Нахальный самовыдвиженец

В 1989 году меня избрали народным депутатом СССР по 11-му территориальному округу Москвы. Надо сказать, что это были особенные выборы. Их часто называют первыми демократическими выборами в СССР. Но это, конечно, натяжка. Точнее бы – первые сравнительно демократические. «Сравнительно» потому, что только третья часть народных депутатов избиралась прямым, тайным и открытым голосованием, остальные назначались сверху. Из 2250 депутатов на всю огромную страну только 750 избирались по территориальным округам, а остальные 1500 депутатов избирались (точнее, назначались) от общественных организаций, включая КПСС, комсомол, профсоюзы, общества «Знание» и т. д., или от национальных образований. Но, как бы то ни было, проведение таких выборов уже было большим шагом вперед, важнейшим демократическим достижением Горбачёва.

Хотя, если честно, причина их проведения, возможно, крылась в боязни генерального секретаря быть смещенным с руководящего поста товарищами по партии, как это уже бывало в советской истории с его предшественниками. А так – народ выбирает депутатов, депутаты выбирают президента СССР, и не страшны ему ЦК КПСС и его политбюро… Но каковы бы ни были глубинные причины действий Михаила Горбачёва, его личные интересы в данном случае совпали с интересами большинства населения страны. В истории так часто бывает, что при таком совпадении интересов начинаются тектонические исторические процессы, в которые втягиваются миллионы людей и целые страны.

Я пошел в политику, стал баллотироваться на выборах в депутаты потому, что, будучи профессиональным экономистом, всё более и более осознавал, что с точки зрения экономики социализм – это неизбежный исторический тупик. Ни теоретически, ни практически люди при социализме не могут жить лучше, чем в условиях нормальной рыночной экономики. Делить поровну при существовавшей системе было просто уже нечего. Производительность труда при социализме заведомо ниже.

Кроме того, меня возмущало отсутствие элементарной демократии, что рано или поздно, но неизбежно приводит к диктатуре и культу личности; отсутствие сменяемости партии власти – к застою и репрессиям…

В аспирантуре Центрального экономико-математического института мы строили различные модели долгосрочного развития и с сожалением отмечали, что разрыв между СССР и развитыми странами практически по всем показателям только увеличивается. Единственный путь, чтобы обеспечить согражданам достойную жизнь, – это смена коммунистического режима на рыночно-многопартийный.

Кампания, которая началась в феврале 1989 года, оказалась очень сложной. Особенно для нас, «территориальщиков». Она была настоящим чистилищем, полем бескомпромиссной политической борьбы. Я был самовыдвиженцем в округе, где жили около 400 000 человек. Он расходился клином от центра города к периферии. Границы этого клина проходили примерно по улице Горького (ныне Тверской), Ленинградскому проспекту до метро «Сокол» с одной стороны и по Красной Пресне и Хорошевскому шоссе – с другой.

За одно депутатское место в нашем округе боролись 13 кандидатов, которые в основном были выдвиженцами Фрунзенского райкома КПСС, Фрунзенского исполкома, райкома комсомола, государственных профсоюзов и т. д. Против меня использовался довольно мощный административный и полукриминальный ресурс.

Я был, как сегодня принято говорить, независимым кандидатом. На работе пришлось взять месячный отпуск за свой счет, после чего я стал проводить энергичную избирательную кампанию. Меня активно поддерживали многие сотрудники Научно-производственного объединения по тракторостроению (НПО-НАТИ), где я работал заместителем генерального директора по экономике и внешним связям. Особенно хочется отметить Сергея Пацеля и Владимира Свиридова – низкий им поклон. Но были и те, кто, очевидно, завидовал и ревновал, стараясь всячески помешать. Например, генеральный директор НПО-НАТИ Николай Щельцин, который тоже баллотировался в депутаты, но на всех избирательных собраниях проигрывал мне по результатам тайных голосований. Сотрудники нашего объединения даже на последний, XXVIII съезд КПСС выбрали делегатом меня, отказав в доверии своему директору.

На окружном избирательном собрании, которое должно было определить список кандидатов от округа, развернулась серьезная борьба. Там собрались все кандидаты, которые были выдвинуты (или нахалы, как я, сами выдвинулись) для участия в избирательной кампании. Интерес к первым выборам был огромный, и зал был переполнен. Во Фрунзенском районе нас оказалось 13 человек, и, так как моя фамилия начинается с буквы «Я», меня последним пригласили на сцену, где уже комфортно расположились мои оппоненты. Прежде всего, поднимаясь по крутой лестнице, я споткнулся.

– Плохая примета, – неудачно пошутил кто-то довольно громко из зала, – Боливар споткнулся – не дойдет до финиша.

Потенциальные избиратели невольно захихикали. Вдобавок ко всему на сцене за длинным столом организаторы, случайно или нет, поставили только 12 из 13 необходимых стульев. Пришлось некоторое время потоптаться на месте. Мне не оказалось места даже на избирательном подиуме – еще одна плохая примета. Но я бодро изложил свою программу, ответил на каверзные вопросы.

На собрание я пришел с минимально возможной поддержкой – а какой она могла быть у человека безо всякого административного ресурса.

– Что с него взять, – сказал один из оппонентов, – самовыдвиженец.

Однако после 10 часов изнурительной борьбы и нескольких туров рейтингового голосования Ярошенко В.Н. получил 365 голосов, вышел на первое место и был допущен до избирательной кампании.

Но это было только начало испытаний. Приходилось по 2–3 раза в день выступать на различных митингах, встречах с избирателями, дискуссиях. Каждый раз после выступления кандидата по его программе начиналось обсуждение его предложений и позиции, вопросы-ответы.

Почти с самого начала избирательной кампании на мои встречи с избирателями стала регулярно приходить хорошо одетая молодая женщина в пестрой шубе – из-за этой примечательной шубы про себя я ее называл курицей.

Она одной из первых тянула руку, прося слово для «важного заявления». Представлялась лучшей подругой моей бывшей жены и постоянно кудахтала, какой я злодей, бросивший семью.

За четыре года до выборов моя семья действительно распалась, но не по моей вине и не по моей инициативе. Как говорят, под каждой крышей – свои мыши. Жизнь резко поменялась, но постепенно всё начинало возвращаться на круги своя.

К сожалению, я слишком хорошо знал лучших подруг моей бывшей жены, которые, как это часто бывает, сыграли определенную роль в разводе, и этой «подруги» среди них точно не было.

Избиратели вяло и недоверчиво реагировали на ее «разоблачения», и мне даже показалось, что она приносит мне дополнительные очки. Но все-таки она стала меня раздражать. Я, конечно, понимал, что это подстава одного из моих конкурентов, и даже догадывался кого. Он пытался меня дискредитировать, переводя стрелку на бывшую жену, провоцируя меня на публичный скандал.

Тогда я придумал простой и логичный ход. Когда в очередной раз увидел эту даму в первых рядах на собрании в зале студенческого общежития на Хорошевском шоссе, коротко объяснил ситуацию профессору, ведущему избирательное собрание. Я предложил ему задать этой женщине, если она попросит слова, несколько наводящих вопросов о моей бывшей жене. На листке бумаги я написал простейшие вопросы – прическа, цвет волос и комплекция – а также правильные ответы.

Так и случилось: среди прочих она потянула руку, прося слова, а профессор, не желая откладывать решение этой проблемы, любезно предоставил ей слово первой.

Ведущий для чистоты эксперимента даже уточнил вопросы:

– Прическа – гладкая или пышная? Цвет волос – блондинка, брюнетка или шатенка? Комплекция – полная или хрупкая? Высокая или «дюймовочка»?

Провокаторша покраснела и на все вопросы ответила неправильно, даже случайно не отгадала ни одного правильного ответа. После чего профессор, как на экзаменах, зачитал правильные ответы и сказал:

– Мадам, прошу вас немедленно покинуть аудиторию…

Женщину освистали, и больше я ее не видел.

Через 7 лет после этих событий, когда я уже работал Торгпредом России во Франции, на выставку в Бурже приехал директор крупнейшего закрытого оборонного предприятия Москвы. Это был мой главный конкурент на выборах народных депутатов СССР, с которым мы вышли во второй тур голосования.

Во время коктейля, посвященного закрытию салона, я, между делом, рассказал ему этот забавный эпизод и спросил:

– Дело прошлое, я не в обиде. Не ваших ли рук дело, коллега?

– Ну, что вы, Виктор Николаевич! Как вы могли подумать?! Это точно не я, впрочем, мои помощники и без моего ведома могли, конечно, что-нибудь отчебучить…

На том с миром и разошлись. Кстати, на предприятии прошла успешно проведенная моим оппонентом приватизация и он, проиграв на выборах, в итоге остался не внакладе во всем остальном. Многим из тех, кому не повезло в выборах, повезло в деньгах.

Но приключение с «курицей» было не единственным.

Однажды утром, собираясь ехать на работу, я вышел на улицу, и чуть не потерял дар речи – мои заслуженные «Жигули» третьей модели, которыми я гордился и на которые собирал деньги несколько лет, делая по ночам переводы с французского языка, оказались под кучей полузастывшего бетона.

Ночью некие «доброжелатели» подогнали к нашему дому самосвал с жидким бетоном и, очевидно, с огромным удовольствием разгрузили его на багажник моих «Жигулей». Этого злодеям показалось мало, и они, наверное, уже лопатами набросали бетон и на крышу моего несчастного автомобиля.

В тот день, лишившись на время автомобиля, я впервые искренне пожалел о своих демократических инициативах. Дело в том, что я, как заместитель генерального директора по экономике объединения НАТИ, в целях постепенного перехода к рыночным отношениям вводил систему материального поощрения тех руководителей, которые добровольно отказывались от льгот. В том числе речь шла о персональных автомобилях.

В объединении, включая 11 филиалов, работали более 4 тысяч человек. Поэтому, по существовавшим нормам, многим руководителям полагались персональные «Волги» с водителем. Я, среди прочего, предложил пересесть всем руководителям на личные автомобили с одновременной компенсацией их затрат на эксплуатацию и ремонт автомобилей. Тем же «боссам», у которых не было личных автомобилей, предлагалось выкупить «персоналки». Так более 30 лет тому назад мною была начата своеобразная монетизация льгот.

Но, в отличие от печально известной монетизации 2005 года, льготы я пытался отобрать не у пенсионеров, а у руководителей. Я первым подал пример и пересел на «Жигули». Вот почему в тот день, когда мои «Жигули» оказались погребены под бетоном, помощи мне было ждать не от кого, мой бывший водитель развозил сотрудников по удаленным филиалам.

Кстати, возвращаясь к сегодняшним временам, следует заметить, что во всех цивилизованных странах в налоговых декларациях существует обязательная для заполнения графа: «…получаемые бесплатно услуги и товары». Если чиновник, депутат, мэр, губернатор или топ-менеджер ездит на автомобиле, который он не покупал за счет своих доходов; если зарплату водителю он платит не из своего кармана; если он пользуется государственной дачей или квартирой, имеет «бесплатные» медицинские страховки и т. д., то счастливый обладатель всех этих радостей платит дополнительный ежегодный налог. И именно это как на Западе, так и на Востоке называется «социальная справедливость».

Но вернемся в избирательную кампанию 1989 года. Как самовыдвиженец, я мешал практически всем, против меня дружно объединились не только Фрунзенские райком КПСС и райисполком, но и некоторые отраслевые депутаты. Попыток надавить на независимых кандидатов было достаточно. И угрожающие телефонные звонки, и заказные статьи, и «открытые письма», и анонимные листовки… В те наивно прекрасные времена нарождающейся демократии такие забавы еще не назывались уважительным словом «пиар» и были, конечно, совсем невинными по сравнению с нынешними политтехнологиями. Тогда еще не было политтехнологов на зарплатах и «черных партийных касс», миллионеры и коррумпированные чиновники не покупали кресла в парламенте, которые гарантировали им депутатскую неприкосновенность. В те далекие времена олигархи еще не «бронировали» за огромные деньги места на выборах своим представителям в различных партийных списках. Тогда еще много чего не было. Нам, первому поколению российских политиков, безумно повезло – нам выпало редкое счастье насладиться юной русской демократией. Была надежда, что она окрепнет и повзрослеет и, бог даст, превзойдет хваленые западные демократии. Но, увы, всё сложилось иначе.

…Весь день моей избирательной кампании был расписан, и надо было поторапливаться: кроме основной работы – а она в тот момент заключалась в том, чтобы найти деньги на зарплату сотрудникам головного офиса, – необходимо было в обед успеть в типографию за плакатами, а после работы – на избирательное собрание.

Я призвал на помощь дворника и соседа. Вместе мы довольно быстро отчистили машину от еще не совсем застывшего бетона. Автомобиль стоял передним бампером к подъезду, поэтому основная масса бетона пришлась на багажник и крышу «Жигулей», то есть машина оставалась на ходу. На крыше под бетоном мы обнаружили одну из моих листовок – в общем, всё в соответствии с законами избирательной борьбы без правил.

Борис Ельцин с семьей жил тогда недалеко от Белорусского вокзала на 2-й Тверской-Ямской улице. То есть был избирателем 11-го округа Москвы, где я и баллотировался в народные депутаты СССР. Я объявил о своем решении идти на выборы во время одного из выступлений по центральному телевидению. В то время меня часто приглашали участвовать в разных программах на телевидении, включая «Взгляд». Дискуссии на экономические темы были тогда очень популярны.

Борис Николаевич, как выяснилось, следил за ходом избирательной кампании, особенно в своем округе. Однажды у меня на работе раздался странный телефонный звонок: звонили якобы от имени первого заместителя председателя Госстроя СССР Ельцина и просили на следующий день к 8:30 прийти на встречу на Пушкинскую улицу в новое здание Госстроя (сегодня там располагается Совет Федерации).

Зная повадки моих находчивых оппонентов, я попросил секретаря через несколько минут соединить меня с приемной первого зампреда Госстроя СССР, чтобы убедиться, что это не глупая шутка. Трубку почему-то взял сам Ельцин. Я переспросил, действительно ли Борис Николаевич хочет меня видеть.

– Да, – сказал Ельцин, – хочу, а почему вас так это удивляет? Или вы с утра очень заняты?

– Нет, Борис Николаевич, я обязательно приеду…

В приемной Ельцина я познакомился с Александром Коржаковым – телохранителем, будущим руководителем Службы безопасности президента РФ. В кабинет к Ельцину провел меня Лев Суханов – многолетний и, на мой взгляд, преданный помощник Ельцина. Оба произвели на меня вполне нормальное впечатление – обычные мужики, звезд с неба не хватают, но без особых вывертов и чванства.

Из-за стола встал и вышел мне навстречу для традиционного рукопожатия высокий, моложавый и подтянутый, в хорошо выглаженном костюме и идеально причесанный седой мужчина.

Хотя над этим иногда подсмеиваются, но у Бориса Николаевича действительно было крепкое рукопожатие. Конечно, я не раз видел его на митингах, но в реальной жизни он оказывал еще более сильное впечатление. Он обладал настоящей харизмой политического деятеля.

Ельцин попросил меня вкратце рассказать о себе и моей экономической программе, а потом сказал примерно следующее:

– Ваши предложения по постепенному переходу к рыночным отношениям мне кажутся в целом интересными. В избирательной кампании следует развивать именно эту перспективную тему. Думаю, ваши наработки могут пригодиться в дальнейшей практической работе. Буду вас поддерживать.

Ельцин, в отличие от Горбачёва и других партийных бонз, не «тыкал», даже если его собеседники, как я, были гораздо моложе…

Встреча продлилась минут тридцать, не больше. Я обратил внимание на одну особенность Бориса Николаевича. Он начал разговор, задал мне несколько вопросов, а потом неожиданно замолчал и напряженно посмотрел прямо в глаза. Я глаз не отвел и спокойно ответил, по существу. Было заметно, что он после этого внутренне расслабился, и разговор спокойно продолжился. На протяжении нашего многолетнего знакомства было три таких эпизода. Не исключаю, что это был его психологический метод добиться правдивой информации, который он применял в беседах со многими людьми.

Я увидел, что на левой руке у него не хватало двух пальцев. Как я потом узнал, в детстве он с друзьями пытался разобрать гранату, и она взорвалась. Это доставляло ему определенные неудобства: Борис Николаевич постоянно помнил об этом и старался скрыть увечье, либо сжимая руку в кулак, либо поворачиваясь к фотокорреспондентам правым боком. Пресс-служба президента также в основном размещала его фото в определенном ракурсе или по пояс, с учетом этой особенности. Усилия были не безуспешными, поскольку большинство людей как в России, так и за рубежом об этом даже не догадывались.

После встречи я возвращался воодушевленный и полный сил. Ельцин сразу произвел на меня большое впечатление, и первая встреча оказалась не последней. Я еще не мог точно сформулировать, в чем были преимущества Бориса Николаевича, по сравнению с Горбачёвым, но от него веяло удивительной силой и оптимизмом, в нем чувствовалась какая-то мощная пружина с огромной энергетикой, готовой передать свой заряд окружающим.

Я не навязывался Ельцину, он сам пригласил меня в свою молодую формирующуюся команду, и для меня это было очень важно. В моих действиях не было никакой корысти – Ельцин был дружно гонимым коммунистами оппозиционером, без власти, без каких-либо административных или финансовых возможностей. Сформировавшаяся впоследствии на I Съезде народных депутатов Межрегиональная депутатская группа (МДГ), одним из лидеров которой стал Ельцин, имела тогда чуть более 10 % голосов.

Примерно через 30 лет после нашей первой встречи с будущим президентом мой французский знакомый Лай Камара однажды спросил:

– Почему вы не воспользовались случаем и не схватили за хвост жар-птицу? Почему не попросили у Ельцина какую-нибудь маленькую монополию? Их в России огромное множество!

Действительно, почему? Ведь на протяжении многих лет у меня состоялись десятки официальных и приватных встреч с Борисом Николаевичем Ельциным, но ни разу я не попросил у него ничего для себя лично, что являлось залогом наших длительных и сбалансированных отношений. Вопрос Камара застал меня врасплох, я не смог ответить ни ему, ни, самое главное, самому себе. Скорее всего, так тому и надо было случиться, значит, так было правильно, справедливо и достойно… Мне и сегодня почти не о чем жалеть.

…Итак, после напряженной избирательной кампании, будучи одним из 13 кандидатов, я опередил конкурентов в первом туре и окончательно победил во втором. Постепенно я стал узнавать семью Бориса Николаевича. Он мог не беспокоиться о своих тылах: стержень семейных отношений Наина Иосифовна и две дочери Лена и Таня – очень разные, но замечательные по-своему, молодые и приятные женщины.

Наина Иосифовна представляла собой образец женской мудрости, скромности, беззаветного служения семье и мужу. Уникальная женщина. Характер у Бориса Николаевича был всегда не сахар, ох какой непростой. Всё это надо было выдержать, сгладить и не выносить сор из избы, не давать повода для сплетен. Несмотря на наличие большого числа друзей, сторонников и поклонников, только жена и дочери были его настоящей опорой.

Наина Иосифовна навсегда сохранила свой удачный фирменный элегантный стиль – костюм, состоящий из юбки и жакета. Иногда, когда Ельцин после парламентских баталий приглашал двух-трех своих сторонников домой пообедать и обсудить дела, я имел возможность своими глазами увидеть, как она умело вела домашнее хозяйство: всё было довольно скромно, непритязательно, но удобно и со вкусом.