Бессонов подошел к убитому наповал гусю, упавшему почти под ноги. Взял за лапы, поднял. Крылья широко раскинулись, из приоткрытого клюва капала кровь… Вспомнил, как охотился на таких красавцев в прошлом году, на тундровом озере – стая попалась осторожная, не подпускали ни на лодке, ни пешком по берегу, пришлось рыть-долбить в мерзлоте окопчик, тщательно маскировать, сидеть, согнувшись в три погибели, с замершим сердцем, тщательно целясь в подлетавшую стаю, зная, что будет лишь один шанс на удачный выстрел…

К Бессонову, замершему с гусем в руках, подошел Юрик Стасов – с точно таким же. И сказал растерянно:

– Ничего не понимаю… Не бывает таких гусей…

– А это что? – Бессонов чуть встряхнул трофей.

– Гусь… Но – не бывает! Я все книжки прочитал, все картинки заучивал – не бывает! Смотри: здоровенный, по размерам как серый гусь – но нет полосы вокруг клюва, и на брюхе полос нет, весь однотонный, как гусь-гуменник. Но у того лапы совсем другие – оранжевые или желтоватые, а у этого почти черные, как у краснозобой казарки… Так казарка вдвое меньше размером…

– Может, домашние у кого улетели? – попытался пошутить Бессонов. Шутка прозвучала как-то тускло, пакостное настроение усиливалось.

Вообще-то, Юрику стоило верить. У него, молодого лейтенанта, первый год служащего в Ямбурге-29, это был дебютный выезд на охоту. Но всю зиму Стасов готовился теоретически – внимательнейшим образом проштудировал охотничью литературу. Сам Бессонов не считал нужным запоминать внешние признаки всех двенадцати (или даже больше) видов гусей и казарок, прилетавших весной… Съедобные – и ладно.

Юрик продолжал, пропустив мимо ушей слова о пустившихся в бега домашних гусях:

– А кулики?! Из куликов такие здоровые, чуть не с курицу, в России только кроншнепы встречаются! Но они, во-первых, в степях живут, в тундру не залетают… А во-вторых – клюв у них сильно вниз загнут! А у этих – прямой, как шило!

При слове «шило» Бессонов непроизвольно поморщился…

Карбофосыч, собиравший в отдалении тушки вместе Толиком и Магаданом, замахал рукой и что-то крикнул Бессонову с Юркой. Можно было даже догадаться что: кончайте, мол, филонить, собирайте добычу да таскайте к озеру, где у Магадана вырублены во льду холодильные камеры…

Бессонов призыв проигнорировал, заинтересовавшись словами Юрика.

– Так что ты хочешь сказать? Что мы тут открыли новые виды? Науке не известные? И можем назвать своими именами? Гусь Бессонова – звучит… Срочно нужна бадья с формалином.

Юрик, не обратив внимания на бессоновский сарказм, выдал совсем иную версию: новые виды, конечно, порой открывают, но тут не тот случай. Не крохотная же популяция, затерянная у черта на куличках. Здоровенные птицы, летающие с зимовки через полконтинента… Виды, надо понимать, вполне известные. Но – не наши. Не российские. Потому что прилетели из… Америки! Через полюс! Что вполне стыкуется со странным направлением полета стай… И у Юрика даже появилась идея, отчего в птичьих головенках так вот перепутались все полетные карты. Во всем виновата новая американская система ПРО! Какие-то дает наводки на невеликие птичьи мозги…

Красивая версия, подумал Бессонов. Жаль, нереальная. Гусь – птица здоровая, тяжелая. Калорий в полете сжигает много. И без «дозаправки» весь путь сезонной миграции не выдерживает. Гусиные стаи вылетают с юга загодя, когда места гнездовий в тундре еще покрыты толстым слоем снега и льда, проделывают около половины пути – и останавливаются где-нибудь в средней полосе на месяц-полтора. Восстанавливают силы, отъедаются – потом летят дальше, на оттаявшие за это время тундровые болота и озера. Нет, гуси путь через тысячи километров ледяных полей никак не осилят…

Объяснить все это Юрику он не успел. Подошел Карбофосыч. И ехидно так поинтересовался: какие еще будут у господ офицеров для них троих приказания, кроме сбора добычи?

Они со Стасовым пошли по земле, усыпанной окровавленными перьями.

Пошли собирать дичь.

* * *

Емкостей, выдолбленных во льду Магаданом, не хватало – пришлось торопливо готовить новые. Толик стучал пешней, в скорости мало уступая отбойному молотку, – рыхлый весенний лед кололся легко. Бессонов выгребал из растущей майны осколки и обломки. Потом они поменялись местами.

Остальные таскали дичь, бросали рядом – лишь крупную, мелочь типа чирков просто давили ногами. Причем Бессонову после слов Юрки показалось, что оперение у чирков тоже какое-то нетипичное…

Наконец они с Толиком закончили яму – навскидку должно все поместиться. Стали складывать. Торопливо, навалом. На товарный вид перед заморозкой – сложить аккуратно крылья, заправить голову под одно из них – не обращали внимания. Некогда. Птицы падали в ледяную могилу мерзкой неаппетитной грудой…

…Бессонов работал механически, а сам думал, что они с точностью до наоборот повторяют работу экспедиции четырехлетней давности. Возвращают долг озеру. Тогда ученые мужи – руками работяг вроде Магадана, разумеется, – выпиливали большие кубы льда, добираясь до глубоких, никогда не оттаивающих слоев. Искали вмерзших в лед древних обитателей водоема – сколько-то там тысяч лет назад, до очередного скачка климата, на острове было самое обычное озеро, а не громадная ледяная линза…

Офицеры из Ямбурга-29 порой наведывались к экспедишникам, заинтригованные, – а ну как те действительно добудут какую допотопную зверюгу. Бывал тогда на Стрежневом и Бессонов. Лично его находки, приводившие в телячий восторг высоколобых, разочаровали. Какие-то едва видимые в микроскоп беспозвоночные…

Тьфу.

Впрочем, были и различимые невооруженным глазом экземпляры. Но тоже мелочь…

Центральное телевидение умудрилось и из этого выжать сенсацию – когда один из найденных во льду тритонов зашевелился и ожил. Специально прилетевшая корреспондентка захлебывалась слюной и восторгом, вещала телезрителям, что перед ними самое старое из ныне обитающих на планете существ… Умыли, дескать, американцев с их секвойями, помнящими времена Пунических войн.

Существо, помнящее (если верить корреспондентке) времена Атлантиды, лениво шевелило конечностями в какой-то прозрачной бадейке, тупо пялилось в камеру и явно недоумевало: на хрена его разбудили? И ничем оно не отличалось от самого заурядного тритона, каких навалом в любом прудике средней полосы…

В общем, дешевая получилась сенсация. Скучная.

А корреспондентка, наоборот, дамочкой оказалась весьма веселой. Лихо пила спирт в мужской компании и за неделю своей командировки на Стрежневом и в Ямбурге-29 успела побывать под всеми пожелавшими того офицерами и мужами науки. Под несколькими непожелавшими – тоже. Обаятельно-напористая была мамзель, ничего не скажешь. Издержки профессии. Бессонов, кстати, тогда…

Он резко оборвал мысль.

Крикнул Толику:

– Стой!!!

Тот недоуменно замер над майной, держа в каждой руке по матерому селезню. Остальные прекратили подтаскивать добычу.

Бессонов нагнулся. Выругался, не дотянувшись. Лег на окровавленный лед. И выудил из ямы тушку только что упавшего в нее гуся.

Гусь был окольцован.

* * *

– …ня, – авторитетно заявил Магадан. – Я штук двадцать таких отковырял. Думал, может, награда какая будет от науки-то? Тока хрен по ним поймешь, куда за бабками-то надо…

Бессонов почти не слушал его бормотание, пытаясь осторожно снять кольцо кончиком ножа. Хотя «кольцом» это назвать можно было с большой натяжкой. Пару раз Бессонову случалось подстрелить окольцованных птиц – кольца у них на лапах были согнуты из мягкого тонкого металла, легко разгибавшегося и выпрямлявшегося. Дабы сознательный и радеющий за интересы науки охотник мог положить выпрямленную пластинку в конверт и послать в Москву, в НИИ орнитологии…

На лапе же гуся неизвестной породы наблюдалось нечто совсем иное.

Больше всего это было похоже на скрученную полоску бумаги или белой материи, плотно прижатую к лапе коконом из какой-то прозрачной пленки. Прямо как вакуумная упаковка – только едва ли гусь переживет, если его поместить в аппарат, соответствующую упаковку изготовляющий… Загнется ведь, бедолага, от переживаний…

Пленка, кстати, лезвию бритвенно-острого ножа не поддавалась.

– Дай-ка я! – Карбофосыч решительно потянулся к птице.

Этот миндальничать не стал. Махнул ножом, отсек гусиную лапу.

Оболочка «кольца» как-то словно сама расползлась в его пальцах. Развернул бумажку. И присвистнул удивленно:

– Шифровка…

Был он прапорщиком старой школы, с бдительностью, заложенной на генетическом уровне.

Бессонов взял у него бумажку – странную, гладкую, скользящую в пальцах.

М-да… Пляшущие человечки какие-то… Очень похоже на то, что Бессонов однажды увидел на экране своего древнего компьютера, попытавшись открыть текст, набранный на одном из последних детищ Ай-Би-Эм.

Иероглифы. Пиктограммы. Хрен прочитаешь.

Юрка заглянул через плечо – и обрадовался:

– Ну точно! Не наши кольцуют! Американцы!

Толик, осмотрев в свою очередь бумажку, усомнился:

– А зачем им так секретничать, америкашкам-то? Подумаешь, какая важность – куда гуси по весне летают?

– Эт дело стратегическое, – заявил Карбофосыч. – А если вместо такой фитюльки микрокамеру к лапе примастрячить? И – над секретными объектами? То-то… Ладно, что стоим, заканчивать давайте.

Он забрал бумажку, запихал в нагрудный карман комбеза.

С севера донеслось – пока слабое – гоготанье.

Подлетала новая стая.

* * *

Разговор с Юриком они закончили спустя два часа, стоя на скалах северной оконечности острова, на самой верхней точке. Котловина Стрежневого была отсюда видна как на ладони, и на море вид открывался отличный. С запада и востока темнели у горизонта тоненькие ниточки берегов Обской губы. На севере, за несколькими километрами чистой воды, громоздились льды.

Добрались не напрямую, не через боевые порядки птиц – казалось, вовсе и не поредевшие от их канонады. Бессонов испытывал какой-то иррациональный страх: стоит зайти поглубже на покрытую шевелящимся ковром территорию – и вся эта туча пернатых ринется на них. Не будет даже нужды пускать в ход клювы и лапы. Навалятся всей массой – и конец. Раздавят, задушат, погребут под живой пирамидой…

Чушь, конечно, но лейтенанту Стасову, похоже, пришли сходные мысли – и он отнюдь не возразил против предложения пройти кружным путем, поверху…

– Так откуда же они прилетели? – спросил Юрик, после того как Бессонов объяснил невозможность полета из Америки. Вернее – с канадского побережья американского континента.

– Не знаю… Может, как-нибудь дугу описывают, разворачиваются, а летят все-таки с юга…

Никакой уверенности в голосе Бессонова не было.

Юрик тут же выдвинул новую версию:

– А может… Помнишь, фильм был про землю Санникова? Ну как птицы туда летели…

– Так не нашли же ее… Авиация, спутники… Ерунда.

Говоря, Бессонов не отрывал от глаз бинокля – несколько минут назад ему показалось, что вдали, надо льдами, в воздухе что-то густо темнеет. Теперь сомнений не осталось – птицы. Летят беспорядочной кучей – значит, какая-то мелочь: не утки, не гуси, не журавли – те всегда выстраиваются походным клином.

Стасов настаивал:

– Есть гипотеза, что земля Санникова – плавучий остров. Ледяной. Сверху, на льду: слой грунта, флора, фауна… И кружит все это дело по океану, по замкнутой траектории. Потому и не находили там, где видели. А спутники над полюсами не больно-то летают. Крайне неудобная для запуска орбита. Да и зачем? Белым медведям телепрограммы транслировать? За пингвинами наблюдать?

Бессонов оглянулся, с сомнением оглядел забитую птицами котловину. Потом посмотрел на север – массы птиц были видны невооруженным глазом. Протянул бинокль Юрику и сказал:

– Ты посмотри, посмотри… Это какой остров получается – такую ораву-то прокормить? Тут континент нужен, Арктида…

Про Арктиду ему рассказал один молодой деятель науки из той самой экспедиции. За стаканом рассказал, понятное дело (по количеству потребляемого спиртного ученые от офицеров отставали мало). Дескать, когда-то континентов на Земле было гораздо больше. В каждом океане – еще один материк. В Тихом – Пасифида, в Атлантическом – Атлантида, в Индийском – Лемурия. Ну а в Северном Ледовитом – Арктида. Много еще что плел окосевший кандидат в доктора: и про жившие на континентах древние цивилизации, и про родство их с инопланетчиками, и про то, что, когда стали подрастать в Евразии и Африке агрессивные потомки обезьян, – мудрые древние ушли… Вместе с континентами. Не опустились на дно, но как бы скакнули в другое измерение. От греха подальше. Наплел, нагородил, а по трезвости ведь умным казался…

Потом Бессонову все толково объяснил другой ученый. Пожилой, вызывающий доверие солидным пузом и обширной лысиной. И, самое главное, почти непьющий – весь разговор катал в ладонях рюмочку, налитую из заветной фляжки (якобы пребывал там коньяк аж двадцатилетней выдержки). Околонаучные спекуляции про Арктиду, говорил толстяк, гроша ломаного не стоят. Все было проще: в конце третьего ледникового периода север Евразии занимала ландшафтная зона, сейчас полностью исчезнувшая. Тундростепь. Слой нанесенного плодородного гумуса – а под ним не мерзлота, как нынче в тундре, но натуральный лед. Уже достаточно потеплело, но лед под этим теплоизолирующим слоем не таял. Для деревьев с мощными корнями почва оказалась тонковата – но густые сочные травы росли в рост человека. Чего бы им не расти – достаточно тепло, и солнце полгода не заходит. Кое-какие остатки той растительности, между прочим, и сейчас на Стрежневом уцелели. Вот в этой-то тундростепи, большей частью находившейся над территорией нынешних Карского и Баренцева морей, и водились мамонты с шерстистыми носорогами. В тундре, на ягеле, разве такие махины выживут? (Бессонов тогда подумал и решил: не выживут. На ягеле и олешки-то северные хилые и мелкие вырастают по сравнению с родственниками – маралами да изюбрями. Некалорийный он, ягель.) Там же жили и охотились на мамонтов люди. Совсем не похожие на нынешних узкоглазых аборигенов Севера – рослые, белокожие… Кончилось все печально. Лед мало-помалу растаял, и псевдо-Арктида ухнула на дно. Мамонты с носорогами частью потонули, частью отступили в тундру, где благополучно вымерли от банального голода… А большая часть слоновой кости, поступающей сейчас на мировой рынок, на деле – мамонтовая. И добывается не трудами африканских охотников, но тралением литорали Карского моря. Вот так. На этом деятель науки допил-таки коньяк и отбыл по своим ученым делам, оставив Бессонова в состоянии пьяной жалости к мамонтам и носорогам…

…Птицы приближались. Летели прямо на Бессонова с Юриком. Действительно мелкие, чуть больше воробья, – но было их столько… Воздух стонал от ударов крохотных крыльев. Стонал и вибрировал – и, казалось, дрожь эта передается несокрушимым скалам.

– Ложись!!! – гаркнул вдруг Бессонов, внезапно сообразив, что сейчас будет.

Они залегли, плотно вжавшись в камень, как под самым ураганным огнем. И вовремя. Живая волна накатила, захлестнула. Резко потемнело. Воздуха вокруг словно и не стало – словно весь мир, от горизонта до горизонта, заполнили птичьи перья. По крайней мере вдохнуть Бессонов боялся, уверенный, что в легкие полезет пух, мерзко щекоча все внутри. Звук, слитый из трепетания многих тысяч крыльев, бил не только по ушам – входил во все тело и наполнял его каким-то отвратительным резонансом, казалось – еще чуть-чуть, и Бессонов рассыплется на куски от собственной внутренней вибрации… Несколько раз его ударило по спине и затылку – несильно, но неприятно – живым, трепещущим…

Потом все кончилось.

Они поднялись, ошеломленные.

– Бли-и-и-н, – протянул Юрка. – Ведь насмерть задолбили бы, точно… Черт! – Он увидел пятна помета, угодившего на рукав.

Один из крохотных живых снарядов лежал у их ног – крылья бессильно раскинуты, клювик открывается и закрывается. И рядом, на скале, тоже лежали птицы.

Бессонов поглядел вниз, в сторону моря. И ужаснулся.

– Смотри, Юрчик, – сказал он отчего-то чуть не шепотом, – смотри… На последнем ведь издыхании летели…

Недолетевшие были везде – на более-менее пологих площадках и уступах склонов, на узком галечном пляже внизу… И – в море. Серые комки перьев даже не барахтались – опускались и поднимались вместе с волнами, как мертвый мусор… Дорожка из погибших птиц тянулась к северу.

Врал все тот лысый со своим коньяком, понял Бессонов. Есть Арктида. Совсем недавно еще была. И стряслось у них там что-то жуткое…

Вдали бабахнуло. Еще раз. Они обернулись, Бессонов поднял к глазам бинокль. У халупы стоял и бурно жестикулировал Магадан.

Надо понимать, ужин готов. (Бессонов, как старший по званию, освободил Юрика от кухонных работ. Заявил: имеет место некий феномен, надо разобраться, а больше лейтенанта Стасова никто тут в орнитологии не понимает.)

И они пошли ужинать.

Хотя есть Бессонову не хотелось. Совершенно.

* * *

На столе, как положено, стояла бутыль «шила». Небольшая, литра на два.

Бессонов взял налитый стакан – чисто на морально-волевых, пить тоже абсолютно не хотелось. Сделал глоток-другой… На третьем все полезло обратно.

Магадан гыгыкнул одобрительно – самим, дескать, больше достанется. Карбофосыч пробурчал что-то о разучившейся пить молодежи. Бессонов посмотрел на них с глухой неприязнью и вгрызся зубами в гусиную ножку. Мясо оказалось жестким – то ли не успело протушиться, то ли птицы действительно летели из неимоверного далека и ни капли жира у них не осталось…

Бессонов отложил надкушенный кусок и отсел от стола. Сослался на нездоровье. Разобрал вертикалку и занялся чисткой: механически, тупо гонял по стволам шомпол, меняя насадки – железная щетка, вишер, ерш; капал масло из масленки… Думать ни о чем не хотелось.