Глава 5
ЗНОЙНЫЕ ТРОФЕИ

В общем-то, дворец похож на ранчо, только просторнее, так что найти какой-нибудь предмет, понадобившийся истинному мужчине, ни тут, ни там с ходу невозможно. Мы до полуночи бродили по пустынным залам, но кроме неубранных кое-где защитников крепости, так ничего подходящего и не встретили. Хотя чувствовалось, что до победы англичан, жизнь во дворце била ключом. Небольшие комнаты, обставленные с восточной изысканностью и весьма подходившие для деловых свиданий наедине, огромные залы с фонтанами, где свет наших факелов не достигал противоположных стен, мраморные купальни с живой растительностью по краям и прочие излишки роскоши напрямую свидетельствовали об этом. Правда, сейчас всё это было основательно порушено и загажено освободителями, но хотелось верить, что Англия не пожалеет средств раджей и браминов для восстановления своей новой резиденции, а может быть и памятника боевой славы.

Безрезультатно обшарив всю наземную часть дворца, мы по широкой лестнице спустились в его нижние этажи, менее пострадавшие от военного любопытства. Здесь, по-видимому, находилась зона отдыха гостей и обитателей дворца, но точно сказать не могу, так как слабо разбираюсь в восточных тонкостях архитектуры.

Галереи и коридоры этой части дворца располагались таким мудрёным образом, что потерять нам свой собственный след большого труда не составило. Мы беспрестанно поворачивали то вправо, то влево, периодически упираясь в тупики и возвращаясь назад, но всегда выходили на незнакомое место.

– Жан, – в который раз говорил я, – кажется, мы уже заглядывали в этот чулан.

– Нет, Дик, – почти всегда отвечал приунывший маркиз, – таких резных дверей мы ещё не встречали, а у меня отличная зрительная память.

– Лучше бы ты страдал близорукостью. Я бы тогда знал, что не на кого надеяться, – увядал я в тоске. – Лучше признайся, что мы заблудились.

– Не стоит паниковать, Дик. Бывали случаи, когда путешественники месяцами скитались по неведомым дебрям, обходясь без воды и пищи, черпая силы за счёт твёрдости духа и, порой, одного лишь спутника, но породистого.

И хотя я верил в благородство маркиза, душа моя томилась предчувствием беды, да и его самого надолго бы не хватило, как ни экономь. Так мы и брели наобум, потеряв счёт времени и изредка беседуя, но пока без признаков голода.

Скоро отделка стен сменилась простой землёй, проходы стали уже, а за ворот поползла сырость.

– Жан, не пора ли повернуть назад? – вновь начинал я свою песню. – Отец Доменик, поди, обеспокоился нашим отсутствием.

– Дик, – успокаивал меня француз, – мы столько раз поворачивали назад под твоим руководством, что теперь не определить, где перед. Не лучше ли двигаться в одном направлении. Авось, куда-нибудь да выйдем. Доверимся землекопам султана.

Взамен я ничего предложить не мог, поэтому мы продолжали поступательное движение по загустевшей грязи в сужающемся туннеле.

За очередным поворотом мы наткнулись на прилично сохранившиеся кости, прикованные цепью к столбу ещё в те времена, когда они сопутствовали человеку. Череп приветливо скалился, приветствуя нас в своей обители, и позволяя без стеснения разглядывать себя и наше предполагаемое будущее. Жан тихо заплакал, да и по моей щеке струёй скатилась не одна слеза, а тут ещё погасли факелы. Но нам и без света было ясно, что здесь нас вряд ли сыщет даже могильный червяк.

Наши тела уже по инерции продолжали куда-то двигаться своим последним путём, оскользая и падая, безболезненно биясь о выступы стен. Маркиз запел старую народную песню на незнакомом языке, я подхватил, вспоминая просторы родных прерий. Волосы уже давно стояли дыбой, голова самовольно дёргалась, и кто-то из нас клацал зубами, как рыцарь забралом. Ни о каком самоедстве не помышлялось.

Вспомнив все забытые молитвы, я стал слагать и свои собственные, заполошно оглашая ими мрак скорбного пути. Мой отходящий друг, наоборот, начал веселиться, разражаясь первобытным смехом бабуина. Время остановилось вовсе.

Упав в очередной раз и уже не силясь подняться, я вдруг услышал шелест над своею удалой головой, а приподняв её руками, рассмотрел перед собой фигуру в белом, отдалённо напоминающую человека с факелом в руке. Сразу уверовав в Шиву, я совершил индусский пронам, то есть распростёрся ниц у ног видения, сразу приготовившись к вознесению, так как срок погребения для меня миновал давно. Благочестивые индусы умирают на берегах Ганга, я же был готов где угодно, лишь бы не в подземелье, о чём слёзно и попросил этого низшего духа Дива.

– Поднимайтесь и ступайте за мной, – вдруг заговорил по-английски дух. – Напрасно вы спустились в лабиринты подземелий и зашли в туннель для приговорённых к мучительной смерти. Здесь нет ничего интересного для вас.

От звуков человеческой речи я воспрял духом, взор мой прояснился, и я увидел перед собой закутанного в белую материю до уровня глаз индуса. Меня даже не заинтересовало неожиданное появление спасителя, так хотелось побыстрее выбраться на волю. Поэтому, ставя Жана на ноги, я лишь сказал туземцу:

– Ступай вперёд, а глупые советы побереги для себе подобных. Хватит и того, что ты помешал археологическим исследованиям белых господ.

По мере того, как проходы становились шире, а воздух суше, настроение моё улучшалось. А уж когда мы оказались перед знакомой широкой лестницей, ведущей наверх, то я и вовсе пришёл в себя.

– Кто тебя послал следить за нами, и почему ты не убит? – строго спросил я индуса.

Но тот вместо ответа сунул мне в руки факел и, отступив в сторону, скрылся во тьме одного из коридоров. Его наглость нас обескуражила, и мы долго стояли в немом удивлении, а когда бросились за аборигеном в погоню, его и след простыл. Ещё долго носились мы по пустынным залам, рискуя вновь оказаться в незавидном положении, пока не оказались в уже знакомом зале с бассейном.

– Жан, а не бросить ли нам тщетные поиски негодяя? – спросил я. – Тайное всегда становится явным, и мы когда-нибудь узнаем, кому ещё нужны, кроме самих себя. Лучше воспользуемся случаем и смоем грязь с наших чресл в этом водоёме, а то стало тяжело носить на себе это липкое бремя.

Жан не возражал, и через минуту мы уже плескались в тёплой воде, сбросив свои одежды. После купания прополоскали наше бельё и, развесив его для просушки возле окон, вольно развалились на уцелевшем диване.

Коротая время в неприбранном виде, мы в основном молчали, так как вести непринуждённую беседу голышом среди джентльменов не принято с самого детства. Они в подобных случаях довольствуются внутренним диалогом с собственным «я».

По прошествии некоторого времени до меня донеслись тихие звуки, похожие на безутешный плач ребёнка. Где-то явно скулили, по-человечески с надрывом и, похоже, не в одиночку. Я жестами обратил внимание Жана на эту странную ситуацию, и мы оба обратились в слух.

Скоро сомнения развеялись. Где-то поблизости плакали тонко и жалобно, как над безвременно усопшим. Соблюдая осторожность, мы поспешили на звук и упёрлись в закрытый портьерой оконный проём, мимо которого не раз проходили. Было ясно, что скулили за окном. Однако каково же было наше удивление, когда, откинув мешающие нам тряпки, мы ничего кроме глухой стены не обнаружили.

– Жан, – воскликнул я, – мне уже осточертели эти восточные загадки. Пойдём в свою конуру, а то вновь нарвёмся на неприятности.

Но любопытный француз не внял доброму совету. Он, как дятел в поисках корма, начал простукивать глухую стену и, как инвалид по зрению с детства, пытался ощупать её руками.

– Да хватит тебе стирать пыль с чужих стен, – вновь не выдержал я. – У нас ещё осталась капля шартреза, не будем терять попусту время…

Но как раз в это время Жан и достучался. Он, видимо, на что-то нажал, потому как часть стены сдвинулась, образовав узкий дверной проём, в который неугомонный марселец сразу же и устремился.

– Дик, – мгновением позже донёсся до меня его призывный голос, – скорее сюда!

Я, не раздумывая, бросился на выручку друга и в одну секунду оказался плечом к плечу с ним, смело глядя вперёд и готовый к схватке. Но то, что я увидел, потрясло меня с головы до пят и покрыло мурашками нервного озноба.

Пред моим изумлённым взором предстал будуар индийской дамы, обставленный со вкусом подобранной мебелью, и слабо освещённый восковыми свечами. В глубине помещения возвышалась широкая кровать под балдахином, а на ней возлежали в слезах две гурии лет до двадцати, что соответствовало по местным меркам ранней женской старости. Ложе было украшено гирляндами цветов малоти и шефали, источавшими тонкий и пряный аромат, ударяющий в голову необуздываемым желанием немедленного общения с дамами.

Девушки были укутаны в шёлковые кроваво-красные сари, как на свадебной церемонии. Их длинные волосы по местной моде были перевиты разноцветными шнурами, а ладони рук и ступней окрашены розовым цветом. Золотые браслеты на руках и ногах говорили о богатстве, а небольшие сандаловые тилаки, укреплённые в виде круглых пятнышек на лбу, свидетельствовали о знатности рода их носительниц. По всей вероятности, это были жалкие остатки овдовевшего гарема султана, а, возможно, просто наложницы, ожидающие своего приёмного часа. В этих восточный семейных отношениях я разбирался плохо. Одно знал, что, овдовев, женщина как бы становилась уже второго сорта и более доступной как близким, так и дальним родственникам, если не следовала за супругом на костёр. Из-за диких нравов туземцев, я редко радовал местный слабый пол лаской белого человека, разве что в самых прогрессивных весёлых портовых городах. А на рожи индусок я почти не обращал внимания, насмотревшись на коренное американское население. Все они были на одно лицо, как, например, китайцы. Да и фигурами здешние вертихвостки рознятся незначительно, сплошной тростник в позе лотоса. Словом, своим обличием эти вдовы меня не удивили, но женщина есть женщина, не посторонний для мужчины предмет, поэтому можно было бы их и утешить. Тем более, нас было двое. Однако соболезновать сразу и до возможных обмороков я поостерёгся, позволив им привыкнуть к нашему внезапному появлению. К чему спешка при лобовой атаке на деморализованного противника.

Вольно расставив ноги и раскачиваясь с независимым видом с пятки на носок, я ободряюще смотрел на затворниц, временами кланяясь и складывая ладони в традиционном приветствии. Весь мой облик при этом свидетельствовал, что я пришёл с миром. Рядом высился бессловесным столбом Жан, и тоже с миром.

Женщины перестали скулить, как бы впав в радостное оцепенение. Однако через минуту заверещали ещё более отчаянно, с закатыванием глаз и оборонительными движениями своих хилых ручонок, словно их одолевали тропические мухи. Такая активность слабосильного пола пришлась мне не по душе.

– Жан, не успокоить ли нам этих дам доступным мужчине способом? – поворачиваясь и закрывая дверь, спросил я маркиза и был неприятно поражён его неопрятным внешним видом.

Мало того, что он был вульгарно гол, как опустившийся неприкасаемый при зачистке отхожих мест, и схож с кобелём на собачьей свадьбе, так в дополнение к этому его всегда пышные усы висели жуткими лохмотьями, нагоняя естественный страх даже на меня.