Цитаты из книг автора «Виктория Чуйкова»

Утро только пробивалось сквозь осеннюю серость, а сон Карины тревожило настойчивое жужжание. Она осторожно, чтобы не разбудить Кирилла, повернулась на бок и встретилась с взглядом тысячи глаз зеленой мухи, переселившейся вслед за ней, после свадьбы, в квартиру любимого. Муха потерла лапки, а Карина, улыбнувшись, прижав пальчик к губам, прошептала: – Ты тут не очень жужжи и разгуливай. Попадешься на язычок Ваське, я и спасти не успею. Он у нас знаешь кто? Правильно – Повелитель мух. Вельзевул беспощадный!

Грустно стало. – Почему?– А как еще? Кариночка, вот сама подумай, мне за восемьдесят! Помирать пора, а мне жизнь подарили.– Это же здорово! Радуйся! – Чему? Неужто не понимаешь, теперь что получается, я здоровая помру?

Да что же вы все со мной загадками говорите? Почему нельзя сказать просто и прямо! Если волосы у меня белые, то это не значит, что я глупа! – Так и у меня волосы белые, вот только глупой меня никто не считает. Может, ты сама себя так преподносишь? Эх, девочка, трудно же тебе будет!

– Не буди то, о чем пожалеешь. – раздался тихий, женский голос в сопровождении жужжания мух. Кара повернула голову и задрожала. Несколько мух кружили у ее лица, но она их не видела. Она видела то же трюмо, что и в первый день прихода к Кириллу, только зеркало, буквально на глазах, лопалось пополам. Широкая, черная трещина ползла из верхнего левого угла в нижнее правое, разделяя ее отражение пополам. Карина сделала шаг в комнату, выставив руки вперед. Чем ближе она к зеркалу, тем сильней билось сердце, холодней становились руки и ноги, и она этот холод чувствовала. Еще шаг. Она разглядела морщинистое, беззубое лицо, с совсем потемневшими, без блеска глазами. – Ну вот, пробудила! – произнесли губы, без единой кровинки. – Раскололось. К смерти.

Домашний питомец. – уточнил мужчина. – О, да!– Собачонка. – решил он и даже кивнул.– Нет, нет. Почему так подумали?– Так модно же.– Собака?– Ну да, в сумочках. Большинство барышень ходит, словно скучают по Чехову.– Это в смысле – Дама с собачкой?– Читали?– В школе. Нет. У меня нет, ни собаки, ни кошки.– Рыбки. Или, нет! У вас птичка! Попугай. Бросающий комплименты.– Не гадайте, не угадаете.– Раззадорили. Так кто?– Муха. – Муха! – он так хохотал, что и она улыбнулась. Сидела, не отводя глаз, дышала с трудом, стараясь припомнить, где встречались.

– Постойте! Не бросайте меня вот так! – А как мне вас бросать? – она явно его веселила, но по его лицу этого было не видно. – Мы вроде как даже не знакомы, чтобы с объяснениями расставаться.

Карина, двадцатитрехлетняя блондинка, с копной завитушек, которые постоянно прятала в непослушные узлы и гульки. Невысокая, худенькая, с походкой подростка, непонятно зачем обувшего туфли на высоченной шпильке, с которой, то и дело, сваливалась. Очень редко она опускалась до уровня кед и тогда, хоть и была собой недовольна, зато стояла на земле уверенно. Удобства нужны лишь на время, в определенных местах, как правило, без присутствия мужчин, чью поддержку она привыкла получать. Неустойчивая же обувь была для них, мужчин, намеком: «вот я, слабая и не уверенная, хрупкая и ранимая, мне нужна ваша забота».

Его тело притягивало взгляд. Оно не было выхоленное, не выглядело перекаченным модными «железками» и не всегда блистало чистотой. Тем не менее, как только он снимал испачканную машинным маслом футболку и выливал на себя остатки воды из бутылки, чувствовал на себе взгляды женских глаз.

Зеркала. Гладкая, сверкающая поверхность, привлекающая и манящая глаз в любом возрасте, не зависимо от пола и личности человека. Мы красуемся перед ним, доверяем свои секреты, не стесняемся показаться такими, какие есть. Но что мы видим за толстым слоем, натертого до блеска «витриной» и запыленного от стены? Себя? То, что мы хотим видеть или то, что нам показывают? Что хранят эти холодные глянцы? Почему их завешивают при уходе души человека? Отчего расколовшись, зеркало несет беду? А может, оно предупреждает? Почему,…, почему? Эти «почему» и «отчего», могут расти и расти, а ответа мы не найдем. Ибо мы не сведущи в другой стороне нашей жизни, проходящей за тонкой гранью манящего стекла.

Кто Я?! Я Смерть! Хотя, вот это имя мне чуждо. Зовет меня так только лишь невежда, иль трус, кому неведомо мое значение. Я то, что не было, и то, чего не будет. Я – забытье, я – вечность, я – забвение, я – покой! Передо мною все равны. Со мною нет разделения. А жизнь твоя – она лишь Миг. Вспышка! Летишь, бежишь… Приду и нет ее. Иди со мною, без раздумья. Что может дать тебе ОНА: боль, слезы, унижение?… Жизнь! Она несет в себе разруху, голод, отчуждение. Смелей, иди ко мне! К чему тянуть, ты же знаешь, Жизнь полна лишь зависти и самосожжения. К тому же, делит всех на правых, и виновных, на жертв и на убийц, на бедных и богатых. А я равняю всех и всем даю упокоение. Не бойся! Я страшна лишь грешнику с холодной, мелкою душой. – она говорила, а от ее голоса у Вел бежали мурашки. Но, несмотря на это, душа оставалась спящей. – Молчит… Ты слышишь? Возразить не может. – О нет, Я не молчу… – Вел повернулась на голос. Бело-голубое одеяние второй маски увеличивалось, подплывая ближе и насыщалось всевозможными оттенками. Вел показалось, что она их не интересовала, что они продолжают вековой, беспрерывный спор, а она тут так, для баланса. – Я слушаю и восхищаюсь: твоей иронией, цинизмом, тонкой нелюбовью ко всему живому. Ты – пустота! Но я тобою восторгаюсь. Кто я? – Накидка подплыла совсем близко и еще недавняя серость под капюшоном, заиграла, засияла множеством красок и силуэтов, меняющихся с такой скоростью, что у Вел закружилась голова. И хотя маска продолжала отвечать подруге, Вел поняла, что к ней она стучится: – Возможно, ты права: Я – миг, искра и всплеск! И все же, я тот первый звук, тот первый луч. Я – капелька росы, пылинка в солнечном луче, пыльца в цветке. Рождение зари, шуршание листвы и птичье пенье! Я – радуга, былинка, ветерок. Я тот короткий, робкий поцелуй, едва коснувшийся руки, а пробудил, заставил трепетать твое нетронутое тело, и твою большую душу. Я – Жизнь! Я всем полна… Иди за мной, верни себя!