Глава 2

Расставшись с Кешей, Фива почувствовала ужасную опустошённость и даже тоску. Ей хотелось не просто плакать, а выть от ощущения безысходности и незащищённости перед своим будущим. Которое, как ей казалось, она непростительно легкомысленно связала с Кешей. Нет, не то чтобы он был плох (высокий, синеглазый и светло-русый, он ей понравился), – она была плоха. С первым встречным – в постель. И это она, которую в школе называли недотрогой, а в Тимирязевке – неприступной! Сколько раз Фива слышала за своей спиной шутливые и в то же время восхищённые возгласы парней, мол, всё есть, да не про их честь. И вдруг?!

А он что? Он ей понравился. На дискотеке многие приняли их за брата и сестру. А уходя, денег дал, действительно словно брат (незаметно положил в карман пальто).

Фива сквозь слёзы улыбнулась. Братьев у неё нет, сёстры – младшенькие, хороший пример им подаёт! Вспомнила, что во всякий её приезд домой отец напивался, а мать ругала её почём зря, что денег нет, что тратит их «на какую-то косметику». Требовала, чтобы попусту не приезжала, а раз уж такая, то как-то устраивалась бы там, в городе. А у них нет денег на французские духи.

Самое удивительное – сестрёнки. Только что мать ушла к соседке, бросили свои уроки, прибежали в слезах, принесли все свои сбережения – семьдесят рублей с копейками.

– Не слушай её, она сегодня злая, потому что папка пьяный. – Когда они вырастут, такими же, как Фива, будут. Не посмотрят, что денег нет, всяких французских духов накупят.

И плакали, и смеялись они, и нюхали друг друга, потому что остатки из флакончика Фива на сестрёнок истратила.

А когда мать пришла и услышала этот запах в избе, села на табуретку, закрыла лицо ладонями и тоже заплакала.

С тех пор Фива не была дома. С отцом разговаривала по телефону через бухгалтерию – он работает на колхозной пилораме. А дома не была. Хотела по окончании Тимирязевки заскочить, не получилось, решила подзаработать на составлении землеустроительных карт. Да и приодеться надо было, и общежитие выхлопотать – она теперь инженер-землеустроитель областного масштаба. Правда, в полевых условиях её называли попросту – землемер.

Вспомнив о сестрёнках, Фива ещё больше расстроилась. А представив, что скоро заявятся подруги, по приезде из дома всегда радостные, с неуёмной жаждой рассказывать и самим выслушивать рассказы о проведённых праздниках, она и вовсе отчаялась. Нет, ей никого не хотелось видеть. И неожиданно для себя подумала – кого бы, именно сейчас, она хотела видеть?! Кешу – невозможно, только что ушёл.

Она вскочила с постели – бабушка! Сто лет не была у неё, а тут за сутки смотается.

Фива посмотрела на часы – двенадцать двадцать. Кажется, с Рижского вокзала до Новопетровского электрички каждый час бегают, а там до Андрейково, бабушкиной деревни, не больше трёх километров, она даже пешком засветло доберётся. А может, ей повезёт и кто-нибудь из деревенских на личном транспорте подбросит.

Она обрадовалась решению (ей не придётся встречаться с подружками) и, не теряя времени, засобиралась к бабушке. Наверное, такое решение было правильным, потому что всё как-то сразу собралось: и шапка-ушанка, и полушубок, и утеплённые брюки, и меховые перчатки, и даже сапоги с войлочной подбивкой, которые в экспедиции не хотела брать в счёт полевой формы (экономила деньги), но ей навязали – стандарт зимней экипировки. Теперь всё было как нельзя кстати, а сапоги особенно. В нынешнюю зиму не шибко походишь в городских полусапожках.

В общем, Фива довольно быстро собралась, замешкалась только, когда доставала из сумочки кошелёк – брать Кешины пятьсот рублей или нет? Деньги немалые. Взяла – вдруг подвернётся бабушке какой-нибудь хороший подарок? Тут вспомнила, что по осени купила ей в Рузе тёмно-коричневый кашемировый платок с красными цветами. Достала, накинула на плечи – хорош подарок для бабушки. Всё же спрятала Кешину пятисотрублёвую ассигнацию в энциклопедический словарь, аккуратно сложила платок и сунула в пакет. Посидела перед дорогой, мысленно произнесла молитву, а уходя, забрала-таки пятисотрублёвую – любые деньги в дороге не лишние. Пусть будут у неё, она постарается их не тратить.

С электричкой тоже всё получилось как нельзя лучше, успела на ближайшую, отправлявшуюся в четырнадцать двадцать три, и место у окна нашлось, потому что пассажиров было немного. Да и время в пути (час десять) пролетело мгновенно. Она даже не успела насладиться дорогой, то есть мечтами о бабушке, полной своей тёзке Фиве Феодосьевне Флоренской.

Больше всего помнился поход в церковь – на Флора и Лавра. Тридцать первое августа, на улице жара, зной, а в церкви – приятный полумрак, прохладно, свечечки мигают под образами, и они с бабушкой молятся, просят у их фамильного ангела Флора, чтобы поспособствовал в учёбе (она шла в одиннадцатый класс).

А потом околицей, через лески, возвращались домой. Бабушке попадались подосиновики, она складывала их в лукошко и так быстро накрывала белым платком, словно прятала что-то особенное. Тогда Фива впервые подумала, что, наверное, поэтому, то есть за такие вот необъяснимые странности, бабушку называют по-за глаза колдуньей, а в глаза улыбаются и подобострастничают.

В тот день Фиве ничего не попадалось, но так хорошо, так спокойно было на душе, что, присев у встретившегося родника отдохнуть, невольно задремала. А когда проснулась, прямо между пальцами у неё рос белый-белый цветок, похожий на колокольчик, с розоватым пестиком и золотыми тычинками внутри. Она ещё никогда не видела таких цветов – чуть пристальнее обычного посмотрела на него и вдруг услышала далёкий-далёкий серебряный звон, или зов, или отзвук звенящего ручейка, бегущего между деревьями.

Когда бабушка нашла её и она рассказала, как внезапно задремала и цветок вдруг оказался в её руке, бабушка радостно взяла цветок и мгновенно, точно он был дороже любого золота и изумруда, спрятала в лукошке и тут же опасливо прикрыла своим платком. В ответ Фива засмеялась, так ей всё было понятно в бабушке, то есть понятнее самих слов, которыми можно было бы объяснить её странное поведение.

– Смейся-смейся, – сказала бабушка, осторожно выкапывая ножичком синюю луковицу цветка.

Когда-то и она такою же смешливой была. Да отчего же не посмеяться и не повеселиться, если сам ангел Флор цветик-семицветик преподнёс?

А дома, застав дедушку в тени под берёзой (он разрезал арбуз, а на столе уже стояла большая эмалированная миска с нарезанными из рамок сотами с мёдом), бабушка вся засветилась и так бочком-бочком подступила к нему, что он вдруг отложил арбуз.

– Неужто ангел опять облагодетельствовал?

Бабушка согласно кивнула и так осторожно и благоговейно сняла платок с лукошка, словно под ним находилось что-то сверхчудесное.

Дедушка в восторженном изумлении вскинул брови и, не скрывая радостного трепета, взял цветок в руки. И словно серебряным