Как следует из военно-судного дела о дуэли Пушкина и Геккерна-Дантеса, на место поединка секунданты явились со своими дуэльными гарнитурами, каждый из которых состоял из пары пистолетов и принадлежностей к ним: «Пистолеты, из коих я стрелял, – показал на следствии Геккерн-Дантес, – были вручены мне моим секундантом на месте дуэли; Пушкин же имел свои». Таким образом, свой выстрел Геккерн-Дантес произвел в Пушкина из пистолета, входившего в дуэльный гарнитур, который привез д’Аршиак. Дуэльные правила допускали, что каждый из соперников по взаимному согласию мог использовать свои пистолеты, если различие в длине их стволов незначительно, а калибры тождественны.

Здание ордонанс-гауза в Санкт-Петербурге

Использование указанных пистолетов на дуэли Пушкина и Дантеса спорно, однако можно с уверенностью отметить, что на дуэль Лермонтова и де Баранта шпаги к месту дуэли доставил виконт д’Англес, секундант де Баранта, а пистолеты привез Столыпин, секундант Лермонтова, в связи с чем указанных дуэльных пистолетов на месте дуэли Лермонтова с де Барантом не было, и влияние на исход поединка они иметь не могли.

Арестованного за дуэль Лермонтова поместили в комнате караульного офицера в здании ордонанс-гауза (комендантского управления). В настоящее время в здании ордонанс-гауза, где содержался Лермонтов, располагается Военная комендатура Санкт-Петербурга (Санкт-Петербург, улица Садовая, дом 3).

Секундант де Баранта виконт д’Англес немедленно после дуэли уехал из России.

Ф. Крюгер

Портрет А. Х. Бенкендорфа в мундире лейб-гвардии Жандармейского полуэскадрона

1840

Напротив, А. А. Столыпин, являвшийся секундантом Лермонтова, после безуспешных попыток явиться к высшему начальству с повинной, написал следующее письмо Бенкендорфу:

Милостивый Государь Граф Александр Христофорович.

Несколько времени пред сим, Л. Г. Гусарского полка Поручик Лермантов имел дуэль с сыном французского посланника Барона де-Баранта. К крайнему прискорбию моему, он пригласил меня, как родственника своего, быть при том секундантом. Находя неприличным для чести офицера отказаться, я был в необходимости принять это приглашение. Они дрались, но дуэль кончилась без всяких последствий. Не мне принадлежащую тайну, я по тем же причинам не мог обнаружить пред Правительством. Но несколько дней тому назад, узнав, что Лермантов арестован и предполагая, что он найдет неприличным объявить, были ли при дуэли его секунданты и кто именно, – я долгом почел, в тоже время явиться к Начальнику Штаба вверенного Вашему Сиятельству Корпуса, и донести ему о моем соучастничестве в этом деле. До ныне однако я оставлен без объяснений. – Может быть, Генерал Дубельт не доложил о том Вашему Сиятельству, или, быть может, и вы, Граф, по доброте души своей умалчиваете о моей вине. – Терзаясь за тем мыслию, что Лермантов будет наказан, а я, разделявший его проступок, буду предоставлен угрызениям своей совести, спешу, по долгу русского дворянина, принести Вашему Сиятельству мою повинную. – Участь мою я осмеливаюсь предать Вашему, Граф, великодушию.

С глубочайшим почитанием имею честь быть Вашего Сиятельства покорнейшим слугою Алексей Столыпин уволенный из Лейб Гвардии Гусарского полка поручик.^[4]

12 марта 1840

Спустя три дня после подачи указанного письма А. А. Столыпин был также арестован.

В своих показаниях Военно-судной комиссии он подтвердил, что Лермонтов не целился в противника, то есть не хотел его убить. В связи с этим Лермонтов мог отвечать лишь за принятие вызова, но не за намерение лишить противника жизни.

Порядок содержания под стражей не отличался строгостью. Лермонтов мог встречаться со своими товарищами и имел возможность писать стихи.

Находясь под арестом в ордонанс-гаузе, Лермонтов написал стихотворение «Соседка»:

 
Не дождаться мне, видно, свободы!..
А тюремные дни будто годы;
И окно высоко над землей,
И у двери стоит часовой!
 
 
Умереть бы уж мне в этой клетке,
Кабы не было милой соседки!..
Мы проснулись сегодня с зарей,
Я кивнул ей слегка головой…
 

По словам товарища и родственника поэта – А. П. Шан-Гирея, который навещал поэта, соседка эта действительно существовала: «Она действительно была интересная соседка, я ее видел в окно, но решеток у окна не было, и она была вовсе не дочь тюремщика, а, вероятно, дочь какого-нибудь чиновника, служащего при ордонанс-гаузе, где и тюремщиков нет, а часовой с ружьем, точно, стоял у двери, я всегда около него ставил свою шпагу». Есть свидетельства о том, что Лермонтов нарисовал и портрет этой девушки, подписав: «La jolie fille d’un sous-officier» [хорошенькая дочь унтер-офицера. – фр.].

По причине того, что, как следует из рапорта обер-аудитора Бобылева, в ордонанс-гаузе не было «особых приличных офицерских комнат», 17 марта Лермонтов был переведен на Арсенальную гауптвахту.

Комплекс зданий Арсенальной гауптвахты сохранился; в наше время в нем располагались Военная прокуратура, Патронный завод (Санкт-Петербург, Литейный проспект, дом 3; улица Шпалерная, дом 19; улица Чайковского, дом 14).

Здание Арсенальной гауптвахты в Санкт-Петербурге

Однако события продолжали развиваться. Эрнест де Барант, которому стали известны официальные показания Лермонтова о выстреле в воздух, счел себя оскорбленным, поскольку полагал, что из этих показаний можно сделать вывод о том, что он остался жив благодаря милости его противника.

При этом де Барант даже обещал по выпуске Лермонтова из-под ареста наказать его за это хвастовство.

Товарищ Лермонтова А. П. Шан-Гирей, узнав об этих словах де Баранта, тут же посетил находящегося под арестом Лермонтова.

«Ты сидишь здесь, – сказал он Лермонтову, – взаперти и никого не видишь, а француз вот что про тебя везде трезвонит громче всяких труб».

По просьбе Лермонтова 22 февраля его знакомый, граф Браницкий, организовал приезд де Баранта на Арсенальную гауптвахту, где вечером в 8 часов в коридоре и состоялся их разговор.

Лермонтов высказал де Баранту неудовольствие его словам и предложил, если де Барант чем-то недоволен, новую встречу по окончании своего ареста, то есть фактически новую дуэль.

На это де Барант ответил, что слухи, которые дошли до Лермонтова, являются неверными и что он полностью удовлетворен.

Через два дня Эрнест де Барант уехал из России.

Обстоятельства этого свидания, на котором Лермонтов предложил повторно стреляться, стали известны высшему начальству. Обвинение Лермонтову было дополнено еще одним пунктом.

После свидания с де Барантом его вскоре вернули обратно в ордонанс-гауз, поместив на этот раз в особой комнате для «подсудимых офицеров».

По окончании судебного разбирательства в итоговой резолюции Военно-судной комиссии оказались лестные для Лермонтова строки: там утверждалось, что поручик Лермонтов «вышел на дуэль не по одному личному неудовольствию, но более из желания поддержать честь русского офицера».

Эти слова не могли не повлиять на решение Николая I.

Высочайшая конфирмация царя была такова: «Поручика Лермонтова перевести в Тенгинский пехотный полк тем же чином». Кроме того, рукою императора также была сделана приписка: «Исполнить сего же дня».

Секундант Столыпин и граф Браницкий, который организовал свидание Лермонтова с де Барантом, согласно высочайшей конфирмации императора были освобождены от наказания.

В отношении Столыпина император указал на необходимость «объявить, что в его звании и летах полезно служить, а не быть праздным».

Столыпин совсем недавно вышел в отставку, но, последовав рекомендации Николая, записался в Нижегородский драгунский полк, который дислоцировался на Кавказе.

С отправкой Лермонтова замешкались, поскольку не знали, как правильно исполнить повеление императора «сего же дня».

Дело в том, что начальник штаба гвардейского корпуса генерал-адъютант Веймарн объяснил военному министру Чернышеву, что генерал-аудиториат предполагал выдержать Лермонтова три месяца в крепости и что из высочайшего повеления императора не видно, следует ли это исполнять. В связи с этим военный министр Чернышев был вынужден обратиться за разъяснением к императору, который пояснил, что наказание должно быть ограничено лишь переводом Лермонтова тем же чином в Тенгинский полк.

Однако на этом разбирательство о состоявшейся дуэли не закончилось.

Уже после приговора Бенкендорф в личном разговоре с Лермонтовым потребовал от него извинений перед де Барантом за то, что Лермонтов несправедливо показал на суде, что выстрелил в воздух.

Это требование было обусловлено просьбой родителей Эрнеста де Баранта. При этом одновременно де Баранты пытались смягчить участь Лермонтова, находя приговор (ссылка в действующую армию на Кавказ) излишне суровым.

В связи с этим Лермонтов был вынужден обратиться за защитой к брату Николая I великому князю Михаилу Павловичу и написал ему следующее письмо:

«Ваше Императорское Высочество! Признавая в полной мере вину мою и с благоговением покоряясь наказанию, возложенному на меня Его Императорским Величеством, я был ободрен до сих пор надеждой иметь возможность усердною службой загладить мой проступок, но, получив приказание явиться к господину генерал-адъютанту графу Бенкендорфу, я из слов его сиятельства увидел, что на мне лежит еще обвинение в ложном показании, самое тяжкое, какому может подвергнуться человек, дорожащий своей честью.

Граф Бенкендорф предлагал мне написать письмо к Баранту, в котором бы я просил извиненья в том, что несправедливо показал в суде, что выстрелил на воздух. Я не мог на то согласиться, ибо это было бы против моей совести; но теперь мысль, что Его Императорское Величество и Ваше Императорское Высочество, может быть, разделяете сомнение в истине слов моих, мысль эта столь невыносима, что я решился обратиться к Вашему Императорскому Высочеству, зная великодушие и справедливость Вашу и будучи уже не раз облагодетельствован Вами, и просить Вас защитить и оправдать меня во мнении Его Императорского Величества, ибо в противном случае теряю невинно и невозвратно имя благородного человека.

Ваше Императорское Высочество позволите сказать мне со всею откровенностью: я искренно сожалею, что показание мое оскорбило Баранта; я не предполагал этого, не имел этого намерения, но теперь не могу исправить ошибку посредством лжи, до которой никогда не унижался. Ибо, сказав, что выстрелил на воздух, я сказал истину, готов подтвердить оную честным словом, и доказательством может служить то, что на месте дуэли, когда мой секундант, отставной поручик Столыпин, подал мне пистолет, я сказал ему именно, что выстрелю на воздух, что и подтвердит он сам.

Чувствуя в полной мере дерзновение мое, я, однако, осмеливаюсь надеяться, что Ваше Императорское Высочество соблаговолите обратить внимание на горестное мое положение и заступлением Вашим восстановить мое доброе имя во мнении Его Императорского Величества и Вашем.

С благоговейною преданностью имею счастие пребыть Вашего Императорского Высочества всепреданнейший Михаил Лермонтов, Тенгинского пехотного полка поручик».

Великий князь Михаил Павлович направил данное письмо Николаю I. Император читал письмо Лермонтова, о чем свидетельствует пометка на письме, сделанная начальником штаба Отдельного жандармского корпуса Л. В. Дубельтом: «Государь изволил читать».

Какой-либо резолюции на данное письмо от императора не последовало, в связи с чем Бенкендорф посчитал этот вопрос исчерпанным и больше не предпринимал каких-либо дальнейших попыток склонить Лермонтова к извинениям.

Обращение Лермонтова к Михаилу Павловичу не было случайным. Великий князь лично знал Лермонтова и симпатизировал ему, несмотря на определенное вольное поведение поэта.

Известен случай, когда в сентябре 1838 года Лермонтов явился на парад с очень маленькой саблей. Михаил Павлович оценил юмор Лермонтова, отдал саблю своим детям, а Лермонтова отправил под арест.

Подобные случаи «шалостей» Лермонтова не являлись для великого князя неожиданностью: «Упеку же его на гауптвахту, ежели он взводу вздумает в стихах командовать, чего доброго».

Великий князь Михаил Павлович всегда ценил талант Лермонтова. В частности, он так отзывался о Лермонтове: «Этот незрелый поэт принесет в будущем богатые плоды».

Прочитав поэму «Демон», великий князь пошутил: «Был у нас итальянский Вельзевул, английский Люцифер, немецкий Мефистофель, теперь явился русский Демон, значит, нечистой силы прибыло. Я только никак не пойму, кто кого создал: Лермонтов ли – духа зла или же дух зла – Лермонтова?»

Когда в Петербурге появилось стихотворение «Смерть поэта», послужившее в последующем причиной ссылки Лермонтова, великий князь Михаил Павлович при встрече с Бенкендорфом попросил его, чтобы оно желательно не попалось Николаю I и не «обеспокоило внимание государя».

Само же стихотворение он воспринял не более чем с иронией: «Эх, как же он расходился! Кто подумает, что он сам не принадлежит к высшим дворянским родам».

В отношении состоявшейся дуэли Лермонтова и де Баранта великому князю Михаилу Павловичу понравилось, что молодой офицер вступился перед французом за честь русского офицера.

По итогам рассмотрения дела о дуэли он предлагал наказать Лермонтова лишь за нарушение порядка гарнизонной службы, которое выразилось в свидании с де Барантом на гауптвахте.

Это мнение о невиновности Лермонтова в состоявшейся дуэли разделяли практически все.

В целом отношение петербургского общества к состоявшейся дуэли отразил в своих воспоминаниях Модест Корф: «Дантес убил Пушкина, и Барант, вероятно, точно так же убил бы Лермонтова, если бы не поскользнулся, нанося решительный удар, который, таким образом, только оцарапал ему грудь».

Белинский в письме В. П. Боткину 15 марта писал, что, по словам государя, если бы Лермонтов подрался с русским, он знал бы, что с ним делать, но когда это француз, то три четверти вины слагаются.

Тем не менее Лермонтову, согласно решению императора, пришлось покинуть Петербург и вновь направиться в ссылку на Кавказ.

На Кавказе Лермонтову предстояли служба в действующей армии, бои с горцами, поездка со Столыпиным в Пятигорск, встречи со старыми друзьями и дуэль с одним из них – Николаем Соломоновичем Мартыновым.