааал. – опрокинув рюмку, взвыла Любаша.

– И чо?! Поносит его, пошляет и никуда не денется, вернется. У вас же дети!

– А то это их держит.

– Ну, это как поглядеть. – женщина выпила горькую не кривясь, бросила в рот оливку и улыбнулась. – А вот если ты выть будешь и себя опускать, то не вернется.

Люба заревела, будто и не слышала слов клиентки, словно прорвало ее:

– Ой, горе мнееее! Что же я теперь делать будууу? Старшая калечка с рожденияяаа, младшая еще под стол пешком ходииит… Я же все для негооо, самое лучшееее. – подняла руки, вены выпирали на кистях, натруженных постоянной работой. – В больнице отпашешь, потом по клиентам бегаееешь, чтобы дом – полнааяя чашааа, что бы он, как с иголочкиии. Гад он паршииивый… – Любаша выпила следующую рюмку, понюхала бутерброд, заботливо всунутый в ее руку хозяйкой и положила на тарелку, продолжая выть белугой.

– Все, хватит себя жалеть! Пьем по последней и я научу тебя, как его привязать к себе на всю жизнь! – Люба вмиг умолкла и, расширив глаза, уставилась на хозяйку. – Пей и ешь! А то дурь в голову ударит, глупости начнешь делать, а мне ты еще нужна. Живехонькая!

И Любаша, как послушный ребенок, выпила налитую водочку, опустошила тарелочку и села, сгорбившись, но открыв рот, слушать женщину.

– Думаешь мой не бегал? Еще как бегал, за каждой юбкой, что мимо мелькала. Да и сейчас поглядывает на голые ножки, я-то знаю. Но вот уйти от меня – засть!

– Дааа… – протянула Люба и икнула. – Вы такая, такая…

– Так кто меня такой сделал? Сама! Ладно, не лупай глазами, обещала – скажу. Только ты слушай внимательно и делай, все в точности, без фантазий.

– Обещаю!

– Ты не мне обещай – себе, твоя жизнь на чаше.

****

Средина семидесятых, май. Каштаны запалили свечки, земля, как веснушками, украсилась одуванчиками. Любаша жила с замиранием сердца от любого шума у двери, четко выполняя указания тетки. Звонила мужу на работу, каждый день, приветливо здоровалась, без упрека и жалоб. Услышав его сухое приветствие, отдавала трубочку детям и, не прощалась с ним, стояла весь разговор, прислушиваясь к их разговору. Неделя пролетела как муха по кухне, оставив неприятные следы. Но она держалась, ой как держалась! Не поехать к нему на работу, не упасть в ноги, не явиться в дом его пассии и не закатить скандал… Многое еще терпела и привыкала – за собой ухаживать, с детьми общаться, даже гулять с ними, по вечерам и обязательно там, где бы он их, ненароком заметил. Но ничего не помогало. Семь длинных дней и ночей, а он так и не вернулся. Множество часов, еще больше минут, а он так сам и не звонил.

Сегодняшняя ночь была самой тяжелой. Сон ушел сразу, как она коснулась подушки и Любаша лежала, глядя в белый потолок, в энное количество раз, вспоминая инструкции тетки. В большой комнате часы пробили полночь, она села, пошлепала по паркету босой ногой и решилась на последний шаг.

«В полночь, подойди к отдушине, лучше там, где к ней доступ беспрепятственный и позови. Только помни – не зло, не с упреками и руганью. А по доброму, да ласково. Он и явиться. Ручаюсь, на утро явиться!» – повторил голос клиентки в голове и Любаша отважилась. Накинув на себя самый лучший халатик, словно муж мог увидеть, решительно пошла на кухню. Отдушина над печкой и чтобы к ней добраться надо было, по меньшей мере, влезть на стол.

– Не подходит! – сказала в голос Любаша и открыла дверь в ванную. – И тут не то. – сделала шаг влево и, положив руку на ручку двери, вздохнула. Зашла, взобралась на унитаз и глаза встретились с чернотой за решеткой. Поежилась, представив сколько там тараканов услышит ее речь, но тут же одернула себя и, одев «любяще – тоскующее» лицо, начала: – Дорогой мой, любимый! Как я за тобой скучаю. Как я переполнилась любовью, что могу отдать только тебе! Приходи, а. Возвращайся. Пожалуйста! – постояла с минуту, неизвестно чего ожидая. Сползла на пол и…, постеснявшись справить нужду после таких речей пламенных, придерживая дверь, вышла. И только отойдя, на пять шагов, хихикнула: – Ну и дурра же я!

Однако заснула, почти сразу, за столько ночей, в одинокой кровати, крепко и без тревог.

****

Воскресенье. Дети, как обычно в такой день, проснулись, и тихонько перебравшись на кухню, чтобы не разбудить мать после трудовой недели, готовили завтрак, перемывали вечернюю посуду и доделывали все скопившиеся дела. Она проснулась от запаха яичницы, потянулась, глянула на часы и вскочила.

– Доброе утро, мамочка! – встретила ее Ленка, пятилетняя дочь, моргая карими глазами. – А мы тут, с Наташкой, тебе кушать наготовили!

– Умницы мои! – Любаша поправила непослушные волосы дочери, погладила ее по голове и пошла в ванную. На кухне Наташка, старшая дочь инвалид, заканчивала приготовление. Ее голова, как всегда, непроизвольно кивала. Покрученные пальцы на руках торчали в разные стороны, а ноги, изуродованные ДЦП, шаркали по полу. – Привет, Наташка! Вкусно как пахнет! Я быстро, позавтракаем и поедем в парк. Мы сегодня, весь день проведем в гулянье! Заслужили? Заслужили!

– Ура, ура! – радостно кричала Ленка. – Давай хороший отдых!

Звонок в дверь, короткий, даже скромный, прервал их веселье и подготовку к походу. Люба вздрогнула, глянула на себя в большое зеркало, висящее в прихожей, напротив кухни и прошептала:

– Открыть?

– Ну конечно, мамочка! А хочешь, я сама открою? – и Наташа поползла, цепляясь руками за все, что было на ее пути.

– Я открою, дочь! – Любаша прошла вперед. Муж стоял, опустив голову, рассматривая носки своих туфель. – Василий?! Ты чего звонишь? Это же твой дом. Девочки! К вам папа! Да заходи ты, не мнись, мы, правда, в парк собрались, но ты можешь побыть с детьми, сколько хочешь. – она уже видела его чемодан, но вовсю старалась, не бросится на шею и не завизжать от радости.

– Так у меня ключей нет, я… ну это, …, парк,… отлично. Пойдем все. А это, – он всунул чемодан в шкаф, – потом.

****

Третий день в доме витало счастье и радость. Вот только любви, страстной и пылкой, пока не состоялось.

– Ничего. – думала Любаша, – стыдно ему, что с другой жил. Забудется и наладится. Все наладится.

Работа, домашние заботы – все входило в свое русло. Одно осталось неизменным – Люба следила за своим внешним видом и языком, как никогда раньше. Помня слова клиентки, ставшей подругой, что мужа надо удивлять, ублажать и баловать, собой. Красивой, дорогой и женственной.

****

Домой летела на крыльях, в сумочке лежали билеты на концерт Леонтьева, щедро подаренные очередным клиентом.

– Родные! Мама дома! – не крикнула, а пропела. Первой появилась Лена – глаза красные, губы надутые. За ней выползла Наташа:

– Ужин готов. – сказала и спряталась.

«Поссорились» – пронеслось в голове женщины, и она отправилась в спальню, открыла шкаф и завыла – полки и вешалки были пусты. Муж опять ушел. Но на этот раз сбежал, как трус. Смахнув набежавшие слезы, гордо подняла голову и решительно пошла к детям:

– Не куксится! Мы женщины, будут морщины. А он вернется. Это я вам обещаю!

Концерт закончился в одиннадцать. Благо не далеко идти. В 11:30 были дома. В 00 дети уже спали, и она направилась в туалет. Сходив по маленькому, влезла на унитаз и:

– Ах ты, гад такой! Чего ж тебе не хватает, бес ты гулящий! Шляешься, ни о ком не думаешь. А ну давай домой, черт ты эдакий! – высказалась и пошла в кровать. Кивая себе в одобрении всего, что сказала.

Спала плохо, постоянно прислушиваясь, ожидая, что муж услышал и сразу вернется. День прошел также, пролетел вечер. Вздохнув, взбила свою подушку, ударила кулачком его – раз, второй, третий. И всплакнула. Скупо.

****

Ночь была в самом разгаре. Большая кооперативная квартира находилась на третьем этаже многоэтажного дома. Ее спальня, угловая, имела два окна – на Набережную и центральный проспект. Света было достаточно для видимости в ночи, не пользуясь электричеством. Прежде чем заснуть, Любаша взглянула на фото мужа, улыбающееся на рабочем столе в противоположном углу комнаты, и прикрыла глаза. Часы давно пробили один раз и теперь тикали, подгоняя минуты. Щелкнула дверь, раздались шаги и, Любовь, не зажигая лампочек, пошла через зал, большой холл, в примыкающую к нему прихожую, здесь же располагались службы. В туалетной комнате слышалось шуршание и она, ударив рукой по выключателю, стала перед ней:

– Явился, значит. Отчего так скромненько, без звонка? А? Чего молчишь? Ладно. Мойся и давай в постель. Утром поговорим. Но на это раз – серьезно! – не гася свет, вернулась в кровать и приняла позу.

Тик-так, тик – так! Бум! – провозгласили часы о прошествии 30 минут, а муж не показывался. Более того – там было тихо. Любаша прислушалась, осторожно сползла и на пальчиках пошла. Еще издали заметила, что дверь закрыта на все замки и цепочку. Мало того – обуви не было. Вот же, муж не приходил! Но тогда кто ходил по комнате? Не приснилось, она ясно слышала шаги и поскрипывание дверей. Приложила ухо к тонкому дереву – тишина. Пятясь и не отводя глаз от двери, минула прихожую, на всякий случай замерла в холле и выглянула – ничего не менялось. В квартире никого не было. Уснуть не удалось. Лишь с рассветом провалилась в короткий и сумбурный сон.

Прошло еще трое суток, а от мужа и весточки не было. Люба завела себя настолько, что с трудом дождалась, пока уснут дочери. Как только пружина в часах прохрипела, подталкивая их к бою, она забралась на свой «Пьедестал» и в сердцах выпалила:

– Да что же ты за демон такой! Что же тебя все носит нелегкая! Бери свою задницу, закручивай хвост и марш сюда! – села на крышку унитаза, зажала голову руками и сидела, устало дыша.

На улице разыгралась непогода, ветер рвал провода, выл и стегал по стеклам ливнем. Прошлепала в кухню, закрыла балконную дверь, прикрыла форточки и, подумав, вышла на лоджию. Гроза была не шуточная. Сняла вещи, прошла от спальни к кухне, убирая все, что могло намокнуть или улететь. Вернулась в комнату. Лоджия была большой, на всю ее квартиру. Отодвинув штору, пуская прохладу, решилась и оставила дверь открытой. Веки сонно склеивались, когда она опять услышала, как по ее квартире ходит мужчина. Тяжелая поступь, с ударами пяток о пол. Люба отчего-то втянула голову в плечи, во всю стараясь отмести то, что слышит. А шаги приближались. И вот она уже спиной чует, как на нее смотрят. Нагло так, зло, дыша шумно, втягивая ноздрями воздух. Ну, так, словно дыхательные проходы засорены. Этот взгляд ее придавливал, прижимал к матрасу. Любовь зажмурила глаза и старалась вспомнить хоть одну молитву. Как назло ничего не получалось. Пересилила себя, повернулась и тут же тень мелькнула, убегая из ее спальни. Она встала, включая повсюду свет, пошла, проверять все помещения. Последней была туалетная комната. Взялась за дверную ручку, но побоялась. Зачем-то заперла на щеколду и подставила пуфик. Поспать не удалось. А в следующий вечер, усталая и разбитая, заснула задолго до полуночи.

****

Кровать прогнулась под тяжестью. Тут же повеяло пылью, гарью и залежавшимися в сырости вещами. На ноги Любаши упала тяжесть и она, еще до конца не проснувшись, поняла, что это мощная, мужская, шершавая, волосатая рука. Подсознание кричало об опасности, а она, как не старалась, не могла окончательно проснуться. Рука, придавив ступни, не угомонилась, перебирая пальцами, стаскивала одеяло. Люба, тяжело дыша, вцепилась в одеяло с другого конца и подтянула его к подбородку. Выходя из тяжелого забытья, включила не только обоняние и слух, но и самосохранение. Да, на ее кровати, у ног сидели и держали ее за щиколотки. Повернуться или попытаться вырваться нет возможности – это понятно и без проб. И опять ее пронизал взгляд. Ресницы задрожали, и в щелку она увидела нечто невообразимо большое, лохматое и только две точки, горящие, красные, выбивались на фоне этого мрачного существа.

«Кто, что, к чему?» – понеслось в ее голове. Рука передвинулась, завладела коленями. Вслед за этим завыл сыч. Любаша почему-то решила, что это именно сыч, и непроизвольно спросила: «К худу или добру?»

– Хууудуу! – раздалось у ее ног. Любовь покрылась холодным потом. Ее разворачивали и укладывали на спину. Как бы она не сопротивлялась, но то, что было рядом с ней, уже навалилось на нее всей своей тяжестью, возвеличившись над головой, дыша затхлостью ей в лицо.

– Господи! – крикнула любовь, не открывая рта. Грудная клетка ее потрескивала от мощи, а ноги, хоть и были придавлены к кровати, раздвигались. – Домовой… – пролетела очередная мысль. И Любаша, оставив физическое сопротивление, ясно понимая, что перед ней нечто иное, потустороннее, нереальное для здравого смысла, принялась вытаскивать из памяти молитвы. Смех в ответ ударил ей по губам, но она не унималась:

– Отче наш! – давящее на нее тело приподнялось, и она вздохнула немного легче. Ибо ЭТО, пусть на миг, пусть просто поиграть, или еще что, но сняло свой груз. – Отче наш! – повторила Любаша шепча. Когтистая рука легла на рот, оставив попытки убрать одеяло. Это было неприятно до рвоты. Сжав губы, чтобы гнусность не залетела внутрь, Любаша старательно, выводя каждое слово, смотря в горящие и насмешливые точки – глазницы, продолжила: – Господи! Прости меня грешную, неграмотную, глупую! Пощади! Не ради чего-то, а ради детей! Научи, Господи, праведности! Ниспошли молитву спасения. Верни ангела хранителя, ибо обидела я его делами своими, необдуманными. – хохот и вот она уже слышит, как одно колено, между ее ног, уперлось, давая свободу рукам. – Отче наш! – первые строки молитвы всплыли в голове, как написанные. – Отче наш, сущий на небесах! Да святится Имя Твое! – рука легла на ее грудь и раздвинула ворот рубашки. Вторая по-прежнему закрывала ей рот. – Да придет Царствие Твое, да будет Воля Твоя! – миг и обе руки сомкнулись на горле, сдавив его, как хрупкую шею голубки.