Художественное слово: проза

Тамара ПИРОГОВА. Сорок тыщ

Рассказ

Лежать стало неудобно. Она с трудом вытянула ногу, здоровой рукой ухватилась за другую, высохшую и неподвижную, перевалилась на спину. Вздохнула раз, другой, чувствуя, как расправляются легкие.

Снова замерла. И мысли опять запрыгали – надоевшие, тоскливые, неугомонные, всё одни и те же.

Ох, смертушка моя, где ж ты ходишь?.. И откуда свалилось на меня это лихо, болесть распостылая? Ничего-то раньше не боялась я, никаких болячек не бывало. Других баб завидки брали – вон какая проворная да веселая. Сглазили, видать. А Витюшка тычет: это за грехи тебя так, за грехи. Ну, грешна… да все ведь под Богом ходим… Вроде дверь хлопнула? Обед, видать, уже. Насилу дождешься, пока накормят. Шаги-то тяжелые – видать, Витюшка. Все ж таки не бросает матку, прибегает. Так-то бы снохе надо приходить, да с работы ей далеко. Сын – он и есть сын. Ох, завалялась я, свету на посмешище. А есть, однако, аппетит-то. Словно год не ела – и куда всё проваливается? Вон, идет…

Ну, мамашка, давай будем обедать. Любишь щи-то? Знаю, любишь. Голову держи повыше. Повыше, говорю. Никак не подвинуться? А что ж ты массаж-то не делаешь? Ленишься? У нас, понимаешь, нянек нет. Мамка, да у тебя простынь-то… Ну, ладно, ладно. Ты приподнимайся давай. Выше, выше! Чистую? Ну, погоди, я же на обеде, ты ешь давай. Ложку-то бери, бери. Что, вкусно? Да, вот что, мамаша. Помнишь, мы с тобой про деньги говорили? Про твои, про твои. Всё ты помнишь, не притворяйся! Цельную неделю уже долблю. Так ты надумала аль нет? Ну, смотри, смотри. Помрешь вот завтра… Да ты живи, живи, бог с тобой!.. Помрешь вот завтра – а тебя и похоронить как следует не на что. Не имеем сбережений-то! А вот переведешь эти свои несчастные сорок тыщ на меня – и похороним в лучшем духе. Всю родню соберем, пусть поминают. Расходов-то больше, чем на свадьбу. Да ты не думай, тыщи три я брательнику отстегну. Или даже пять. А что, пять тыщ – деньги по нынешним временам. Хоронить-то – не ему, а мне, как ни крути. Да он и не сообразит, как и что, а уж я спроворю. Наелась? Сырник вот еще бери, чай пей. Но ты, мама, решайся! Завтра же вызову нотариуса – и всех дел-то. Во! Кто у тебя самый умный-то всегда был? Проныра-шныра, так и звала в детстве. Но ты, мамаша, смотри все-таки. Я знаю, ты Мишке хочешь всё отдать. А он, уж это к ворожее не ходи, пропьет всё! Что, сама не знаешь? Знаешь ты всё. В общем, смотри. Я нотариуса с утра приведу, как хошь. Ну, побежал я. Ничего больше не надо тебе? Ладно, простыню потом. Побежал я, до скорого!

Побежал… Как они на деньги-то зарятся, Господи… А велики ли деньги? По рублику копила всю жись. Вот, хоронить-то торопятся, а мне не умирается никак. Кто ж знал, что так всё повернется. Конечно, тяжело им за неходячей убирать. Но что ему похороны-то эти дались, вот пристал. Не иначе, дачу достраивать хочет, вот денежки и нужны. Проныра-шныра… Нет, не переведу на него сберкнижку! Уж лучше Мишуне всё завещаю, Михаилу моему Константинычу. Ему нужней, он алименты платит, а там, глядишь, и жениться соберется. Да, так и сделаю. И попрошу Мишуню, пусть к себе меня возьмет. Он маткой не побрезгает, возьмет. Еды хватит. И много ли мне, старухе, надо? Глядишь, и пить станет меньше, настропалю его. Песни петь вместе станем. Ох, голосина-то у него! С детства такой. Как затянем вместе: «Малиновки заслышав голосок, припомню я забытые свиданья…» Одна радость осталась – песен попеть. А где тут попоёшь? То Сережка уроки учит, то голова у снохи болит. А Витюшке ежли что не по нраву, так и выговаривать начнет. Вот и лежи молчком, как труп какой…

Всё лежи да лежи…Ой, да времени-то скоко уже? Светло еще совсем. Поспала я, видно. То ли приснилось, то ли придумалось… плясала, словно бы… Помоложе-то была, уж как плясала, загляденье. На свадьбе на чьей-нибудь, или родня просто соберется… Как встанешь, да как пойдешь по кругу! А в девках-то, бывало, еще в деревне – как пойду в кадрили али в вальсе – все парни-то так и замрут. Коса была длинная у меня, черная. И глаза черные. У девок ревность пойдет, а мне что? Мне до себя. Был один парень, Ваня Гвоздев… Чу, опять дверь хлопнула… идет ктой-то…

Мишанька! Милой ты мой, как чуяла я! А попал-то как? Ключ у тебя свой, вон что… Да всё ничего, чисто, сыто. Вот токо скушно мне, душа не угомонится никак, так и тянет ее… Хоть бы смерть пришла за мной, да всё никак не идет. Мишаня! К себе меня не возьмешь? Ты ведь самый мой дорогой сынок, в меня ты весь, вон глаза-ти черные сверкают. Мишаня, я песен перед смертью попеть хочу! Вот с тобой и попою. Возьми меня, за ради Христа! И деньги все тебе отдам!..

Мама, что ж ты раньше молчала, уж давно бы тебя забрал. У меня вольготно – хоть пой, хоть пляши. Выпьем по стопарику – на душе станет легче легкого, куда и все проблемы подеваются. Да не пьяный я, мама, не пьяный. Ну, пропустил стопарик, есть маленько. Ведь всё думается, как ты тут да что. Витюху-то я знаю – ему как чего не понравится, так он и драться лезет. Сколько раз я от него по морде получал! Сама знаешь, злобился он на меня всегда, с самого детства. А давай, мама, я тебя прямо сегодня и увезу к себе? Вот и ладно. Ну, договорились, значит! Побегу тогда домой, прибраться надо. А для тебя такси закажу. Ну, побежал…

Слава те, Господи, вот всё и решилося. И что ж это у меня сегодня Ванька-то Гвоздев из головы не идет? Так и стоит в глазах. Жениться ведь хотел на мне. И парень видный. Токо вот как сведала, что у него робеночек на стороне, так сразу – никаких разговоров. От ворот поворот. Вот те и Ванька Гвоздев… А Костя – другой совсем был, сурьезной. Костя-Константин, любовь моя горькая, любовь на всю жись. Охо-хо… как оно всё получается в жисти – вроде просто, а выходит непросто. Рассказать кому, дак целый роман выдет. Уехала в город, пошла на завод, на квартере жила. Ох, с непривычки тяжко было. Да что я была – деревня! А тут Костя-Константин, в этом же доме… Как с работы приду, ни на шаг от меня! Ну, и завертелося. А потом война нас развела, да. Было дело…

Ой, тяжко мне, тяжко…Смертушка моя, где ж ты ходишь?.. Никак меня Господь не прибирает к себе. Видать, не время, не срок. На всё его воля, а не наша. Вот и в войну так случилося. Костя без вести пропал, я в вакуации. И привязался ко мне этот Колька… гляди-ко, вспомнила его опять! Ой, лучше бы и не вспоминать… Было дело, уступила. Жила трудно, есть было нечего, ну – уступила. Да какое уступила – замуж вышла, сына ему родила…

Ох, чего-то в груди опять хлюпает… придет ли сегодня Мишаня-то за мной? Нет, греха на душу не возьму – Колька меня не обижал, ласковый был. Жили и жили. Но как написали мне, что Костю из плена выпустили – так душа-то к нему и рванулась! Хошь ты меня тут режь на куски – не могла ничего с собой сделать. Бери, говорю, с сыном, жить без тебя не могу, снился ты мне каждую ноченьку! Простил, принял, сына на ноги ставили вместе. А с Колькой после того какая-то болесть приключилась, да вскоре и помер. Вот судьба-то… А ныне Витюшка меня всё батькой и попрекает! А любовь – грех разве? Да грех, видать, коли от мужа живого ушла… ладно, посплю еще… Что ты будешь делать, опять дверь хлопает!.. кому бы? Ой, опять Витюшка…

Ну, мамка, решил я все-таки наше дело поскорей спроворить. Нотариус прямо сейчас придет. Завтра некогда мне, а сегодня уж больно всем удобно. Да и чего тянуть-то? Не откладывай на завтра то, что можешь сделать сегодня. Сама ведь так меня учила, помнишь? С работы я отпросился, сходил в нотариальную контору, всё узнал, что и как. С минуты на минуту придет нотариус! Ты ведь поняла всё? Надо только сказать «согласна» и подпись поставить. Нет другого выхода. Мама, договорились? Я ведь тебя не обижаю, сама видишь. Коляску тебе закажу, будешь кататься по всей квартире, телевизор смотреть, а хочешь, так в окно себе смотри. Давай-ка я простыню-то тебе поменяю…ой, да вот и звонок! Это нотариус! Смотри, мама, без лишних разговоров!..

Ну, и чего ты теперь ревешь-то, а? Чего ревешь-то? Опозорила ведь меня. Как есть опозорила. Чего ты в рассуждения-то пустилась? Какое нотариусу дело до твоих бредней? Он ведь за тобой не убирает, нотариус-то! Ему подпись надо, а не болтовню твою слушать! О какой ты даче молола? Да хоть бы и дача – тебе-то ведь все равно ничего уж не надо! А мне вот надо! Хоронить тебя надо – чтобы перед твоими старухами не опозориться. Все ведь приползут, потом разговоров не оберёшься, если что не так.

Да ты не голоси, не голоси! Как это из тебя вылезло-то: «сын обокрал»? Вот всю жизнь ты на мне зло срывала – что от нелюбимого я родился и что похож на него. Да всё я знал, всё!.. И вот, как видишь, держу тебя у себя дома, честь по чести. Хожу за тобой!..

Хорошо, нотариус – умный человек, набрался терпения, выслушал твои бредни. Да и ты всё ж таки сообразила под конец, что к чему, поставила свою закорючку. Что, о деньгах своих ревешь? Лучше бы об отце моем плакала! Глядишь, и полегчало бы…

Мишка, ты чего заявился в кои веки? Забрать мамашу к себе хочешь? Во дает! Ты это серьезно? Да бери, бери ты ее, а то теперь нытья не оберешься. Что, и такси уже у подъезда? Во дает брательник! Да езжайте, скатертью дорога! Я ее сам до машины донесу!..

Судовой журнал «Паруса»

Николай СМИРНОВ. Судовой журнал «Паруса». Запись вторая. «Ах, как страшно!»

Предисловие Ирины Калус

Приветствуем Вас, дорогой читатель!

Вот и настала пора раскрыть кое-какие секреты, касающиеся появления нашего судового журнала. Первая публикация вышла в прошлом номере «Паруса» после того, как в трюме мы нашли фрагмент пожелтевшей тетради с записью, сделанной странными чернилами неизвестного состава. Несмотря на свой возраст, текст сохранился очень хорошо, и мы легко смогли его разобрать, а также – установить имя автора.

Теперь, когда найдена вся тетрадь, с уверенностью сообщаем: записи из судового журнала будут регулярно появляться на наших страницах, чтобы каждый мог познакомиться с тем чудесным миром, который открывается при чтении рукописи. Это поистине волшебная находка!

Мириады брызг всеохватного искрящегося мира, солнечные блики на зеленовато-синих волнах смысла, сотканных из праматерии представления о себе, линия горизонта, уходящая в художественную бесконечность слияния моря и неба, тяжёлая темнота проглядывающей сквозь седую волну чарующей глубины и пронзающие её нити света – вот что обнаружили мы в этих бортовых записях!

И теперь уже вместе с Вами, дорогой читатель, мы продолжаем листать найденный журнал – пожелтевшие листы с ровными строчками открывают нам повествования о были и небыли, размытый ветрами памяти опыт прошлого, остановившиеся мгновения-слепки минувших и грядущих событий, изящные траектории полёта мысли – да много ещё чудесного таят в себе летописи кораблей…

Но потом обнаружилось и то, чего мы не заметили сразу. Тетрадь оказалась абсолютно живой – как будто едва уловимо дышала, овевая лицо нездешними потоками эфира. А записи в ней продолжали пополняться. Неужели автор здесь, с нами на корабле? Неужели, крепко сжав в руке остро отточенное гусиное перо, он ходит где-то среди нас, время от времени посылая проницательный взгляд не то на наши лица, не то в синюю морскую даль? Тончайшие извивы текучей души – как рисунок на воде, продолжающий своё бестелесное существование во времени – до сей поры не останавливают сердечной пульсации, проступающей сквозь переплетения чернильных знаков. И мы поняли, что тетрадь эта – не простая и хранятся в ней не просто записи из минувших времён, а и – мосты в нашу жизнь, захватывающие её до самого края и причудливо заплетающие разные времена и события, голоса и отголоски, начинающие аукаться, как только откроешь кожаную обложку. Как мы не нашли её раньше? И чей это силуэт на корме?

А может быть, судовой журнал и его автор сами нашли нас и теперь, наряду с рукописным текстом, чередой зашифрованных длинных и коротких сигналов передают именно Вам, читатель, ещё никому не известное послание?

Итак, начнём движение к разгадке?

Ирина КАЛУС

Учась в Литинституте, я редко ходил в кино – не до того было, хоть и Москва. А «Вия» все же решил посмотреть… «Не ходи, – сказала мне Нина, вологодская девушка с простодушными синими глазами. – Не дадут посмотреть! Как только ведьма встаёт из гроба – подростки в зале начинают хулиганить: кричат, смеются»…

Так оно и вышло: невидимые в темноте ребята в первых рядах нарочито громко хахалились: «Ах! Ой, как страшно!»

А зачем? – выйдя, удрученно досадовал я на светлой улице. Если так наивна и забавна ведьма-панночка, чего и кричать, да и смотреть – не по одному разу?..

Призрачные, сказочные декорации – степи лазурная дымка, козаки-ряженые… Как хорошо бы было в тишине посмотреть – после общежитской комнаты! Во время экзаменов я почти не выходил из неё, так впрягался в книжное чтение. Только в гастроном – хлеба да триста граммов колбасы купить, пачку чаю да пачку «Примы»…

Гастроном – через улицу от общежития. Продавщица мясного отдела, явно презирающая мои бедные покупки – с заячьим белесым личиком – и заячьей же губой. Некрасивая, поэтому злая. Порой и пожалеешь её про себя… Я уже, купив колбасы, был у выхода – как вдруг двери отпахнулись навстречу… И в них… Ах! Сердце во мне замерло по-настоящему, дыхание остановилось. Крик судорожный едва не вырвался:

– Ведьма!..

Она, злобно блеснув на меня стеклянно острым взглядом, прошла мимо. Она была точно такая же, что в хлеву, протянув руки, ловя, шла на Хому Брута. Та, что после крика петухов хлопнулась в гроб – с мертвецким, широким, плоским лицом старуха, и с ожившими, точно из глубины ледяной смерти, глазами. Я и теперь не могу понять, откуда такое сходство страшное? И она – учуяла мой не вырвавшийся крик, мой ужас. Это еще в миг страха почувствовал я… Поэтому и отвернулась злобно, и прошла мимо, широкая, горбатая…

Одно дело хахалиться над киношной ведьмой, другое – встретить живьем её в московском гастрономе… И сердце чуть не остановилось, замерло – впервые понял я убойный смысл этого книжного, притершегося вроде слова… Приземистая, с квадратным, тяжелым лицом, и одета так же: на голове какая-то повязка. Она, та самая, из «Вия», моего любимого сочинения Николая Васильевича Гоголя…

Потом, как пришел уже в комнату и одумался, по новой страшно за себя стало. Ведь мог бы и приступ случиться…

Я рассказал об этой встрече Нине. Она поудивлялась, поулыбалась… А темно-синие подснежники вологодских глаз – не изменились: оставались со своим светом, говорящим о чем-то таком, что далеко-далеко отсюда… Но уточнила, что эту ведьму в «Вие» играет мужчина, старик… Да какое это имеет значение? – подумалось мне.