Святослав помолчал, словно собираясь с мыслями.

– Хоть ты и молод, Василий, но широко в Новгороде известен. Народу ты люб. Вот кабы стал ты принародно за меня ратовать, а Юрия Долгорукого повсюду хулить, я бы в долгу пред тобой за это не остался.

Василий усмехнулся: он все понял.

– Эх, князь! Коль ехало не едет, то и «ну» не повезет.

– Стало быть, и ты против меня, Василий?

– Не видал я от тебя таких благодеяний, князь, чтобы за тебя ратовать, а от Юрия не видал такого зла, чтоб ругать его принародно. Вот и все.

– Нет, не все, Василий, – покачал головой Святослав. – Лучше послушай меня внимательно. Я ведь сразу распознал, что ты за человек и отчего тебе на месте не сидится. Огонь у тебя в сердце, и жжет сей огонь тебя! Таким, как ты, самые великие дела по плечу. Ни горы, ни моря, ни полчища вражеские не остановят таких, как ты. Даже имя твое означает «царственный», а ты прозябаешь в ничтожестве, прости Господи!

У Василия дрогнули брови.

– Неправду молвишь, князь. Я в Новгороде среди кулачных бойцов первый, один на стенку хаживал. Из лука стреляю так, как не каждый из твоих гридней сможет. И злата и серебра у меня хватает. И друзьями Бог не обидел.

– Значит, ты всего достиг в жизни, друг Василий?

– Всего не всего, но многого, князь.

– А всего ты в Новгороде и не достигнешь, друг мой. Попробуй-ка здесь выше головы прыгни, мигом в изгоях окажешься. Не зря ведь купцы новгородские тебя к себе не принимают, хоть ты и купеческий сын.

Василий промолчал.

Князь же продолжил:

– По отцовской стезе, Василий, ты не пойдешь. Торговец из тебя не получится, ибо ты – воин. Кабы был ты князь, то смог бы мечом добыть себе и лучший стол, и лучшую долю. Но раз уж не родился ты в княжеской багрянице, значит, тебе надлежит быть подле князя, среди дружинников его. Тогда и доблесть твоя, и жажда к подвигам воссияют, как полуночная звезда. Слава рождается под звон оружия, Василий. А выходить в одиночку на стенку – это не подвиг, а дурь.

Хотелось Василию уязвить князя, спросить его, мол, сам-то когда-нибудь выходил ли один хотя бы против четверых, но не повернулся у него язык. Показалось Василию, что не насмехается над ним Святослав, но стремится втолковать ему некую истину. Удивительно, чужой вроде человек, а как точно подметил самую суть в душе Василия.

– Прозорлив ты, княже, – промолвил Василий. – Ратные дела я действительно люблю больше торговли. И слава для меня ценнее прибыли. Только если уж идти мне в дружинники, то лучше к Юрию Долгорукому, ибо он-то воюет на севере и на юге. Ты же сегодня князь, а завтра в грязь.

– Суздальский князь всю свою жизнь за киевский стол воюет, пока неудачно, – сказал Святослав. – В Киеве теперь брат мой старший сидит, а случись что со Всеволодом, тогда я на киевский стол сяду. Стану великим князем. Юрий Долгорукий зарится на земли новгородские, а то, что он дружелюбие свое новгородцам показывает, так это оттого, что не одолел он покуда новгородцев в сече. Но дружелюбие это до поры, поверь мне, Василий. По правде говоря, у суздальского князя будешь ты самое большее младшим дружинником, я же гридничим тебя сделаю.

Василий пристально посмотрел Святославу в глаза:

– На Суздаль хочешь ратью идти, князь?

– Сначала мне надо на новгородском столе удержаться, – уклончиво ответил Святослав. – Поможешь мне в этом, Василий?

Колебался Василий. Не любил он влезать в вечевые дрязги, но ясный открытый взгляд князя подкупил его. И Василий решился.

– Ладно, князь. Чем смогу, помогу.

В тот же день, вернувшись домой, Василий стал совещаться со своими побратимами.

– Довольно нам не у дел сидеть, – молвил Василий. – Князь наш поход на Суздаль замышляет, а вече грозится скинуть его ради сына Юрия Долгорукого. Не хотят купцы да посадские ссориться с суздальским князем. Вот и задумал я пособить князю нашему, други мои. Князь нас за это отблагодарит.

По лицам друзей понял Василий, что не прельщает их служить Святославу Ольговичу.

– Чего вкривь да вкось глядите! – рассердился Василий. – Молвите без утайки, чем недовольны?

– На печи лежать, оно, конечно, скучно, – первым высказался Костя Новоторженин, – зато сам себе господин. А князю служить – день и ночь тужить.

– Я согласен с Костей, – коротко отозвался Домаш.

– Не тот воитель Святослав Ольгович, чтобы с Юрием Долгоруким тягаться, – вздохнул Фома. – Без своего брата Всеволода Ольговича он в поход не выступит, а у Всеволода на юге делов невпроворот, до Суздаля ли ему!

И только Потаня ответил вопросом на вопрос:

– Чем прельстил тебя князь Святослав, Василий?

– Мне показалось, он достойный человек.

– Показалось?

– Хочется верить, Потаня, что это так и есть.

– Про Святослава говорят столько нехорошего. Он и девиц соблазняет, и у резоимщиков деньги выманивает по подложным грамотам, и лжесвидетельствует в суде…

– Про меня тоже немало говорят, – пожал плечами Василий. – Стал ли я хуже от этого, чем есть?

– Ты обещал помочь князю?

– Да, Потаня.

– Слово не воробей… – Потаня печально вздохнул. – Придется тебе выполнять обещание. А коль не послушают тебя новгородцы?

Василий задумчиво потер лоб.

– Вот и выходит: впрягся баран в соху, а пахать не умеет, – беззлобно усмехнулся Потаня. – Что тебе во благо, Вася, то вряд ли будет во благо людям, пострадавшим от Святослава.

– Да что вы меня поучаете! – вскипел Василий. – Без вас обойдусь. Святослав им не по душе! Признайтесь лучше, что робеете вступиться за Ольговича, когда в Новгороде на каждом углу ратуют за Юрьевича.

Размолвка Василия с друзьями скоро стала известна всему дому.

Амелфа Тимофеевна относилась ко всем сыновним побратимам с материнской любовью, потому и не прогоняла молодцев из своего терема несмотря ни на что. «Поссорились – помирятся. Дело молодое!» – рассуждала вдова.

Друзей у Василия, конечно, хватало и кроме побратимов. Со всеми переговорил Василий, но лишь двое согласились вместе с ним за князя Святослава стоять. Это были Викула, сын шорника, и Ян, сын стеклодува, прозванный Лунем за белобрысый цвет волос. Такого с Василием еще не случалось, чтобы сотоварищи его не шли за ним по первому зову.

«Ничего, – утешал себя Василий, – выйду в воеводы, сами ко мне прибегут!»

Между тем в Новгороде нарастало зловещее противостояние. Кучка бояр и часть купечества тайно готовились к схватке за Святослава Ольговича против всего народа, возглавляемого посадником. Распространился слух, будто бы пересылается письмами посадник с князем суздальским. Это побудило сторонников Святослава однажды поздно вечером собраться на совещание в доме тысяцкого.

Пришел на то собрание и Василий.

– Коль начнут черные людишки вставать на вече против Святослава, не пересилить нам их, ибо меньше нас, – говорил Ядрей. – Действовать надо, покуда в вечевой колокол не ударили. Крикунов посадских нужно пристращать, а кого и в ножи, но только без шума. А посадничку петуха красного во двор запустить, дабы у него о другом голова болеть начала. Что скажете на это, други?

Все пришедшие на тайный совет согласились с воеводой.

И только Василий возразил:

– Запугивать людей – это одно, Ядрей Дорофеич, а ножами резать – это совсем другое. Я на такое дело не мастак, предупреждаю сразу. И с огнем баловаться не люблю. Не ровен час, от мести вашей полгорода выгореть может.

– Робеешь, Вася? – прищурился воевода.

– Не пристало тебе это, Василий, – с жаром вымолвил Добрило.

Василий усмехнулся:

– Еще неизвестно, бояре, кто из нас больше робеет.

– Что ты предлагаешь? – раздраженно спросил рыжебородый боярин Стас.

– Надо пойти к посаднику и спросить его напрямик, получал ли он грамоты от суздальского князя, – сказал Василий. Ему самому не верилось в это.

Бояре зароптали. Их гневные взгляды устремились к тысяцкому, мол, кого ты позвал на такое дело!

Ядрей постарался исправить положение.

– Неопытен ты, Вася, в государственных делах, поэтому и молвишь ерунду, – заговорил он, придав своему лицу добродушное выражение. – И в людях ты еще не научился разбираться. Обманет тебя посадник и глазом не моргнет. Не пойман – не вор. Не хочешь двор посадника поджигать – не надо, не желаешь кровью пачкаться – изволь. Дам тебе иное поручение. Сделаешь?

– Что за поручение? – насторожился Василий.

– Пригласишь к себе в гости корабельщика Гремислава и угостишь его медом хмельным, но перед этим подмешаешь в питье порошок, какой я тебе дам. Захворает Гремислав не сразу, а на третий день. Так что подозрений на тебе не будет. Не любит Гремислава князь Святослав за речи его дерзкие. Да и тебе, Вася, Гремислав успел насолить, выступив против тебя в Никольской братчине. Обид прощать нельзя!

– Не гожусь я на такое дело, – промолвил Василий и поднялся со стула.

Бояре опять зароптали.

Тысяцкий заволновался:

– Экий ты щепетильный, Васенька. Никак тебе не угодишь! Куда ты собрался? Посидел бы еще. Не все еще сказано.

– С меня довольно услышанного, – возразил Василий, явно собираясь уходить. – Не обессудь, воевода. Не хочу греха на душу брать. Прощай!

– Ты и так в грехах по уши, дурень! – сердито воскликнул Ядрей.

Василий обернулся на этот окрик уже у самой двери.

– Те грехи по молодости были, воевода. Без умысла я тогда грешил. И каюсь ныне за прошлое свое.

Выйдя из горенки, Василий решительно захлопнул дверь. Зачем он только пришел сюда! Спускаясь вниз по ступенькам к выходу из терема, Василий слышал, как бояре гневными голосами ругают тысяцкого, костят почем зря и самого Василия. «Экую овечку из себя строит! Будто не проливал он кровь человеческую!»

На темной улице обуяла сердце молодецкое грусть-тоска, словно оказался Василий один-одинешенек на всем белом свете.

В майском небе перемигивались далекие звезды, холодные и безучастные ко всяким людским делам. Тишина окутывала все вокруг, лишь скрипнула где-то в отдалении калитка да взлаял потревоженный кем-то пес на соседней улице.

Василий понуро брел по дощатой мостовой вдоль высокого тына. Он, похоже, и впрямь не умеет разбираться в людях. Что-то недоглядел он в Святославе и в тысяцком тоже. А может, Святославу невдомек, что тысяцкий такие злодейства ради него замышляет? Надо будет еще раз потолковать с князем, неужто он одобрит смертоубийство и поджоги домов!

Свернув в переулок, Василий зашагал быстрее. Быстрее завертелись и мысли у него в голове.

«Верно молвил Потаня о Святославе. И свеж и гож наружно Ольгович, однако новгородцам он не люб! Натерпелись они, видать, от него несправедливостей. По всему выходит, в Новгороде у Святослава недругов больше, чем друзей».

Сзади послышались быстрые приближающиеся шаги.

Василий оглянулся, но никого не увидел. Улица была пуста. Через минуту тот же шум за спиной заставил Василия остановиться.

Из-за угла вынырнула темная фигура и торопливо приблизилась к Василию.

Это был Нифонт.

– Широко шагаешь, сосед, – с усмешкой промолвил купец. – За тобой не угонишься. Нам ведь по пути.

– Что, закончил свои разговоры Ядрило? – спросил Василий, двинувшись дальше.

– Не ведаю, – беспечно отозвался Нифонт и зевнул. – Ушел я, как и ты. Почти убег. Я ведь торговец, а не тать.

– Правильно сделал, – похвалил Нифонта Василий.

В нем даже появилось невольное уважение к Нифонту.

– Сильно осерчал на тебя воевода, – приятельским тоном сообщил Нифонт.

– Переживет! – буркнул Василий.

– Злопамятен Ядрей Дорофеич, – продолжил Нифонт. – От него любой каверзы ждать можно.

Василий промолчал.

– Тебе не страшно, Вася, а я вот робею, – признался Нифонт.

Василий опять промолчал. Да и чем он мог утешить Нифонта?

В конце Холопьей улицы Нифонт вдруг схватил Василия за руку и, волнуясь, забормотал:

– Не буду я нынче дома ночевать, мало ли что удумает против меня воевода. У жениной сестры переночую. Вот ее дом. Подсоби мне, Вася, через частокол перебраться.

– Почто так? – удивился Василий. – Постучи в ворота, нешто не откроют?

– Будить не хочу, – прошептал Нифонт. – Я через сад проберусь к бане, там и отосплюсь. Только ты никому ни гу-гу об этом!

– Ладно. – Василий сдержал усмешку, решив, что Нифонт лукавит, совсем не баня его интересует, а постель молоденькой свояченицы, муж которой в данное время находился в Ладоге.

Нифонт узкой тропкой провел Василия на зады, где тын был пониже, и шепотом попросил его нагнуться.

– Я взберусь тебе на спину и перемахну через забор.

– Сапогами меня не извози, – проворчал Василий, нагибаясь.

Нифонт торопливо обтер сапоги о траву и с кряхтеньем полез на забор, упираясь коленями в широкую спину Василия. Нифонт был уже наверху, когда из-за соседнего частокола выскочили четверо молодцев в надвинутых на глаза шапках и молча бросились на Василия.

Василий не растерялся.

От его сильного удара кулаком один из нападавших упал на землю и остался лежать. Трое других повисли на Василии, пытаясь скрутить ему руки.

Василий отчаянно боролся, головой расквасив нос еще одному из злодеев. Он справился бы и с двумя оставшимися, но сильный удар по голове чем-то тяжелым погрузил его в беспамятство.