Брат Владимир

Сколько Дмитрий ни вспоминал брата Ваню, тот всегда стоял перед глазами мальчонкой, сползающим с лошади, чтобы ехать вместе с митрополитом в возке. Не мог не только представить его повзрослевшим, но и понять, насколько братишка младше. Считал и выходило, что всего на год от Владимира. Этому не верилось, двоюродный брат держался всегда если не ровесником самому Дмитрию, то лишь чуть младше.

Конечно, Ванятка был упитанным, как и сам Дмитрий в детстве, а Володя всегда тонкий, рослый. Вот и теперь он, считай, на четыре года младше, а ростом князя почти догнал. Только угловатость исчезла, а лепоты во внешности заметно прибавилось. У младшего князя большие серые глаза, узкое лицо, хороший рост и стройная фигура. Девки поневоле шеи сворачивают. Но у самого Владимира на уме одна рать.

Нет, он не воинственный и не жестокий, напротив, лучшего защитника и не найти. Отменный князь-воевода со временем будет! Молчалив, слов зря не бросает, добр, милостив и богобоязен, никогда не предаст. Владимира очень любит игумен Сергий, и митрополит Алексий тоже.

Из-за тонкого стана и узкого лица он выглядит рядом с широким основательным Дмитрием много младше. Молодость Дмитрия выдают румянец на щеках да вечно горящие глаза. Глаза-то он смиряет, а полыхающие краской щеки куда денешь?

Дмитрий относится к Владимиру, как к родному брату, не удивительно, вместе выросли. Младший князь тоже. Уделами его Иван Красный не обидел, помимо тех, что от отца получил, еще выделил, но молодого князя интересует больше всего рать.

О Владимире Дмитрий задумался потому, что кого-то надо в Новгород послать. Там беда – пожар не меньше московского Всесвятского. Конечно, пожары для русских людей не диво, хотя и погорел вольный город, но поднимется быстро, Новгород богат. Тут еще другое: псковские земли снова стали мучить ливонцы, надо показать Верховым городам, что Москва хотя и сама пострадала, но своих сторонников не забывает. А ливонцам заодно показать, с кем дело иметь будут, если на Псков пойдут!

А как это сделать? Самому уходить нельзя, Ольгерд только прослышит, тут же вернется! И Михаил Тверской сидеть дома не станет. Больше никого из родичей нет, а посылать просто воеводу негоже, это не маленькая Коломна или Волоколамск. Оставался Владимир, пусть не во главе войска, но при нем. Как представитель московского князя, его ближайший родич.

Митрополит, услышав такие речи, изумленно уставился на молодого князя: ой-ой, научил на свою голову! Вон как заговорил, точно сам все знает. Это и хорошо, и плохо. Хорошо, потому как Алексий не вечен, князю надо самому привыкать не делать глупостей и смотреть далеко вперед, а плохо, потому как самостоятельно нетерпеливый и упрямый Дмитрий может порушить то, что митрополит с таким трудом выстраивал.

Но сейчас он прав, во всем прав. И в том, что показать, мол, Москва не забыла про Верховые земли и готова поддержать, хотя самой тяжело. И в том, что ехать придется Владимиру, больше некому. Мелькнула, правда, мысль о Дмитрии Михайловиче Боброке Волынском, все же муж княжьей сестры, но потом подумал, что уж лучше Владимир. Алексий усмехнулся сам с собой: пусть эти два мальчика покажут старым опытным волкам, что приходит их время, чтобы перестали заступать путь и сидели в своих норах, оттуда лишь ворча на молодняк.

Владимир поручению не удивился, это даже чуть задело горячего Дмитрия. Он ожидал, что брат козликом от восторга скакать будет, как-никак сам войско поведет, а тот спокойно принялся обсуждать с митрополитом, кто пойдет с ним и сколько полков возьмут. У самого князя от возбуждения привычно краснели щеки и становился глуховатым голос. У младшего князя голос уже поломался, он в прошлом году петушком иногда разговаривал, может, тогда и привык помалкивать?

Долго обсуждали, теперь уже с воеводами, каким путем идти. Между Верхом и Москвой лежит тверское княжество. Стоит Михаилу Александровичу узнать о Владимире с его полками, как вся еще не разошедшаяся по домам сила Ольгерда будет брошена на этот поход.

– Значит, надо как сам Ольгерд – чуть не ползком. Ходит же он, веткой не шелохнув! – басил Дмитрий.

– Да то не удивительно, пройти можно и тихо, но если не услышат, так увидят, вокруг Твери деревень много, достаточно одному увидеть, и все пропало.

Думали, думали и придумали между Михаилом и Ольгердом проскочить, где уж совсем не ждут, а увидев, не сразу сообразят, что за рать гуляет по лесам. Нашли толковых проводников, собирались, никому не говоря куда идут. В Москве тверских соглядатаев много, живо оповестят. Даже вышли из ворот так, словно в другую сторону отправляются, москвичи решили – в Переяславль пошли. И только там, сделав немалый крюк, сменили направление. И вел рать сам молодой князь Владимир Андреевич, хотя было ему только пятнадцать годочков.

Но княжичам взрослеть рано приходится, некогда за материнский подол цепляться да за отцовским стременем прятаться. Тем паче что у обоих отцов давно нет.

Честно говоря, Дмитрий даже завидовал младшему брату, ему тоже хотелось вот так прощаться, строго глядя в глаза, также махнуть рукой воинам, что пора, и уехать, не оборачиваясь. Состояние своего воспитанника, видно, понял умный митрополит, тихо произнес:

– Каждому свой путь, Дмитрий. Ты князь, тебе не всегда на коне впереди дружины, иногда твоя голова важней твоего меча. Верно решил, тебе из Москвы сейчас нельзя, пока ты в Москве, она стоит.

Почему-то последние слова Алексия оглушили Дмитрия, выходит, он держит большой белокаменный город? И в ответе за всех людей, которые здесь живут? И… не только в Москве, но и в княжестве? Да не в одном… Стало чуть страшно от такого груза ответственности. И радостно, потому что рядом есть мудрый советчик, который все загодя продумает, просчитает и скажет, как правильней поступить.

А советчик мыслями был уже с младшим княжичем. Он любил и Дмитрия, и Владимира. Если бы тогда не выбрал старшего как своего ставленника, то вполне мог бы взять и Владимира. Но тот уж очень мал оказался после смерти Ивана Красного, и слишком много недовольных нашлось бы, что митрополит супротив отчины и дедины пошел и супротив воли покойного князя.

Дмитрий горяч, упрям и не всегда разумен, с ним будет трудно. Но митрополит должен успеть научить его быть настоящим великим князем, а годы берут свое, все тяжелее подниматься по утрам, тяжелее двигаться… И снова, в который уже раз устремилась молитва к Господу, чтобы ободрил еще, чтобы помог поставить на ноги этого упрямого своевольного мальчишку, чтобы был у истерзанной веками раздоров Руси князь, который сможет взять ее под свою руку.

То, что Дмитрий дерзок, это даже хорошо, тихому и разумному Владимиру было бы тяжелее справляться с совсем не мирными князьями-соседями. Здесь одного воинского умения мало, здесь нужна такая удаль, какая проявилась у молодого князя, когда вдруг отправил жечь посад, изумив всех бывалых воинов. А ведь помогло! Не оставили Ольгерду и бревнышка.

Пока митрополит размышлял о том, как сделать из него сильного князя, сам Дмитрий удрал к жене с маленьким сыном. Евдокия смотрела жалостливыми глазами:

– Митя, как же там Владимир один?

И только тут Дмитрий вдруг осознал, что предстоит брату. Обмануть двух матерых князей, проскользнуть мимо них незамеченным, добраться до Новгорода да еще и по границе с ливонцами походить! Подумав об этом, стал серьезен, даже помрачнел, но он просто по натуре не мог долго хмуриться, снова ожил, махнул рукой:

– Брат справится!

Владимир действительно справился, причем воевода после твердил, что столь толкового князя Москва и не видала. Дмитрия чуть уколола такая похвальба, но только чуть, и он радовался за брата от души.

Молодого князя Новгород поразил до глубины души. Москва горела много раз и много раз отстраивалась, это дело привычное. И московский торг тоже оживал быстро. Но то, что увидел Владимир в Новгороде, не шло ни в какое сравнение с Москвой! По всему городу еще разбросаны следы пожарища, все же сильно погорели, но Торг гудел так, словно ничего и не было. Толпы снующего народа, немолчный гомон, крики разносчиков, купцов, предлагающих свой товар, смех, брань, немыслимая смесь запахов, от кислых кож до восточных снадобий… И все в постоянном движении, казалось, остановки не будет и ночью. Но наступил вечер, и Торг стих, куда-то девались все купцы со своими товарами, расползлись по домам покупатели… А с первыми лучами солнца все началось снова.

Владимиру Андреевичу в Новгороде очень обрадовались, не столько потому, что помощь была нужна, сколько от понимания, что Москва в беде не бросила и за разбой ушкуйников зла не держит. Но князь долго сидеть в самом городе не стал, поторопился во Псков. Пожилой, повидавший виды новгородский тысяцкий поинтересовался:

– Владимир Андреевич, перехватить всех доглядчиков не удастся, как сделать, чтоб никто в округе не знал о твоем походе?

Тот рассмеялся:

– Зачем же скрывать? Напротив, пусть все знают, что за Новгородом и Псковом Москва стоит! И во Пскове сколько надо пробуду, чтоб ливонцам показать это же. Пусть боятся!

Владимир пробыл в Новгороде и Пскове всю первую половину года, возвращался уже летом возмужавшим и сильно похорошевшим. В пятнадцать юноши сильно меняются, а уж в таких походах тем более.

Евдокия смотрела на сродственника с ласковым изумлением:

– Володимир!..

У повзрослевшего князя на подбородке уже вовсю закурчавилась первая бородка, от этого лицо стало еще краше. Ох, хорош молодой князь! Не одно девичье сердечко забилось при его виде. Московская порода хорошо видна в обоих двоюродных братьях, только Дмитрий кряжистый дубок, а Владимир скорее стройный тополек.

Пока младший князь объезжал Новгородские и Псковские земли, в Москве приключился новый скандал с тверским князем, да еще какой!..

На исходе весны в Москву принесли скорбную весть: скончался многострадальный Василий Михайлович. Теперь уже никто не мешал считать Тверь своей вотчиной Михаилу Александровичу. И тот сразу не просто взял Тверь под себя, но и показал, кто в княжестве хозяин. Снова потянулись в Москву обиженные Михаилом Александровичем и тверским епископом. Митрополит Алексий вызвал его в Москву на суд.

Семен уже не впервые переносил на пергамент то, что Савелий изначала нацарапал на цере. Сейчас он с изумлением слушал то, что должен красно написать вслед за Савелием: тверской князь был зван в Москву для правого суда. Его безопасность обещал блюсти сам митрополит Алексий.

– Да как же, ежели?..

Савелий огрызнулся на неразумного помощника:

– Замолчь! Не твое то дело! Митрополит обещал, с него и спрос!

Коротко кивнув, Семен склонился над пергаментом, старательно выводя букву за буквой. Чтобы не смущаться тем, что пишет, принялся раздумывать над недавно виденным. У княжьего писца увидел тряпичную бумагу. Это совсем не пергамент! Мягкая, тонкая… Только когда узнал, что с нее ножичком соскабливать нельзя, порадовался – лучше так, как они пишут, если что не так, подсушил и поскоблил.

Только подумав об этом, Семка тут же подпортил буквицу. Замерев лишь на миг (хорошо знал, что писец сразу заметит его смущение), он ловко продолжил свое дело. Пусть подсохнет, потом подотрет и заменит неверную буквицу на нужную. Кажется, Савелий не заметил.

Теперь старался думать уже о словах, которые пишет.

Тверской князь Михаил Александрович приехал на суд не один, привез многих своих именитых бояр. Вначале ходили по новому Кремлю, разглядывали, едва заметно качали головами, стараясь не подавать вида, что поражены, что завидуют. В Твери заслон поставлен как обычно деревянный, Михаил уже понимал, насколько проигрывает Москве, но силы духа не потерял.

А бахвальством московским был задет, очень захотелось показать, что он не лыком шит. Может, оттого на суде с Еремеем вел себя дерзко, бояться было нечего, сам митрополит Алексий защиту обещал. Конечно, князь на любовь к себе митрополита не надеялся, не ждал и от Дмитрия Ивановича дружбы крепкой, но не верил, что могут сделать что плохое, пойти против своего собственного обещания.

Не ждал, а случилось. Михаил Александрович с вызовом смотрел на Дмитрия Московского, словно говоря: ну и что ты со мной поделаешь? Не признаю ваших решений и признавать не собираюсь! Его взгляд переместился на Алексия, выражение глаз не поменялось. Князь бросал открытый вызов, уже прикидывая, как быстро надо будет ехать до своей земли и как собирать рать, чтобы отбиться от этого мальчишки, ставшего князем с помощью вон того старика в рясе.

Он так увлекся собственными мыслями, что даже пропустил важный вопрос кого-то из бояр. Когда переспросили, чуть дернул головой:

– Что?

– Да он и не слушает! – возмутился Дмитрий. Его ноздри возбужденно раздувались, лицо как всегда, когда он бывал чем-то сильно задет, покраснело. Глаза метали молнии, способные сжечь на месте непокорного. Но тверской князь был не из тех, кто страшно боится гнева московского князя.

Михаил Александрович стоял прямой, непокорный, надменный. Это решило все, Дмитрий дернулся, резко бросил:

– А вот посиди, князь Михаил, подумай над своими словами!

И снова Михаил Александрович не почуял беды, усмехнулся и направился к выходу, даже не посмотрев на соперника. Но дальше произошло то, чего он уже никак не ждал. Боярин, что стоял на крыльце, показал на крытый возок:

– Садись, князь, сопроводить велено.

Неужто так испугались, что готовы вот так выпроводить до своего удела, даже не попрощавшись? Ай да храбрец московский князь, не стал дослушивать соперника, поспешил отправить восвояси! Разве ж это суд?

И только когда возок, несколько раз повернув, обогнув горы строительного мусора, сложенные бревна, камни, чьи-то дворы, вдруг въехал в открытые ворота и остановился возле незнакомого крыльца, Михаил Александрович очнулся от своих мыслей. Оглянувшись, он увидел, что ворота спешно закрыли и даже заложили огромным бревном. Рядом настороже встали двое дюжих молодцев.

– Куда это вы меня привезли? – вопрос был к подскочившему и согнувшемуся в подобострастном поклоне человеку.

Тот, не до конца выпрямившись, развел руками:

– Велено здесь содержать… Проходи в покои, князь Михаил Александрович…

У тверского князя глаза полезли на лоб, он силился собрать разбегающиеся в разные стороны мысли и не мог. Его привезли на этот двор явно одного. Что это значит?

– Где мои люди? Где это я?

– Где твои люди, про то мне не сказано, а ты на дворе боярина Гаврилы Кошки.

– Ты, что ли, боярин-то? – насмешливо оглядев все так же почтительно кланявшегося человека.

– Нет, что ты! – почти испуганно замахал руками тот. – Я дьяк его Петр Кривой. А самого боярина нетути, уехал. Тебя сказано тут держать, никуда не выпуская, а все, что скажешь, выполнять и доставлять немедля.

И снова дивился Михаил Александрович. Его увезли вдруг, когда слишком насмешливо стал разговаривать с великим князем, этим мальчишкой на престоле. Но на дворе боярина все готово и люди предупреждены, стало быть, заранее знали, что сюда привезут? Этот Митька глупей, чем он думал. Ладно, нынче переночует, где есть, а завтра потребует себе митрополита и напомнит о грамоте с обещанием свободы.

– Ну, веди меня в свои хоромы.

Дьяк, все так же согнувшись, показал рукой:

– Добро пожаловать, князь.

И только тут до Михаила Александровича дошло, почему столь подобострастен этот человек, он не зря прозван Кривым! Один бок бедолаги явно тянуло книзу.

Хоромы были приготовлены недурные, и ужин подали тоже хороший. Янтарная севрюжина оплывала жирком, стерляжья уха аппетитно дымилась в чашке, красовались пироги с белорыбицей и брусникой, стоял жбанчик со ставленым медом… Но есть пришлось одному.

Князь вдруг показал дьяку на стол:

– Откель все это, если хозяев дома нет? Или им пришлось спешно ноги уносить, меня увидев?

Тот усмехнулся:

– Зря не веришь, Михаил Александрович, для тебя все готовлено. Стряпуха у нас хороша, а без дела застоялась, вот и расстаралась, узнав, что будет кому пробовать. Ты ешь, все вкусно и с душой.

«И с ядом?» – хотел было спросить князь, но сдержался. Не думалось, что могут и под замок посадить, не только жизни лишить. Решил отдохнуть, утро вечера мудренее, завтра он себя еще покажет!

Но увидеться с митрополитом на следующий день Михаилу Александровичу не пришлось, тот спешно уехал в Радонеж. С Дмитрием он и сам не желал разговаривать. Оставалось сидеть, досадуя на свою доверчивость и злясь на потерю времени.