Хет-трик Вовчика

Богатство… Ценности… Состояние…

Мы слышим эти слова каждый день, отовсюду и от всех. Эти слова стали такими привычными, что люди особенно и не задумываются над смыслом, который в них вкладывают.

Богатство духовное и материальное. Ценности подлинные и мнимые. Состояние души и банковского счёта. Всё смешалось и кажется неразделимым, но ведь это только кажется на первый взгляд. Для многих из нас первого взгляда достаточно, потому что на второй и последующие, на осмысление сути вещей и оценку ценностей нет времени, а если честно признаться – просто лень.

Вот мы и доверяем проводить оценку ценностей людям с телеэкрана или невидимым виртуозам интернетных рейтингов, гораздых составить нам прейскурант чувств, желаний, идей и мечтаний.

А ведь чтобы понять истинную стоимость жизни и всего, что её наполняет, можно всего лишь прикрыть глаза и вспомнить людей, чьи лица почти стёрлись в памяти и кажутся размытыми чёрно-белыми фотографиями…

* * *

В середине 1970-х годов я был студентом Московского энергетического института. Из всей пёстрой, стремительной и шумной студенческой жизни вспоминается обязательное для комсомольцев участие в майских и ноябрьских демонстрациях. Проходили они на Красной площади, и это было грандиозное действо. Понятно, что просто так в них участвовать было попросту невозможно, но со всей страны приезжали делегации и организованными группами проходили по брусчатке Красной площади, размахивая флагами, поднимая транспаранты и дружно скандируя патриотические лозунги.

Москва направляла на демонстрацию такие же организованные группы, как правило – от районов города. Мой институт считался (и считается!) очень важным для города и всей страны, поэтому студенты и преподаватели возглавляли колонну всего Калининского района (сейчас ему вернули исконное название Лефортово), где МЭИ располагался.

Во главе колонны шла группа знаменосцев, человек сто. Для порядка нас выстраивали в шеренги по шесть человек. Каждый в шеренге нёс флаг одного из цветов спектра. Со стороны это смотрелось очень красочно. А уж когда мы принимались этими флагами размахивать, так казалось, что по колонне струится радуга, спустившаяся с неба. Настроение в такие минуты было преотличное. И не только от торжественной даты, а ещё и оттого, что ты молод, вокруг тебя твои друзья, у тебя прекрасно на душе, хочется веселья, веришь во всё лучшее, на окружающий мир смотришь с оптимизмом, и кажется, что так и будет всегда…

Думаете, мы просто так собирались в назначенный день, строились и с песнями шли на Красную площадь? Как бы не так!

Предварительно проводилась подготовка. Нас собирали какие-то ответственные люди, все с одинаково серьёзными лицами и почему-то все примерно одинакового роста и одинаково незаметно одетые.

Сначала эти люди объясняли нам важность мероприятия. Затем составляли списки и решали, кто за кем и с кем рядом марширует. Так что все мы знали свои шестёрки. И все понимали, что это для порядка и чтобы не затесался незнакомец со злым умыслом. Впрочем, нам тогда и в голову прийти не могло, чтобы кто-то подобное задумал.

Итак, в день демонстрации, ровно в шесть или семь часов утра, мы собирались около здания МЭИ, которое с 1934 года как стояло на Красноказарменной улице, так стоит и поныне и будет стоять, пока в мире есть электричество и надо его производить и уметь им пользоваться.

Собравшись, мы тут же разделялись на свои шестёрки и с песнями направлялись к Красной площади.

Но это было утром. А предыдущим вечером в общежитии всегда проводился праздничный вечер. Заводила публику наша собственная институтская рок-группа «Чистая случайность». Понимаю, название звучит странно. Но это и понятно: музыкальная техника в СССР оставляла желать лучшего, звук был ужасен, о собственном звучании и речи не было. К тому же все московские самодеятельные группы играли одни и те же песни западных рок-групп, были волосаты и в купленных за бешеные деньги американских джинсах. Чтобы хоть как-то отличаться, придумывались заковыристые названия: «Удачное приобретение», «Дети папы Карло», «Рубиновая атака»…

Наша «Чистая случайность» состояла из трёх очень колоритного вида парней. 120-килограммовый басист, в шляпе, рубахе и подтяжках, весь взмыленный, наяривал на бас-гитаре, стоя рядом с огромной, как шкаф, колонкой. Как её таскали с выступления на выступление – я ума не приложу, ведь весила она изрядно. Соло-гитарист носился по сцене между колонками, извиваясь так, что со стороны казалось, будто ему за шиворот попал шмель. За остальной шум отвечал ударник, выбивавший из барабанов звуки атомной силы. Пели они, ясен день, на языке, отдалённо напоминавшем английский.

Весь институт эту группу обожал, и они это знали, поскольку на каждом выступлении их сопровождали полсотни неистовых фанатов. Они и мы, обитатели общежития, плотно набивались в комнату отдыха, коридор и холл. Народ беззаботно отдыхал: пил, курил и танцевал. Дым стоял коромыслом, духота была страшенная, приходилось открывать нараспашку окна – вне зависимости от температуры на улице. Танцевали, плотно прижавшись друг к другу, потому что места было мало. При этом умудрялись топать так, что я удивляюсь, как здание общежития не развалилось после этих регулярных скачек.

Начинали веселиться около восьми вечера, танцы затягивались до одиннадцати. К этому времени студенты, уже достаточно выпив, носились счастливые и радостные, с раскрасневшимися лицами. В тот день я веселился, как и все, пока не увидел Вовчика. Судя по выражению его лица, Вовчика мучили какие-то вопросы, которые он в одиночку решить никак не мог.

Вовчик… Он пришёл в МЭИ с рабфака. Был при советской власти такой путь получения высшего образования теми, кто действительно хотел потом работать по специальности. Отслужив в армии рядовым, молодой человек возвращался на родной завод – или другое место работы, – где получал направление в институт на подготовительное отделение. Вот это отделение и называлось рабфаком. Ребята здесь учились, вспоминая школьный курс целый год, а затем без экзаменов поступали на первый курс.

Чтобы было понятно дальнейшее повествование, напоминаю, что обычный студент был семнадцатилетним выпускником средней школы. А вот некоторым рабфаковцам стукнуло уже лет по двадцать пять… Как, например, Вовчику.

Внешне он выглядел совсем юным, такой весь кругленький, невысокий… Отличался он поразительной добротой и отзывчивостью. Весь просто-таки лучился, улыбался, расшаркивался…

Студенты и студентки обожали его за кроткий нрав и безотказность: Вовчик всегда готов был прийти на помощь, хотя ему тяжело давалась учёба. И не только потому, что подзабыл школьный курс алгебры, но ещё из-за того, что приходилось ему по жизни идти самому. Родители помочь не могли, потому что сами были в возрасте и работали в совхозе. Вот Вовчик и крутился, как мог, добывая свои несколько рублей к стипендии, трудясь разнорабочим в буфете при Доме культуры: таскал ящики с пивом, разгружал, помогал… Благодаря ему и нам перепадал случайный заработок, а с ним – по бутылочке пива.

Корни Вовчика были в Калининской области (ныне Тверской). Родом он был из деревни под древним русским городом Бежецком. Уж не знаю, кто ему внушил представление о том, как должен выглядеть горожанин, но он был уверен, что город населён исключительно интеллигентными людьми. А главным признаком интеллигентности Вовчик полагал наличие шляпы и галстука.

Оказавшись в Москве, Вовчик немедленно обзавёлся этими предметами одежды. В шляпе и галстуке он появлялся всегда и везде, в любую погоду, в любое время дня и ночи. Надо заметить, что тот, кто рассказал ему про обязательность ношения шляпы и галстука в городе, видимо, забыл упомянуть о том, что они хоть как-то должны сочетаться друг с другом. Поэтому рубашки Вовчика были в клеточку и горошек, цветовая гамма была самая разная. Но при этом всегда был галстук – один и тот же. С этими предметами Вовчик никогда не расставался, снимая шляпу только когда играл в футбол или уж в совсем жаркую погоду.

Ещё одна интересная деталь: за все четыре курса, что мы уже отучились, Вовчик покидал институт и общежитие только ради поездки в родную деревню. Никто и никогда не видел, чтобы он отправился в другой район Москвы или за город. Вот так.

Однако вернёмся в наше общежитие. Было уже около одиннадцати, когда я в коридоре наткнулся на Вовчика, стоявшего одиноко посреди разгулявшейся толпы студентов: бегающей, прыгающей, гудящей, курящей, пьющей, кричащей, танцующей… Веселье било фонтаном.

Вовчик был уже в изрядном подпитии, когда я его окликнул. Он был рад тому, что его хоть кто-то заметил. Человек он был хороший, душевный, но… Но поговорить с ним было некому. Поэтому он радовался всякий раз, когда кто-то обращал на него внимание.

И, не дав мне опомниться, Вовчик тут же выложил мне свою проблему. Деваться было некуда, я стоял и слушал.

Вовчик сообщил, что собрался в Ленинград. Если до этого я слушал его вполуха, то это неожиданное известие меня живо заинтересовало. Чтобы Вовчик – да не в деревню и даже не в Сокольники, например, а в другой город, да ещё такой большой, как Ленинград… Это казалось удивительным.

Понятно, что я засыпал его вопросами: почему в Ленинград, а не в свой Бежецк, и так далее.

Вовчик поведал мне, что в Ленинграде проживает его дядя. Что этот дядя был в его деревне с месяц назад, когда Вовчик приезжал к родичам починить прохудившуюся крышу дома, и что этот дядя сказал, что когда будешь в Ленинграде, то приходи в гости.

Придя в себя, я спросил у него, оставил ли дядя адрес или хотя бы номер телефона. Вовчик, лучась улыбкой, сказал, что, дескать, дядя меня позвал и будет рад.

Мне, грубому городскому жителю, стало ясно, что человек просто так к слову брякнул о приглашении, возможно, за рюмкой водки, и слова его ничего не стоят. Я попытался донести эту мою мысль до Вовчика. Но тот уже туго соображал от выпитого, и я понял, что переубедить его, по крайней мере сейчас, невозможно. Чтобы предотвратить внезапный его отъезд и тем самым уберечь его от опасностей, которыми полон окружающий мир, о котором этот добряк так мало знал, я тут же направился в его комнату, нашёл галстук и куда-то спрятал. Искренне надеясь, что без галстука Вовчик поостережётся покидать Москву, потому что без галстука даже тёмной ночью он из общежития выйти не мог.

Праздник продолжался, и спустя полчаса я увидел шатающегося Вовчика, который ко всем приставал с вопросом: «Вы не видели мой галстук?» От Вовчика все отмахивались, и я успокоился.

В шесть утра мы, студенты, дрожа от холода, стояли у входа в институт, каждый со своим флагом. Построились. И тут же пережили шок, увидев, что шестого человека в шеренге нет! Надо ли объяснять, что отсутствовал именно Вовчик.

Мы тянули время, сзади напирали другие шестёрки, затем прибежали ответственные люди, которые нас стали пересчитывать и ругаться. Бедный Вовчик! В конце концов откуда-то привели постороннего парня и дали ему флаг Вовчика. Таким образом, наша шеренга была укомплектована. Мы прошли по Красной площади и вернулись в общежитие.

Это было седьмое ноября. Я уехал домой на праздники и вернулся спустя несколько дней. Можете представить мои чувства, когда я узнал, что Вовчика всё нет! Мы были очень взволнованы и обеспокоены, потому что за все четыре курса Вовчик не пропустил ни одного семинара, не говоря уж о лекциях и практических занятиях.

Лишь спустя ещё сутки в общежитии объявился наш Вовчик: в новом выглаженном костюме, с новым галстуком, в новой шляпе, чисто выбритый и даже подстриженный! Он совершенно преобразился.

Мы на него насели, требуя ясного и чёткого объяснения. И Вовчик поведал нам удивительную историю.

– Хотите верьте, хотите – нет, но дело было так…

«С танцев я тогда ушёл, поскольку принял твёрдое решение: еду к дяде в Ленинград. Зачем еду, на кой мне так срочно понадобилось его увидеть – я и тогда не понимал, и сейчас не знаю. Помню только, что вернулся в комнату свою за галстуком, потому что без него нельзя.

Было уже часов двенадцать ночи. Несколько раз обшарил всю комнату, но галстук словно в прятки со мной играл. Только, кажется, нашёл, а гляну – это тряпка какая-то.

Тогда решил, что будет не обидно кому-то из вас мне галстук на время одолжить. Поэтому я сунулся в комнату, что рядом, оказалось, что там никого нет, а галстук – вот он! – висит на спинке кровати и сам мне на шею готов броситься.

Я его тут же повязал, как положено, и ушёл. К тому времени, помню, танцы закончились, и все разошлись».