Глава. четвертая Шторм

Очнулся Еврибиад от водяных брызг, упавших ему на лицо. Открыв глаза, он обнаружил, что лежит на постели в своей палатке и на нем нет ни шлема, ни доспехов. Прямо над собой Еврибиад увидел два склоненных бородатых лица. Это были симбулей Динон и кормчий Фрасон.

– Как ты, дружище? – обратился Динон к Еврибиаду. – Ты слышишь меня?

– Слышу и вижу, – сказал Еврибиад, с трудом разлепив засохшие губы. – Чем завершилось сражение? Где моя триера?

– Цела твоя триера, друг мой, – улыбнулся Динон, присев на стул рядом с ложем. – Сражение закончилось ничем: едва стемнело, персидские корабли повернули к Магнесийскому побережью. Наши триеры тоже вернулись к мысу Артемисий.

– И все же наш флот сильно потрепал варваров! – радостным голосом вставил Фрасон. – Мы захватили тридцать вражеских судов, а потопили больше сорока.

– Каковы наши потери? – спросил Еврибиад.

– Потоплено двенадцать триер, повреждено около пятидесяти, – ответил Динон. – Спартанские триеры уцелели все до единой. – Симбулей помолчал и добавил, предупреждая очередной вопрос Еврибиада: – «Сатейра» тоже цела. К ней с кормы подошел корабль Адиманта и, зацепив ее канатами, оттащил от вражеской триеры.

– Персов, спрыгнувших на палубу «Сатейры», наши воины перебили всех до одного, – промолвил Фрасон, поставив на стол чашу с водой, которую он держал в руках. – Среди гоплитов и матросов убитых нет, а вот гребцов погибло двадцать человек. В основном это гребцы верхнего ряда.

– Что со мной? – Еврибиад попытался встать с ложа.

– Тебе нужно лежать, дружище, – сказал Динон, мягко и настойчиво прижав Еврибиада к постели. – Таково распоряжение лекаря. Тебя оглушило камнем, прилетевшим с финикийской триеры. Хорошо, шлем у тебя прочный, а иначе быть бы тебе теперь в гостях у Аида.

Динон взял со скамьи шлем с красным гребнем и показал его Еврибиаду. На шлеме с правой стороны зияла большая вмятина от булыжника.

– Пить хочу, – прошептал Еврибиад, бессильно уронив голову на круглый мягкий валик, набитый шерстью.

Фрасон осторожно поднес к его губам чашу с водой.

Утолив жажду, Еврибиад прислушался. Его взгляд метнулся к Динону.

– Что это за шум?

– Ливень шумит, – ответил Динон. – Мы едва успели вытащить триеры на берег, как разыгралась непогода. Все наши люди теперь прячутся по палаткам.

– На море бушует шторм, – сказал Фрасон с легкой усмешкой на устах. – Посейдон разошелся не на шутку! Ветер дует с юго-востока, гонит большие валы через пролив прямо к стоянкам персидского флота. Нынче у варваров будет беспокойная ночка!

– Постарайся заснуть, Еврибиад, – заботливо проговорил Динон. – Тебе нужно набраться сил.

Еврибиад сомкнул тяжелые веки, натянув на себя край шерстяного одеяла. Осознание того, что небольшой эллинский флот не только не был уничтожен варварами, но и с честью вышел из неравной битвы, наполняло Еврибиада торжеством и гордостью. Бурная радость, заполнившая сердце Еврибиада, гнала от него сон.

По кожаному верху палатки стучали струи дождя, частые и хлесткие. В щель меж холщевых входных занавесок просачивался запах сырой земли и густой аромат намокшей листвы деревьев. Где-то невдалеке грозно шумели морские волны, набегавшие на сушу и с шипеньем откатывающиеся назад, шурша по песку и мелкой гальке.

Еврибиад не заметил, как заснул. Ему вдруг приснился его отец Евриклид, суровый и седовласый. В свои восемьдесят с лишним лет Евриклид обладал завидным здоровьем. Он не хуже молодых воинов мог метнуть копье в цель и без труда переплывал реку Эврот, на берегу которой раскинулся город Спарта. Вот уже больше двадцати лет Евриклид заседает в герусии, спартанском совете старейшин. В герусию допускаются лишь те из граждан Лакедемона, кто ни разу не был уличен в неблаговидном поступке, кто строго соблюдает установления законодателя Ликурга и к шестидесяти годам дослужился до высших должностей в войске.

Еврибиаду снилось, что его отец вошел к нему в палатку в своем неизменном сером гиматии с красной каймой по нижнему краю, закутанный в свой любимый синий плащ.

«Ну, сын мой, рассказывай, достойно ли ты сражался с персами в недавней битве, – скрипучим голосом произнес Евриклид, – много ли вражеских кораблей ты потопил. Рассказывай все!»

Еврибиаду было стыдно перед отцом за то, что его триера так неудачно протаранила огромное финикийское судно, что в самый разгар сражения Еврибиад лишился чувств от удара камнем по голове. По сути дела, Еврибиад не успел совершить ничего героического в этом скоротечном вечернем сражении с флотом Ксеркса. Лгать и изворачиваться Еврибиад не умел, поэтому он откровенно поведал своему строгому отцу всю горькую правду.

Услышанное из уст сына заметно омрачило старика Евриклида.

«Вот уж не думал, сын мой, что ты опозоришь мои седины! – проворчал старейшина, завесив низкими бровями свои бледно-голубые глаза. – Тебе доверено начальство над общегреческим флотом, а это обязывает тебя быть храбрейшим среди всех эллинских навархов. Не умеешь достойно командовать, значит, сумей умереть достойно!»

Сновидение было столь ярким и осязаемым, что Еврибиад, пробудившись рано утром, первым делом спросил у подошедшего к нему лекаря, здесь ли еще его отец.

– Какой отец? – растерянно пробормотал лекарь, замерев с лекарственным снадобьем в руках возле ложа Еврибиада.

– Мой отец, старейшина Евриклид, – пояснил Еврибиад, приподнявшись на локте и озирая внутреннее пространство палатки, озаренное светом масляного светильника. – Я же ночью разговаривал с ним.

– Это было во сне, наварх, – участливо произнес лекарь, протянув Еврибиаду круглую глиняную чашу без ножки. – Во сне ты разговаривал не только с отцом, но и со своей женой. Я был рядом, поэтому все слышал. Выпей лекарство, наварх. Это избавит тебя от головных болей и придаст тебе сил.

Еврибиад, как ребенок, с готовностью принял целебный напиток из рук лекаря и беспрекословно выпил его. Ему очень хотелось поскорее встать на ноги, чтобы в новом сражении с варварами в полной мере проявить свою доблесть и привести эллинский флот к победе.

Еврибиад совсем не чувствовал голода, и все же лекарь принудил его отведать овсяной каши с жареным мясом. Этот завтрак приготовили на костре слуги Еврибиада.

Ливень прекратился около полуночи, но шторм на море продолжал бушевать, яростно обрушивая высокие мутные валы на береговые отмели и скалы.

Адимант, пришедший навестить Еврибиада, поведал ему о тех опасностях, через какие довелось пройти его кораблю во вчерашней битве. Триера «Кохлион», на которой Адимант держал свой командирский штандарт, была самой быстроходной среди коринфских триер. По этой причине, а также благодаря отличной морской выучке команды корабль Адиманта побывал в самом пекле сражения, не получив ни одного серьезного повреждения. Адиманту удалось потопить одно вражеское судно и повредить еще пять кораблей Ксеркса.

«Кохлион» означает по-гречески «Спиральная раковина».

Еврибиад слабым голосом поблагодарил Адиманта за то, что его корабль вовремя подоспел на выручку «Сатейре». Еврибиад беседовал с Адимантом, лежа в постели. На этом настоял его лекарь.

Тщеславный Адимант не скрывал горделивого самодовольства. Он был доволен тем, что ему удалось оказать помощь триере Еврибиада во вчерашнем сражении. Адимант надеялся, что Еврибиад будет помнить об этом на будущих военных советах и впредь не станет пренебрегать его мнением. Вслух об этом Адимант не сказал, но намек на это он все-таки сделал. Адиманту очень не хотелось, чтобы Еврибиад угодил под влияние Фемистокла.

От намеков Адиманта в душе Еврибиада появился горький осадок. Получалось, что Еврибиад теперь обязан Адиманту за поддержку в сражении, и, дабы не выглядеть неблагодарным, ему придется впредь считаться с мнением коринфского наварха.

Еврибиад вздохнул с облегчением, когда Адимант наконец удалился из его палатки.

Не прошло и получаса после ухода Адиманта, как к Еврибиаду наведался эгинец Поликрит. Правая рука Поликрита была перевязана узкими льняными лентами от локтя до плеча. Он получил ранение во вчерашнем сражении, когда взбирался на палубу персидского судна. Триера Поликрита под названием «Никея», что значит «Победа», являлась самым крупным кораблем во всем эллинском флоте. Потому-то Поликрит сражался на равных с большими финикийскими триерами. Триера Поликрита пустила на дно один финикийский корабль, и еще одно финикийское судно было взято воинами Поликрита на абордаж.

На корабле, захваченном Поликритом, оказался влиятельный персидский военачальник Артохм, женатый на сводной сестре Ксеркса.

– Артохм сражался как бешеный, но мои удальцы все же пленили его, – посмеиваясь, молвил Поликрит в разговоре с Еврибиадом. – Телохранителей Артохма пришлось всех перебить, они дрались отчаянно. Вся палуба захваченного персидского судна была залита кровью изрубленных варваров. Я сам чуть головы не лишился в той жестокой схватке!

– И все же, друг мой, ты вышел победителем, – не без зависти в голосе заметил Еврибиад. – Ты захватил большой вражеский корабль, взял в плен персидского военачальника. Эгинцы могут гордиться тобой!

Догадываясь, что именно гнетет Еврибиада, Поликрит ободряюще пожал ему руку.

– Флот Ксеркса еще не разбит, вчера мы лишь опробовали в деле нашу морскую тактику, – сказал он. – Решающие битвы с варварами еще впереди, друг мой. Так что воинской славы нам хватит на всех!

Глядя на входной полог, за которым скрылся Поликрит, торопившийся устранить все повреждения на «Никее» к концу этого дня, Еврибиад размышлял с мучительной досадой: «Да, полчища Ксеркса несметны, поэтому ратной славы хватит всем эллинам, взявшимся за оружие. Однако у спартанцев боевой славы должно быть больше, иначе зачем мы встали во главе общеэллинского флота и войска!»

Перед полуденной трапезой к Еврибиаду пришел Фемистокл, который сразу заговорил о том, насколько успешной была вчерашняя битва с вражеским флотом.

– Общие потери персов в шесть раз превосходят наши потери, – молвил Фемистокл, сидя возле постели Еврибиада. – Кроме того, одна лемносская триера покинула флот Ксеркса, перейдя на нашу сторону. Этой триерой командует знатный лемносец Антидор. В прошлом он не раз бывал в Афинах по торговым делам. Я хорошо его знаю.

– Думаешь, Антидору можно доверять? – спросил Еврибиад, глядя в большие, широко поставленные глаза Фемистокла.

– Вполне, – кивнул Фемистокл. – Антидор в душе ненавидит персов, ведь они убили его брата и племянника во время Ионийского восстания. Антидор горит желанием отомстить за них.

Фемистокл с торжеством на лице поведал Еврибиаду также о том, что Антидор нарисовал на папирусе точную схему расположения персидских кораблей вдоль побережья Магнесийского полуострова. Фемистокл принес этот папирус с собой, показав его Еврибиаду.

– Видишь, друг, на Магнесийском полуострове нет больших бухт, поэтому персы расположили свои суда вдоль пляжей и маленьких лагун, растянув их на большое расстояние, – говорил Фемистокл, тыча пальцем в карту. – Египетские корабли стоят на якоре недалеко от Сепиадского мыса. Финикийские триеры занимают бухту у Афет. Между ними расположились суда киприотов и памфилов, заняв все крошечные заливчики. К западу от Афет находятся стоянки ликийских кораблей, близ которых стоят карийские триеры, вытянутые на низкий песчаный берег. От Платанийского залива до мыса Гриба береговую линию занимают корабли ионийцев и эолийцев. А за мысом Гриба расположена стоянка киликийских судов. Таким образом, якорные стоянки персидского флота растянуты вдоль побережья Магнесии почти на шестьдесят стадий.

– И что нам это дает? – поинтересовался Еврибиад, не понимая, куда клонит Фемистокл.

– Наш флот может внезапным ударом уничтожить вражеские суда, скажем, возле мыса Гриба и безнаказанно уйти восвояси, – ответил тот. – Персидские навархи при всем желании не смогут быстро собрать в кулак свои силы. А нападать на нас разрозненными отрядами кораблей персы не осмелятся.

– Иными словами, ты хочешь разбить флот Ксеркса по частям, действуя стремительными наскоками. – Еврибиад покачал головой, внимательно разглядывая на папирусе карту Эвбейского пролива и побережье Магнесии. – Что ж, дружище, это дело верное. Как только стихнет буря, наш флот снова выйдет в море.

– Если ты не сможешь встать с постели, то могу я принять начальство над нашим флотом, – сказал Фемистокл, стараясь не смотреть в глаза Еврибиаду. – В любом случае, друг мой, ты по-прежнему остаешься верховным навархом. И любая победа эллинов на море будет записана на твой счет.

Еврибиад свернул папирус в трубку и протянул его Фемистоклу. При этом он произнес непреклонным голосом:

– Я буду участвовать в битве, даже если меня принесут на мой корабль на носилках.

Фемистокл взглянул на Еврибиада с невольным уважением. Перед тем как удалиться, Фемистокл отвесил полулежащему на ложе Еврибиаду почтительный поклон.

После полудня в эллинском стане заполыхали погребальные костры. Следуя своему обычаю, греки сжигали тела воинов, матросов и гребцов, павших во вчерашнем морском сражении. Не все убитые были доставлены на берег, несколько тел, упавших за борт в сумятице битвы, так и не были обнаружены. Сгоревший прах всех убитых эллинов было решено захоронить в общей могиле у подножия горы Телефрии.

По окончании траурной церемонии воины, гребцы и военачальники стали расходиться по своим становищам, разбросанным на морском побережье.

«Надо будет сказать Динону, чтобы в случае моей гибели мои бренные останки доставили в Спарту для захоронения», – думал Еврибиад, направляясь в кипарисовую рощу, раскинувшуюся на взгорье рядом со станом афинян.

Все доблестные предки Еврибиада были похоронены в Лакедемоне рядом с могилами древних спартанских царей. Род Еврибиада считался одним из самых знатных в Спарте, мужчин из этого рода было принято погребать в отчей земле. Если же случалось так, что прах павшего воина из рода Эгидов невозможно было привезти в Спарту, тогда его родичи воздвигали каменный кенотаф, то есть пустую могилу. На каменной крышке кенотафа выбивалось имя знатного спартиата, погибшего вдали от отчизны, но память о котором должна была жить в сердцах его потомков.

Взойдя на холм, поросший деревьями и кустами, Еврибиад замер, словно статуя, закутавшись в свой красный плащ. Над его непокрытой головой раскачивались и гнулись под порывами ветра темно-зеленые стройные кипарисы. Перед его взором расстилалась свинцово-голубая морская гладь, покрытая пенными волнами, катившимися к берегу из глубины Эвбейского пролива. Темные тяжелые небеса, затянутые тучами, казались зловещими.

Еврибиад вдруг ощутил в себе трепет души и волнение духа, созерцая бурную морскую стихию, неподвластную людям с их честолюбивыми помыслами. Ему стало жутко: таким ничтожным казался он себе перед этими темными небесами и штормовым морем, которые сливались у горизонта в нечто единое и бескрайнее.

«Что со мной происходит? Неужели я робею? – думал Еврибиад. – Но перед чем?… Перед новой грядущей битвой или перед этой мрачной соленой водой, способной поглотить разом наш флот и все корабли Ксеркса?»

Еврибиаду было стыдно перед самим собой за свой страх перед морем. Он жаждал подвигов и был готов сражаться с персами на твердой земле, а не на качающейся палубе триеры. Привычный к тактике сухопутной войны, Еврибиад терял уверенность в себе всякий раз, поднимаясь на корабль. Гордый и честолюбивый Еврибиад был вынужден внимать советам людей, сведущих в морском деле, и общаться с ними как с равными. Но разве равен по рождению с Еврибиадом тот же Фемистокл, матерью которого была фракиянка. Сами афиняне за глаза называют Фемистокла нечистокровным эллином! Симбулей Динон всюду сует свой нос, смея оспаривать даже некоторые приказы Еврибиада. А ведь Динон родом из периэков и не имеет полных гражданских прав, в отличие от спартиатов. Однако Динон имеет навыки судовождения и морского боя, а значит, Еврибиаду приходится с ним считаться. По спартанским законам, сим булей Динон является его правой рукой.

«Коль мне выпал этот нелегкий жребий, я обязан привести эллинский флот к победе! – мысленно подбадривал себя Еврибиад. – Если я проиграю варварам битву на море, то мой отец никогда не простит мне этого. Моя жена и мой сын будут презирать меня. Многие мои друзья от меня отвернутся. Уж лучше утонуть в морской пучине, чем терпеть такой позор!»