Хватало жестокости и раньше, но великодушия тогда, что у чеченцев, даже у абреков, что у русских воинов, было все-таки больше. "Планка" человечности и религиозной терпимости в ХХ веке явно понизилась. Впрочем, у рядовых противников она и тогда была не на высоте. Вот что писала по этому поводу та же М.Чичагова или описывавший в своей книге этот же случай ее современник господин Вердеровский. Через полтора года после замужества княгиня Варвара Ильинична Орбелиани (она же дочь грузинского царевича и внучка последнего венчанного государя Грузии Георгия Х111) 20 декабря 1853 года схоронила мужа в одной могиле с сыном, первенцем, в Тифлисе (Тбилиси – совр.). После того, как ее муж восемь месяцев находился в плену у Шамиля и затем погиб геройской смертью в бою при Баш-Кадышляре. Через шесть месяцев после такой тяжкой утраты ей и ее сестре Анне Ильиничне пришлось пережить еще одно горе. В имении князя Чавчавадзе в Кахетии, в Цинандалахе (с. Цинандали – совр.) они были захвачены дикими горцами во время их нападения на это имение, позднее перешедшее в собственность самого российского государя-императора.

Шамиль строго приказал мюридам никого из пленниц не обижать и велел передать им, что если будет принесена жалоба на кого-нибудь из них «в нанесении им оскорблений», с того слетит голова с плеч. Но этой угрозе дикие горцы нисколько не внимали; они беспощадно обращались с княгинями во время всего путешествия до Дарго-Ведено. Да и как Шамиль мог узнать о безобразиях мюридов в отношении пленниц? Они даже не позволяли себе и подумать о том, чтобы пожаловаться на своих похитителей в такой ситуации. Жаловаться было просто некому. А жаловаться было на что.

Даже через полтора с лишним века после тех событий нельзя без содрогания сердца вспоминать об эпизодах из того несчастного путешествия сестер Чавчавадзе через горы и леса. Княгиня Анна Ильинична не только проделала опасный путь, но и попала в такие, говоря современным языком, переплеты, что и в наше жестокое время они не кажутся заурядными. Даже относительно глубокие и бурные реки, где не трудно было утонуть, с ребенком на руках, она переходила пешком в брод. Переходя, таким образом, через реку Кизисхев, где вода была по грудь, она потеряла равновесие и была унесена течением. Чеченцы, переправлявшиеся на лошадях, успели выхватить из ее рук ребенка, и она, увлекаемая мощным потоком воды, в ужасе уже почти распрощалась с ним. Фактически княгиня уже готова была к смерти, и лишь сознание того, что малыш остается в руках злодеев, заставляло ее бороться с потоком и пытаться выплыть. Она несколько раз ударилась коленями о встречавшиеся под водой валуны, но словно не чувствовала боли – то ли от ледяной воды, спускавшейся с ледника, то ли от охватившего ее ужаса. Течением ее отнесло к правому каменистому внизу, и глиняному чуть выше берегу реки, поросшему лещиной, где княгиня успела схватиться в судорожном движении за одну из веток куста, накренившегося над водой после того, как река подмыла некоторые из его корней. Подоспевшие горцы вытащили ее из воды – полуживую, мокрую, полураздетую и все еще не пришедшую в себя. Один из мюридов посадил княгиню позади себя на седло и, видя, что у нее нет сил держаться, засунул руку пленницы себе за ременный пояс и крепко стянул его. Чтобы та не упала с коня. В левую руку ей отдали ребенка, которого тоже было очень трудно держать. А чеченец поскакал по весь опор, не обращая внимания на несчастную и ее мольбы. Рука у княгини стала постепенно неметь и ныть от тупой боли, она уже не могла нормально удерживать ребенка. Он соскользнул с груди, и женщина только успела поймать его за ножку. Так, вися некоторое время головой вниз, он раскачивался в ее руке из стороны в сторону, бился то о стремя, то о ноги скачущей лошади, потом вырвался и с криком упал на землю. Скакавшие следом горцы на лошадях невольно растоптали малыша. А везший княгиню мюрид не обращал ни на ее, ни на детские крики никакого внимания.

От случившегося на ее глазах Варвара Ильинична потеряла сознание и лишь временами приходила в себя. Но когда доехали вечером до привала, снова упала в обморок. В чувство ее привела сестра Анна. И только тогда к ней вернулись силы, желание жить – с радостью, перемешанной с горечью, когда она увидела подле себя и других своих детей – Салому шести лет, Марию – пяти и Тамару – трех. Вторую сестру Анну тоже ждало горе. Ее сына – младенца Александра – чеченцы имели жестокость или, как писала М.Чичагова, «варварство» разлучить с кормилицей. Княгиня Орбелиани взяла его к себе. Она сняла с себя все, что могла, чтобы прикрыть дрожавшую от холода и страха свою сестру. Один из провожатых сжалился было над бедной пленницей, и приказал отдать ей ее платье, но его не послушали. Гувернантку детей, француженку М-Пе Дрансе, обогрели ударами плетей, а ругавшуюся на чеченцев няньку вообще изрубили …

Не скоро пленницы пришли в себя по приезду в Ведено, не скоро оправились от трудного и опасного пути, нахлынувшего горя и всего, что им пришлось испытать в эти дни. Правда, как рассказывали очевидцы, здесь жизнь их была, по крайней мере, лишена всяких ужасающих картин. О женщинах проявил заботу сам Шамиль. Однажды по его приказанию в их комнате переделали камин, чтобы женщины и их дети не мерзли. По окончании этой работы имам, желая лично убедиться в том, что она выполнена хорошо, зашел в комнату, отведенную княгиням. Их на это время вывели оттуда, чтобы они не могли встретиться с священной особой. Осматривая камин, Шамиль нашел в нем котелок с водой, в котором плавало несколько тощих луковиц. Увидев готовящуюся скудную пищу для пленниц, Шамиль разразился гневом, потребовал вызвать свою жену Зайдат и сделал ей строгий выговор за такое отношение к пленницам. «Разве так надо кормить пленниц?» – сказал он, сурово нахмурив брови. Через полчаса другая его жена Шуанет принесла княгиням и детям чаю, масла, риса и всего, что можно было достать на скорую руку. «Ешьте, и благодарите Аллаха за то, что он послал вас к Шамилю, а то бы сдохли, как голодные собаки!» – недовольно бросила она русским пленницам.

Шамиль, как вычитал Юрий, больше никогда не заходил в комнату к пленницам. Да и они его не видели. Но он велел им передать, что лично к ним он ничего дурного не имеет. Целью их пленения была выручка его сына Джемал-Эддина, находившегося в плену у русских. Имам дал обещание обходиться с ними как с родными, при условии, если те не будут писать к своим родным и просить их о помощи. В противном случае он угрожал им поступить с ними так, как с десятью русскими офицерами, находившимися в плену и наказанными им. За то, что пытались вести переписку с родными и знакомыми через подкупаемых ими мюридов или знакомых горцев. Вон даже получили записку, запеченную в хлеб… За вероломство или обман имам не жалел никого. Даже своих. Не у одного мюрида слетела голова с плеч после того, как он не сдержал данного Шамилю слова или обманул, а еще хуже, предал его.

Княгини пробыли в плену восемь месяцев. Как ни тяжело, а порою, казалось, невыносимо было им жить у горцев, их поддерживала надежда на освобождение. Они верили, что рано или поздно наступит час избавления от горькой участи, и власти примут все меры для их скорейшего возвращения на родину.

10 марта 1854 года это, наконец-то, свершилось.

По предварительному соглашению, Шамиль с войском, численностью от пяти до шести тысяч человек, при нескольких орудиях, в сопровождении Даниэль-Бека, двенадцати султанов, выехали на левый берег реки Мичика. На правом берегу, напротив, остановился русский отряд под командованием генерал-майора барона Николаи в сопровождении князя Давида Александровича Чавчавадзе. Оба они с Джемал-Эддином, бывшим в то время поручиком Уланского Его Императорского Высочества Великого Князя Михаила Николаевича полка, с конвоем из тридцати человек и деньгами для выкупа спустились к реке Мичик. Из отряда Шамиля отделился сын его Кази-Магомед с тридцатью мюридами, сопровождавшими арбы, на которых находились пленницы. Отряд перешел Мичик, и пленницам позволили пересесть в подготовленные для них экипажи. Между тем сын Шамиля Джемал-Эддин, возвращаемый из русского плена, в сопровождении двух русских офицеров ехал в сторону чеченцев. Офицеры должны были передать его отцу. За ними следовала повозка с деньгами – суммой выкупа за княгинь. На Мичике Джемал-Эддину поднесли платье, которое он должен был одеть. Затем он поднялся с нашими офицерами на гору, где сидел его отец, окруженный мюридами. Над головой Шамиля горец держал большой синий зонтик. Имам был в белой чалме, зеленой чухе и желтых тавлинских сапогах, Сын его, сойдя с лошади, поцеловал ему руку. Шамиль обнял его и прослезился. Потом приветливо поклонился нашим офицерам и попросил их передать барону Николаи свою благодарность за его попечение о сыне и «ласки к нему». Наши офицеры распростились и уехали, а горцы открыли пальбу холостыми зарядами, приветствуя пленника и радуясь вместе с имамом его возвращению.

Сколько раз через полторы сотни лет в подобных обменах пленными приходилось участвовать и Юрию. Лежа в госпитале, он вспоминал эти эпизоды из своей службы в Чечне и задавался вопросом: «Неужели ничего за эти полтора века здесь не изменилось в отношении чеченцев к русским или в отношении русских к чеченцам?» Ведь, как ни вбивали офицеры солдатам в головы мысль о том, что это чеченцы начали войну против России и русских, они понимали, что пока война идет все-таки на земле Чечни. А не где-нибудь в Курской или Пермской областях, Подмосковье, наконец. Да и ведь Чечня – это часть России. Чеченцы в подавляющем большинстве своем свято верили в идею борьбы за свободу и независимость. Но вместе с тем хотели беспрепятственно ездить в Москву и другие крупные российские города. А в это же время в их новых зиданах сидели новые русские пленники. Слышал Юрий, что среди них были и его земляки – депутат Губернской Думы Татьяна Кузьмина и журналист Владимир Петров. Они приехали в Чечню в поисках пропавших солдат и, сами попали в ловушку. Были в плену у горцев даже русские православные священники из грозненской церкви и одного из сунженских казачьих храмов. Их морили голодом, избивали и издевались. А сами чеченцы, повторюсь, хотели свободно передвигаться по России, гулять по Москве, кутить в ее ресторанах, веселиться с русскими девушками… Что-то не сходилось. Во всем разобраться сразу было сложно. И потом, что, спрашивается, делают тут, за тысячи километров от своего дома, обученные в лагерях Хесболлы и Аль-Каиды арабы? Им бы со своими проблемами на Ближнем Востоке, в Ливане и Ираке разобраться, а туда же – воюют здесь с россиянами за деньги религиозных фанатиков. Объявили джихад. А того не ведают или не подают виду, что за всем этим стоят вечные враги России и православных, которых сами же и ненавидят. Как все неоднозначно и порой запутано в истории и современной жизни!.. С тех самых пор и появился у Юрия интерес к развязыванию различных исторических узелков и клубочков.

А еще он писал стихи. В том числе и на исторические темы. После своих раздумий об имаме Шамиле в нем как-то почти спонтанно родились такие строки:

ШАМИЛЬ

Вдалеке от Кавказа,

За тысячи миль,

У священного камня

Молился Шамиль.

Бритый череп

На солнце арабском блестел,

Прогибалась спина

И бешмет шелестел…

Что просил у Аллаха

В пустыне Шамиль,

От родного аула за

Тысячи миль? –

Знают чёрный валун

И горячий песок,

Да хранивший имама

Калужский лесок,

Где молился Аллаху

Мятежный имам,

Завещавший возмездие

Страшное нам,

За свободу, распятую

В Чёрных горах,

За бесчестие горцев

На вражьих пирах…

Но беззлобную песню

Поёт мне зурна…

Звук печали растёт,

Как росток из зерна.

Всё насквозь пробивает

Упрямый росток,

А пробьётся, и нежный

Раскроет листок.

Так и горец,

Судьбу испытавший душой,

Вдруг наполнится нежностью

Дружбы большой.

И откроет дорогу

Навстречу друзьям –

Без ухабов коварных

И мстительных ям…

Не напрасно в пустыне

Молился Шамиль,

От родного Кавказа

За тысячи миль!..

И недаром о братстве

Вещал Магомет

До того за туманную

Тысячу лет…

Сердцем друга и брата

Написан Коран,

А не кровью из старых,

Открывшихся ран.

Не отмщения просит

Бессмертный имам,

А прощения всем,

Заблудившимся нам.

Милосерден и Бог, и Великий Аллах

В светлых мыслях, словах

И бессмертных делах!

Через несколько дней он написал еще одно стихотворение.

НОЧЬ В ГОРАХ

Вспыхнула ветка сирени

Молнией резкою в раме…

Встав, как ходжа на колени,

Кланялся гром над горами,

Бился о скалы с размаху,

И проклинал иноверцев,

Белого ливня рубаху

Рвал вместе с кожей и сердцем.

Стены качались от грома,

Стёкла дрожали от страха

В доме угрюмого гнома,

Стол освещался как плаха.

Было нервозно и жутко, -

Пахло слезами и кровью…

Горец ворочался чутко,

Бурку тянул к изголовью.

Верный кинжал под рукою

Трогал не спавшей ладонью,

Крепкой дышал аракою

Во тьму, словно в душу воронью…

Грозный хозяин за стенкой

Что-то шептал про расплату

С высохшей, древней чеченкой,

Стихшему вторя раскату…

В чётках старинного рода –

Каплей янтарной – обида

За униженье народа

И извиненье для вида…

Щурился в рамочке Сталин,

Равный, поди, только Богу,

Глядя с усмешкой, как Каин,

На грозовую дорогу.

Чёрная метка сирени

Вспыхнула молнией в раме, -

Страхом, пронзившим коренья

И облака над горами.