− Как славно! Теперь мне будет чем пометить свои яблони, а то эти пронырливые кролики обгрызли все деревья в округе и уже добрались до моих яблонь. Я им сколько раз говорил, не трогайте их, ведь зимой придёте ко мне попрошайничать сладенького. Говорю им, мол, если обгрызёте яблони, то сухофрукты буду делать из ваших хвостов, а начинку для пирога − из ваших ушей. А они: не желаем есть такие сухофрукты, они, видите ли, будут с шерстью, а яблони надо пометить, чтобы видеть, где какое дерево. Одно косорылое безобразие с этими ушастыми. Вот теперь я все яблони подвяжу ленточками, и у них никаких оправданий не останется. Вот так!

− Неплохо придумал.

− Нет, он не может хоть раз разделить со мной радость моего открытия. У тебя бывает приподнятое настроение?

− Наверное…

− Никогда! − категорично заявил ротан. − Слышишь, никогда оно у тебя не бывает приподнятым, потому что у тебя нет настроения. Ты пребываешь в дыму любовных мечтаний, где нет места ни тебе, ни твоему настроению! И давай не будем об этом! Сейчас мы идём в трактир набивать мне пузо, наполняя окружающий мир наслаждением, а заодно испортим несколько блюд, то есть покормим тебя.

− Уговорил. А когда будем подвязывать деревья?

− Яблони? По пути, они все растут вдоль тропинки.

Друзья вышли из дома и бодро зашагали по дороге, ведущей в дальний конец Нижней Балки, где под глинистым размывом примостился трактир «Гнездо гнувливого Растягая». Этот трактир держал известный в округе дождевой червь по имени Граф Гофрированный. Он был из переростков и в отличие от своих заморышей родственников вымахал в два метра. Граф славился своим кухонным искусством. У него останавливались самые разнообразные существа из прочих миров, особенно из подлунного и залунного. Хотя самыми отпетыми завсегдатаями его заведения были погонщики. Тут же сновали зазывалы или, попросту говоря, нанималы. Любой мог под сурдинку с соульдиновым соусом подписать договор на перегон нуждающихся в этой процедуре существ. А нуждающихся хоть отбавляй и отливай – это тебе и киты с котиками, и гуси-лебеди, и прочая пернатая людь, ну и конечно, громадные табуны рогатых с копытами, а также всякие грызуны типа полярных леммингов. А уж про рыб и другую чешуйчатую братию говорить не буду, как и про эфемерных созданий из числа букашек, кузнечиков, бабочек, стрекоз и остальных существ. И что самое невероятное, они каждый год тащатся невесть куда, иногда преодолевая по нескольку тысяч километров. И всё не впрок, приходит время, а им опять надо бродяжничать. Однако тут есть одна загвоздка: вся учёная братия считает, что они сами определяют путь-дорогу, сами находят звёзды, а некоторые, страшно сказать, солнце с луной, сверяют со своими внутренними картами и решают, куда двигать. Хотя на самом деле всё устроено достаточно прозаично – эти многочисленные перелёты устраивают нанималы. Они получают необходимые указания и средства из центра управления полётами, перемещениями, передвижениями (коротко ЦУППП, в народе прозванном «суп два “п”», то есть «суп с выпивкой»), затем ищут желающих поучаствовать в столь грандиозном мероприятии за немалую мзду в зависимости от дальности и кучности (табунности, стадности, стайности и других – сти). И все ключевые мероприятия, а именно подбор кадров, то есть погонщиков, происходят в одной точке мира − в трактире «Гнездо гнувливого Растягая».

Граф, как хозяин трактира, благосклонно относится ко всем посетителям – главное, чтобы посуду не тырили, а с остальным можно разобраться. Поэтому у него в заведении нередко вспыхивают драки, в которые хозяин очень любит встревать, правда, после его уразумений многие долго в себя приходят. Поговаривают, что есть особо отличившиеся, так в себя и не пришедшие, а есть те, кто под прессом неопровержимых убеждений Графа менялся содержимым со своим соседом и до сих пор не может понять, кто есть он.

Вот в это заведение пришли наши закадычные друзья. И каждый из них, входя под прокопчённые своды трактира, вряд ли мог бы с точностью до килограмма сказать, что тут может произойти в ближайшие пять или даже десять секунд. Хотя необычности и несуразности в этом месте были обычным делом. Вот и сейчас в дальнем углу сидела требуха по имени Китовый Ус и рассказывала, как она уснула на льдине айсберга, а эти бисовы дети (они же тюлени) успели так разбрестись, что она с трудом их собрала.

− Одна выручалочка у меня – моя верная собачка, косатка Силька, − похохатывала она. − Каждый раз, когда мы возвращаемся с перегона, я всегда с благодарностью думаю о кривом дядюшке Нос, который подарил её мне на день моего огнедышащего ангела. Хороший у него питомник!

− Да уж скажешь, − раздался пьяный голос в другом углу трактира, и все узнали известного погонщика леммингов панциря по кличке Кетмень. − Мне он несколько раз выращивал песцов для прогона, да толку от них было что от твоей песцовой шапки!

− Ты сомневаешься в моих словах?! − Требуха закатала рукава обширной рубахи, отёрла ладони о кожаные штаны и поднялась, по пути прихватив кружку с недопитым пивом.

− Я, ежели правду грю, то не отступлюсь! − вскочил молодым петушком Кетмень.

− А я, стало быть, морочу воздух грязной брехнёй? − Китовый Ус подошла к панцирю и нависла грозовой тучей у него над головой.

− Стало быть, так! − не унимался Кетмень.

− Хочешь сказать, что моя Силька пустобрёха?!

− Угу… − только и успел произнести панцирь, как громадная оловянная кружка опустилась на его маковку. Тут же появился Граф и, без особого интереса поглядывая на обмякшего панциря, спросил: − Ты от души или так, для острастки?

− Смеёшься! Если бы от души, она у него вмиг вылетела бы. Так, шоб не рыпался на честных барышень!

− Сама отнесёшь или мне приложиться?

− Тащи, боюсь перепачкаться, − великодушно махнула рукой требуха.

− Тогда с тебя ещё пару монет и выпивка для панциря на весь вечер. Деньги есть или в кредит?

− Да я же с перегону. Конечно есть, видишь? − Она потрясла перед его морщинистой мордой кошельком, затем достала монеты, отдала Графу и вернулась на своё место под бурные возгласы собутыльников. Хозяин трактира поднял панциря как пушинку, отнёс его на своё место, вылил ему на голову остатки пива из кружки, взятой с соседнего столика. А когда панцирь пришёл в себя, то спокойно сказал: − Теперь выпивка будет только под еду, она оплачивает.

− Я всегда знал, что требуха обширнейшей души женщина, − живо возрадовался Кетмень, слизывая текущее по лицу пиво. − Тащи ведро крабовых клешней, креветок, мидий и жбан моего любимого, зеленовато-тёмного, холодненького, с хрустящими льдинками.

Описываемая сцена как раз и произошла на глазах скрыги и ротана за какие-то десять секунд. Она была настолько обычным делом в этом трактире, что на неё никто так и не обратил бы внимания. Если не считать короткого замечания ротана.

− Вот видишь, а ведь это тоже любовь.

− Кого? Панциря, что ли? − удивился Тяй.

− Да, его. Только он так обожает требуху, и она об этом знает, и ей очень приятно от этого обстоятельства.

− Ага, и за свою любовь панцирь получает всегда кружкой по голове, а потом закуску с выпивкой.

− Страдать надо уметь со вкусом.

− По-моему, он просто клянчит выпивку, сохраняя, так сказать, своё мужчинское достоинство.

− Неужели?! А вот подойди к требухе и скажи, что, мол, панцирь, уже который год по ней вздыхает.

− Ей дел до его вздохов что козлу до кордебалета! Она только о своей Сильке думает. Может, иногда ещё о тюленях.

− Попробуй, а я пока закажу поесть, − ротан как-то странно покачал головой и направился к стойке.

Тяй в сомнениях потоптался у порога, его пару раз кто-то толкнул из входящих-выходящих, потом у него внутри что-то засвербело, и он смело шагнул к столу требухи со товарищи.

− А, Тяй, привет, как там скрыжные дела? Выпьешь со мной за здоровье Сильки?

− Спасибо, Ус, всё в кипятке, никаких проблем. А за здоровье я выпью.

− От молодца! − проревела требуха на весь трактир, и Тяй увидел, что сидящий за стойкой ротан открыл рот от удивления (видимо, сегодня день не простой, с явной поволокой!).

Не успел Тяй присесть на скамью, сделанную из грубо тёсаного бревна осины, как ему поднесли его любимого пива. Скрыга поднял кружку и сказал:

− Я хочу выпить во здравие замечательной женщины и неутомимого погонщика, за нашу требуху Китовый Ус. − Тут же за их столом, а также за соседними грянули громкие одобрительные возгласы, но Тяй, не обращая на них внимания и стараясь перекричать всех, продолжил: − И ещё за того, кто её безумно и безответно любит! За панциря Кетменя!

Если бы сейчас в трактире взорвалась со всем содержимым знаменитая бочка Толстуха, что хранилась в подвале, то даже это не произвело бы такого эффекта. Мгновенно повисла такая тишина, что было слышно лишь причмокивание панциря, обсасывающего креветки. Все сначала уставились на Тяя, потом на Кетменя, но при виде последнего стало ясно, что это шутка. И вот тогда громыхнуло так, что Граф забеспокоился о потолке, как бы он не рухнул.

− Ох, Тяй, ну насмешил! Ох, скрыга, во загнул! − посыпалось со всех сторон.

А требуха стояла растерянная и как-то неуверенно хихикала, чокаясь со всеми подходящими. А когда Тяй встал, раскланялся и собрался уходить, она тихо его спросила:

− Это правда?

Скрыга не ожидал такого поворота, похоже, ротан был прав, он смутился и лишь качнул головой. И вот теперь пришло время окончательно удивиться Тяю. На суровом обветренном лице требухи расправились мелкие морщинки, и по просоленной коже покатилась скупая слеза, прямо на потрескавшиеся губы. Она облизала их, вытерла глаза рукавом и благодарно погладила Тяя по руке.

− Спасибо тебе, − тихо добавила она.

Тяй как в тумане подошёл к своему столику, где нервно ёрзал ротан.

− Ну ты герой! − восхитился тот. − День точно необычный, я как-то сразу и не разобрал, когда увидел пёстрые облака с прожилинами.

− А что тут необычного? − спросил скрыга.

− Хм, − многозначительно вздёрнул брови ротан, − в кои-то веки ты совершил поступок?

− Хочешь сказать, это поступок?

− Уже сказал. Ведь требуха могла взять тебя в такой оборот, что потом даже сам Граф не откачал бы. М-да? Ухарский поступок, не похожий на тебя.

− Пусть будет так, но она меня ещё больше удивила. Ты был прав.

− А я всегда прав, − невозмутимо проговорил ротан, − подай лучше соли. Кстати, а в чём я был прав?

− Когда говорил о панцире и требухе, всё так и есть, ты проницателен.

− Я… − Пупырь закашлял, подавившись