Долгое время Алексея Грейга друзья и знакомые называли неисправимым холостяком. Родившийся в семье Главного командира Кронштадтского порта адмирала Самуила Грейга, он всегда пользовался повышенным женским вниманием. Однако годы шли, а место рядом с Грейгом оставалось вакантным. Так продолжалось до тех пор, пока однажды он не встретил разбитную девицу – дочь могилёвского трактирщика, некую Лию Моисеевну Витман-Сталинскую, уже побывавшую замужем, и за которой тянулся шлейф её тёмного прошлого. Ничего удивительного, что адмирал-холостяк оказался для Лии (ставшей с какого-то времени почтенной Юлией Михайловной) просто-таки подарком судьбы. Скоро они стали жить вместе. (Я не пишу поженились, так как в 1831 году в своём формулярном списке адмирал Грейг, которому его гражданская жена Лея родила сына, писал: «Англ. нации и закона, холост»^[34].)

Дочь трактирщика быстро освоилась в новой роли «адмиральши». В резиденции своего гражданского мужа в Николаеве она создала своего рода «великосветский салон» для именитых и влиятельных лиц.

Вот что по этому поводу писал в своих «Записках» мемуарист Филипп Вигель:

«В Новороссийском краю все знали, что у Грейга есть любовница и что мало-помалу, одна за другой все жены служащих в Черноморском флоте начали к ней ездить как бы к законной супруге адмирала… Так же как Потоцкая, была она сначала служанкой в еврейской корчме под именем Лии, или под простым названием Лейки. Она была красива, ловка и уменьем нравиться наживала деньги. Когда прелести стали удаляться и доставляемые ими доходы уменьшаться, имела она порядочный капитал, с которым и нашла себе жениха, прежних польских войск капитана Кульчинского^[35]. Надо было переменить веру; с принятием Святого крещения к прежнему имени Лия прибавила она только литеру «Ю» и сделалась Юлией Михайловной. Через несколько времени, следуя польскому обычаю, она развелась с ним и под предлогом продажи какого-то строевого корабельного леса приехала в Николаев. Ни с кем кроме главного начальника не хотела она иметь дела, добилась до свидания с ним, потом до другого и до третьего. Как все люди с чрезмерным самолюбием, которые страшатся неудач в любовных делах, Грейг был ужасно застенчив; она на две трети сократила ему путь к успеху. Ей отменно хотелось высказать свое торжество; из угождения гордому адмиралу, который стыдился своей слабости, жила она сначала уединенно и ради скуки принимала у себя мелких чиновниц; но скоро весь город или, лучше сказать, весь флот пожелал с нею познакомиться. Она мастерски вела свое дело, не давала чувств оков ею наложенных и осторожно шла к цели своей, законному браку».⁷

Узнав о «падении» и «моральном разложении» адмирала в объятиях простолюдинки, император Александр I был очень раздосадован. Когда в 1820 году морской министр адмирал де Траверсе запросился было в отставку, монарх полагал назначить на его место именно Грейга. Но потом передумал: де Траверсе оставил в министерском кресле, а Грейга – в Николаеве. Видимо, тогда же заговорили и о злоупотреблениях на Черноморском флоте. А это уже было серьёзнее. Грейг являлся не только Главным командиром флота и портов, но и военным губернатором Николаева и Севастополя, со всеми вытекающими из этого обстоятельствами. В руках, по сути, одного человека, была сосредоточена хозяйственная деятельность не только военного, но и торгового флота: порты, причалы, склады, таможня, карантин – всё подчинялось адмиралу Грейгу. Нужно ли говорить, что в хозяйстве Грейга крутились не сотни и даже не тысячи – десятки оборотных миллионов! Достаточно сказать, что в середине 1830-х годов доход одного только одесского порта превышал выручку всех российских городов, за исключением двух столиц.

«…Мне известно положительно, что князь [Меншиков] горячо защищал Грейга у государя, когда он хотел даже удалить его, получив сведения, что он связался с простою, алчною женщиной — писал сенатор Фишер. – Я сам читал записку князя, писанную ещё до отъезда к Анапе, в которой он ручался государю, что благородный Грейг не изменит своих действий вследствие несчастной связи с жидовкою. Государь просил князя постараться разлучить его с этой женщиной, и князь, изъявляя сомнение, что успеет в этом, повторял, что это несчастное для частной жизни Грейга обстоятельство не может ни в каком случае иметь влияние на дела службы, для которых считал Грейга незаменимым»⁸.

Так вот. Лия Моисеевна впервые прибыла в Николаев отнюдь не в гости к сестре (как всех уверяла), а с конкретной целью – наладить поставки корабельного леса, которого где-нибудь под Могилёвом тьма-тьмущая, но только не в Крыму и Причерноморье. Женщина предприимчивая, став «женой» адмирала Грейга, Юлия Михайловна, что называется, развернулась по полной. Частные подрядчики, не без ведома супруги адмирала, набивали карманы золотом, щедро делясь и с Лией Моисеевной. На все вопросы из центра Главный командир отвечал, что для грандиозной программы строительства флота мощностей казённого Николаевского Адмиралтейства явно недостаточно. И где-то он был прав: частный подряд позволял работать быстрее и лучше. Но выгода заказчика в таком случае бывает только в единственном случае – если налажен надёжный контроль, способный не допустить злоупотреблений. В противном случае казнокрадство неизбежно.

Через Черноморский флот в те годы проходило до 12 миллионов рублей золотом, поэтому за военные поставки на Юге шла настоящая война. И многое в этой невидимой баталии за прибыль зависело как раз от «серого кардинала», каким стала при Главном командире флота его «жена». К началу тридцатых годов благодаря стараниям Лии-Юлии сформировались целые фамильные кланы, занимавшиеся флотскими поставками.

Где большие деньги – там серьёзные злоупотребления: хищения, так называемые «откаты», приписки, мздоимство… На выходе – дырявые днища кораблей, гнилые матросские сухари, никудышное обмундирование, убогие госпиталя и баланда вместо жирных щей…

* * *

Когда на Черноморский флот прибыл адмирал Лазарев, он быстро оценил чудовищный объём предстоящих работ. Понял и то, что сформировать в кратчайший срок Босфорскую эскадру не удастся. И даже не это больше всего удручало нового начальника штаба: как оказалось, здесь было кое-что пострашнее турок – свои же, тыловики, во главе с обер-интендантом Критским^[36], которого во всём поддерживал правитель канцелярии Главного командира Иванов. Эти были опаснее османов. Как оснастить эскадру, если контр-адмирал Критский отказывался оплачивать устранение недостатков?! Обращения Лазарева к адмиралу Грейгу явились криком вопиющего в пустыне.

Тогда Михаил Петрович написал письмо начальнику Главного морского штаба адмиралу Меншикову. Заканчивая своё послание, он откровенно заявил: «…Я признаюсь Вашей светлости, что нахожусь здесь в весьма затруднительном положении, тем более что все отзывы на представления мои к главному командиру наполнены только одними оправданиями обер-интенданта, и хотя даётся мне знать, что ему то и другое предписано, но всё остаётся по-старому и ничего не делается».⁹

Однако ответа из Главного морского штаба не последовало.

Тогда он пишет снова, дополнительно сообщив, что Критский положил в Одесский банк украденные им из казны 100 000 рублей, после чего хотел подать в отставку. Своё письмо Лазарев закончил так: «…А хорошо бы, если бы Государю вздумалось прислать сюда генерала Горголи^[37]или равного ему в способностях… многие бы тайны сделались тогда известными!»¹⁰

И вновь – молчание.

В очередном письме, которое Лазарев отправляет Меншикову спустя два месяца, адмирал уже не скрывает своего раздражения: «…Я не знаю, когда наступит то счастливое для Черноморского флота время, что мы избавимся от столь вредного для службы человека, каков во всех отношениях есть господин Критский»¹¹.

«…Странная, однако ж, моя участь, – писал Лазарев в письме к Шестакову. – Чем больше хлопот и желания довести нашу часть до совершенства, тем более встречаю злонамеренных людей, тому препятствующих, и когда это кончится?»¹²

Кончилось в августе 1833 года, когда адмирал Грейг был снят-таки с должности Главного командира Черноморского флота и портов. Но до этого Лазареву, его сменившего, пришлось и с Проливами разбираться, и с тыловиками-вредителями.

В Петербурге были прекрасно осведомлены о неблаговидных делах на Черноморском флоте, но изменить что-либо пока не могли. Хотя бы потому, что с именем адмирала Грейга были связаны блестящие морские победы флота в период минувшей русско-турецкой войны. Поэтому снимать с должности овеянного боевой славой адмирала императору Николаю было как-то «неудобно». Это следовало сделать деликатно, дабы не затронуть хрупкое реноме адмирала^[38]. Тогда-то на Черноморском флоте и появился адмирал Лазарев. Пока – в качестве начальника штаба флота.

Вслед за ним на Чёрное море подтягивалась «лазаревская команда»: контр-адмирал Александр Авинов (шурин Лазарева, будущий командир Севастопольского порта); капитан-лейтенант Владимир Корнилов (кузен супруги Лазарева, будущий вице-адмирал и начальник штаба Черноморского флота), которого Лазарев сделает своим офицером для особых поручений; капитан 2-го ранга Павел Нахимов (друг, будущий адмирал и командир Севастопольского порта); лейтенант Владимир Истомин (будущий контр-адмирал и командир Севастопольского порта) и другие. Последние трое – будущие герои обороны Севастополя в 1854–1855 гг., сложившие там свои головы. То обстоятельство, что некоторые из них являлись адмиралу родственниками, ни о чём не говорит: Лазареву позарез были нужны преданные люди. А за свою честь он ничуть не боялся: что такое честь моряка, этот человек знал не понаслышке.

В качестве примера можно привести один случай, описанный его сослуживцем, морским офицером-декабристом Дмитрием Завалишиным, плававшим с Лазаревым «в кругосветку» на фрегате «Крейсер»:

«Раз поздно вечером, когда Лазарев уехал уже с работы… я увидел, что молния ударила в стрелу крана, служившего для подъёма мачт. Кран этот… стоил очень дорого. Но если бы допустить ему загореться, то, может быть, гибель гавани и всего флота была неотвратима… Я приказал… рубить канаты, поддерживающие кран… Лазарев страшно испугался за меня и, вообразив, что если он примет дело на себя, то во всяком случае подвергнется меньшей ответственности… Написал в рапорте, что кран срублен по его приказанию… В восемь часов отправлено было на пароходе донесение к государю, а в три часа пополудни с тем же возвратившимся пароходом Лазарев получил крест Владимира 4-й степени «за совершенный им подвиг». Лазарев был страшно сконфужен… Лазарев никогда не надевал этого креста, исключая только при посещении государя, и рад был, когда получил Владимира 3-й степени на шею и мог не носить 4-й степени, полученной за чужой подвиг».¹³

Всем было ясно, что в должности начальника штаба флота Лазареву ходить недолго…

* * *

Когда начальник Главного морского штаба князь Александр Меншиков доложил императору Николаю о том, что отправка русской эскадры к берегам Босфора затягивается, монарх не на шутку разгневался. Ещё бы! Во-первых, Николай Павлович не предполагал столь широкомасштабных злоупотреблений на флоте; и во-вторых, отправка эскадры не могла быть сорвана ни по какой причине!

– Мы должны быть на Босфоре любой ценой! – горячился Николай. – Грейг, Критский… Что это такое?! Разобраться! – выговаривал император Меншикову. – Мы не можем допустить беззастенчивого ограбления казны! Виновных – под суд! Пока мы тут боремся с казнокрадами, наши недруги оседлают Босфор!..

Николай Павлович был близок к истине. Никто, в том числе и российский император, тогда не знал, что коварные британцы (а за ними – и французы) уже заслали к турецкому султану гонцов, уверявших того о самых лучших намерениях своих монархов.