«Третий» попросту – и тогда, и сейчас – дремал и действительно не придал словам Будайкина особого значения. Сережа понял это по голосу. И теперь ему оставалось решить еще один вопрос: где встречать шефа? Ответ вроде бы был очевиден: на шлагбауме. Но смена-то была уже не его. А список смен у шефа был всегда с собой, и он строго следил за его исполнением. Да, с одной стороны, ситуация неординарная: трое вместо пяти, и с первым номером что-то непонятное, но с другой – будет ли все это достаточным основанием для нарушения сложившегося порядка вещей? Может, стоит каким-то образом доставить Семеныча сюда, на КПП, и тем самым хотя бы частично отвести от него удар? Сережа долго не мог прийти к решению, продолжая на автомате работать, открывая и закрывая шлагбаум, но уже спустя пять минут Будайкин избавил его от сложного выбора – и сам вышел к шлагбауму. Неожиданно Владимир Семенович сел на шлагбаум и, словно малый ребенок на деревянной лошадке, стал скакать на нем. Сережа не заметил, как Будайкин оказался рядом, и поэтому не смог вовремя остановить вконец обезумевшего напарника. Не обращая внимания ни на Сережу, ни на сигналящих водителей, которых к полудню скопилось предостаточно, Будайкин неудержимо несся вперед верхом на шлагбауме.

Стащить Будайкина со шлагбаума Сереже удалось примерно через минуту – благо, Владимир Семенович не особо сопротивлялся. Вскоре Будайкин оказался на КПП. Сережа усадил Владимира Семеновича в кресло. Положить его было некуда и не на что. Все свободное пространство, и топчан в том числе, было с толком и без толку занято какими-то ящиками, коробками и просто бумагами. Разобрать это все сейчас не представлялось возможным. Да и зачем? Чтобы уложить Будайкина? Что это даст? Что сидя, что лежа – одна беда…

Сережа посмотрел на первый номер, который все еще скакал на кресле (вероятно, по инерции) и подумал: «Может, оно и правда так, а? Не может же вот так просто человек уйти куда-то в другой мир?»

На всякий случай Сережа включил телевизор и пощелкал каналы. Нет, все как обычно. Ничего экстренного. Еще раз глянув на Будайкина, он оставил экран включенным. На выходе, в прихожей Сережа замешкался, меняя обувь: днем пригрело – и ночные теплые ботинки, и так неделями не снимаемые, начали прямо травить ноги, – и вдруг отчетливо услышал, как Владимир Семенович прекратил свою безумную скачку. Кресло перестало скрипеть. Сережа, стоя на одном колене, заглянул в комнату и увидел, что Будайкин уставился в экран. По его комментарию Сережа понял, что по телевизору показывают как раз того, из-за отсутствия которого Будайкин потерял покой. Сережу прямо передернуло: да вот же оно! Все просто: Семеныч должен его увидеть и всё – всё пройдет! Но хватит ли этого одного раза, чтобы избавить первый номер от его наваждения?

Сережа взял пульт и сразу по окончании сюжета на одном канале переключил на другой в поисках необходимых новостей, потом на следующий – кажется, об одном и том же совещании с разными акцентами вещали все каналы без исключения. Таким манером Сережа сменил пять или шесть новостных программ, в промежутках выбегая на сигналы к шлагбауму. Когда поток известий иссяк, Сережа с надеждой уставился на Владимира Семеновича. Будайкин же впервые за все время посмотрел Сереже прямо в глаза и торжествующе заявил:

– Ну, видишь? Я же говорил тебе, что его нет…

Сережа вспыхнул:

– Да как нет?! Вот же его показывали! И там, и там, и там! Везде он! Везде!

Будайкин скривился:

– Э-э-э, какой ты… П. как раз потому и нет, потому что он везде… А, как думаешь, Сережа?

– Да есть он, есть! – крикнул Сережа в отчаянии и вышел к шлагбауму.

Теперь оставалось только ждать шефа, но после неудавшегося эксперимента с новостями в положительный исход верилось с трудом. Что шеф, собственно говоря, мог сделать? Семеныч же не кукла и не робот: не переключишь нужную кнопку – и всё готово: «П. есть, иди работай, старый хрен!» Нет, тут человек. И если для человека П. нет, не так просто его вернуть обратно, если П. вообще, конечно, когда-либо был…

На этой мысли Сережа замер. «Так, стоп! Это что такое?» – спросил он сам себя и беспокойно туда-сюда зашагал вдоль шлагбаума. «Этот бред Семеныча – зараза какая-то», – решил про себя Сережа и поспешил избавиться от нехороших мыслей. Нет, П. есть, конечно. Есть. И шеф есть. И шлагбаум вот есть. И база эта. Вообще все есть, если П. есть. Это с Семенычем на старости лет чего-то случилось, но ему-то, Сереже, в его почти двадцать, чего с ума сходить? Сейчас шеф приедет и все разрулит. Так думал Сережа, нарезая метры вдоль шлагбаума, но нотка беспокойства, вдруг появившаяся, никуда не исчезала. И когда в ворота на джипе въехал шеф, ему пришлось долго сигналить, чтобы пробудить заблудившегося в своих мыслях второго номера, который уже давно стоял на одном месте посреди дороги. Сережа вдруг понял, отчетливо и нерушимо, что хотя П. и был, и, конечно, есть – его может не быть, не быть совсем, может не быть…

Шефа тоже звали Сережа. Про себя Будайкин именовал их Сережа Большой и Сережа Маленький. Хотя и по росту, и по возрасту различий было не так уж и много. Шефу было вроде как двадцать пять с копейками. Но только он был генеральским сыном, и это все сразу меняло. Увеличивало рост – он реально казался и Будайкину, и Волохову очень высоким – и вес, в смысле влияния. В физическом смысле шеф был в прекрасной, прямо-таки плейбойской форме. Сережа Большой, как, верно, и большинство сыновей генералов, любил две вещи: во-первых, как можно чаще упоминать в разговоре отца и, во-вторых, как можно реже с ним видеться. Упомянул отца Сережа Большой последний раз где-то за пару километров до шлагбаума, благополучно закончив тем разговор с не в меру ретивым гаишником, а не виделся с отцом – надо сказать, к взаимному удовлетворению – уже с месяц и надеялся продержаться еще неделю вплоть до самого дня рождения, на котором появление отца, вследствие финансового вопроса, пожалуй, единственный раз в году было очень даже кстати.

История с Будайкиным никак не взволновала Большого. Под его непосредственным контролем было десять точек (бизнес этот был давним подарком отца на совершеннолетие), и случалось на них всякое. Подумаешь, П. нет. Бывало и похуже, груз там пропадал или драка, а то и стрельба из табельного. Тогда папу приходилось не только упоминать, но и звонить ему, чего Сережа Большой делать не любил. Папа сам генеральским сыном не был и вышел из простых участковых и говорил на очень, ну, очень конкретном языке, от которого у Сережи всегда выступал пот на спине и начинала болеть голова, а любой, даже самый малый дискомфорт, он не любил и всячески избегал. Отец же был сплошным дискомфортом, но с этим приходилось мириться и потеть. Но сейчас, сигналя как будто заснувшему у шлагбаума второму номеру, Сережа Большой об этом не думал – поводов для дискомфорта не было и не предвиделось. Когда второй номер, наконец, вышел из ступора, Сережа Большой, проезжая мимо, отметил убитый вид второго номера – и это было более чем объяснимо: смена уже неделю работала без двоих. «Вообще, интересно, как он на ногах еще стоит… хотя… по идее его тут и быть не должно». Паркуясь, Большой бросил взгляд на список и удостоверился в своей цепкой памяти: на главном входе должен быть первый номер. А, ну у него же П. нет, какая работа, хмыкнул, выходя из машины Большой. Окинув хозяйским взглядом объект, он отметил, что видимых причин для беспокойства нет.

Сережа Маленький встретил шефа у входа на КПП:

– Здравствуйте, Сергей Леонидович…

Но ничего дельного Волохов сказать не успел, так как шеф начал с места в карьер:

– Где первый? Здесь?

– Здесь.

– Угу. Разберемся… Смотри вон, что пялишься?

Большой Сережа прошел на пост, а Маленькому пришлось пропустить одну за другой три фуры, прежде чем он, спеша быть свидетелем, прибежал следом и застал шефа сидящим прямо напротив Будайкина в крайне озадаченном, близком к дискомфорту состоянии. Шеф не то чтобы был удивлен, нет, он попросту был разбит аргументами первого номера и вроде бы только машинально кивал ему в ответ:

– …И вот, мальчик, такие дела. Нет П. – выходит, и всех вас нет. Всех начальников. И папки твоего, генерала, и тебя подавно. Всех «приказывателей» до единого. Похерилось племя ваше, на хрен моржовый пошло и заткнулось. Такие дела, мальчик. А ты тут разбираться приехал, перец жухлый! Эх!

Махнул рукой Будайкин напоследок и, отвернувшись от Большого, уставился в окно. У Маленького выступила испарина на лбу, и он чуть приподнял фуражку за козырек. Большой посмотрел на него, и тут Маленький понял, что несколько ошибся в оценке ситуации. Большой подмигнул ему и нарисовал пальцем в воздухе две цифры «03» и показал тем же пальцем на дверь – мол, там, не здесь. Маленький кивнул и на цыпочках вышел во двор. Большой же продолжил беседу, смешившую его до колик, тем более что он успел включить диктофон и уже предвкушал «прослушку» материала вечером всей его мажорской компанией. Одно не давало совсем уж расслабиться: что делать с объектом? Трое здесь – это еще куда ни шло, но двое – это просто физически невозможно. Он уж успел прокрутить пару вариантов с переводом людей с других объектов, но Будайкин не давал сосредоточиться. Вот и теперь, после ухода второго номера, он повернулся к Большому и продолжил:

– Ты вот что, наверное, думаешь, мальчик…

Шефа крайне коробило такое обращение еще и потому, что его так всегда называл отец.

– …Я сошел с ума, да? Сидит вот тут перед тобой старый пень, отставной прапор, и городит, не знает что? Да? Хрен угадал. Нет его и не было никогда. Все. Финиш. Ты пойми, мальчик мой…

«Мой» отец Большого добавлял в особых, очень неприятных случаях, так что шеф еще более напрягся, но усидел на месте и промолчал.

– …Дело ведь не в том, что П. нет и не было…

Будайкин сошел на шепот и вплотную наклонился к Сереже (так отец делал ну совсем в «жопошных» ситуациях, так что и теперь капелька пота все-таки появилась на спине Большого и поползла груженым вагоном вниз).

– А в чем?

Сережа сглотнул слюну – дискомфорт был пока еще капелькой, но грозил, грозил стать редкой мокрой рубашкой.

– В чем? – переспросил Будайкин и наклонился еще ближе и вдруг схватил Большого за нос. – Вот в этом, мальчик мой, в этом…

Владимир Семенович покрутил нос Большого пальцами, сжал его легонько и отпустил. Отвернувшись к окну, он, вызвав вторую и третью капельки на спине Большого, засвистел. Большой прислушался, узнал гимн, и ему вдруг стало совсем нехорошо – капелек сразу стало много и тут же дико застучало в висках – именно так при редких разговорах с ним и так же отвернувшись к окну, насвистывал гимн его отец…

Скорая приехала быстро. Относительно расположения объекта – даже очень. Через час. К тому времени Сережа Большой отправил Сережу Маленького спать – того уже пошатывало на ходу. И Большой сам, чего никогда раньше не случалось, встал на шлагбаум, вызвав подкрепление с двух соседних объектов. Хотя и там ситуация была на пределе, она все-таки оставалась терпимой: недостача по одному человеку, не более. Образовавшуюся нехватку людей надо было исправлять любыми путями. А назавтра ожидалось прибытие пяти новеньких, которыми как раз можно будет закрыть дыры в графике. Конечно, новички поначалу – это полный, как говорится, геморрой, тем более когда выбывают такие опытные люди, как Будайкин, но выхода не было, и из двух зол – отсутствия кого-то и присутствия хоть кого-то – Большой, разумеется, выбрал наименьшее. В отношении этой проблемы он как-то успокоился и приступ паники, охвативший его было вместе со свистом Будайкина, прошел, как будто и не было его вовсе, хотя зайти и проведать Владимира Семеновича до приезда скорой шеф так и не решился. Шеф предпочел погрузиться в монотонную «шлагбаумную» работу, которая хоть никак и не соответствовала его должности, зато полностью удовлетворяла сейчас его потребности. Мерные подъемы и спуски стрелы успокаивали, уводили от беспокойной реальности. Медитативно завораживая Большого, они не позволили ему сразу заметить Будайкина у окна КПП. Не заметил он вовремя и изменений, произошедших с окном КПП минутой позже.

Как уже говорилось, все внутреннее пространство пункта было завалено всяким хламом, среди которого обнаружилась и краска, стандартная белая для любого типа поверхностей. Ее и использовал беспокойный первый номер, чтобы отправить свое послание миру и человечеству. Только на третий раз обернувшись, Большой обратил внимание на надпись на стекле, которая представляла собой не что иное, как главный тезис Будайкина. Послание в зеркальном отражении человеку неподготовленному было сложно расшифровать, но шеф, понятное дело, к неподготовленным не относился. В этот самый момент Будайкин дублировал надпись чуть выше первой: уже разделавшись с фамилией, он напряженно, высунув в азарте язык чуть ли не наполовину, выводил начальную букву «н» второго и заключительного в высказывании слова. Остановить творческий процесс, а именно бросить так просто свое рабочее место, Большой не мог – был час пик и машины шли потоком, поэтому к приезду скорой все три окна КПП украшали своего рода «новогодние снежинки», трудно читаемые снаружи, но более чем понятные изнутри. К исходу часа «снежинки» украсили не только окна, но и пол, и стены, куда ни посмотри. Но и это еще было не все: когда врач скорой вошел в сопровождении Большого на КПП, П. не было уже и на потолке…

Врач – плотная русская женщина, мать двоих детей читала «снежинки» не долго. Она отработала с утра на пяти вызовах с одним, по-видимому, летальным исходом. Быстро уяснив суть предсказуемого и однообразного творчества Будайкина, она скривилась, потянула носом и, не уловив предполагаемых миазмов, осмотрелась. После чего вопросительно уставилась на Большого. Он молчал. Тогда врач поинтересовалась:

– И давно его нет?

– Здесь? Час.

– А вообще?

Сережа прикинул в уме.

– Часа три, но, может, и все пять.

– Долго. Так ведь можно и совсем человечка потерять. Что ж вы раньше не вызвали?

– Я здесь только час. Сразу и вызвал. А подчиненные, что с них взять? Меня ждали…

– Так… Что он употреблял?

– В том-то и дело, что ничего.

Врач еще раз осмотрелась. Будайкин, не обращая на присутствующих внимания, с трудом – потолок не стены – заканчивал букву «т».

– Вы уверены?

– Да. Давно его знаю. Да и напарник подтверждает.

– То есть вот просто так, без всего, раз – и «П. нет»?

– Еще и «не было».

Сережа обратил внимание врача на отдельные, более редкие надписи.

– Да, еще и «не было»… Ну, давайте снимать этого вашего Микеланджело…

– Кого?

Врач ухмыльнулась – читанный накануне в метро журнал с биографиями давал ей на это некоторое право.

– Книжки надо читать, молодой человек, не все ж по девкам лазить…

– Это правильно… – ответил с иронией в голосе Большой, но врач осадила его:

– Что правильно?

И направилась к Будайкину, снять которого со стола, к ее удивлению, не составило особого труда – он не сопротивлялся, как будто его миссия была уже выполнена. Большому не пришлось даже помогать. Врач сняла Будайкина со стола самостоятельно и уложила на освобожденный от хлама топчан. Молча и как-то механически проделав над Будайкиным обычные в таких случаях процедуры, врач отложила инструменты и спросила Большого:

– Как его?

– Владимир Семенович.

– Владимир Семенович, вы меня слышите?

– Разумеется, вы же рядом со мной сидите.

– И вас не удивляет, что я вас вот так осматриваю?

– Нет, это же со всяким может быть.

– Что именно?

– Ну, скорая там, врач. Все мы…

– Ну, да, да… смертны. Ну, а вот эти надписи ваши, они что означают?

– А вы, доктор, читать не умеете?

– Умею, как же…

– Ну, так что написано, то и означают…

– То есть его нет и не было?

– Да, нет и не было.

– И вам не кажется это странным?

– Еще как кажется, доктор.

– То есть вы пишете то, чего нет, то есть пишете неправду.

– Нет, доктор. Я пишу правду о том, чего на самом деле нет и не было.

Врач не нашла сразу, что ответить, и каким-то, как показалось шефу, тоскливым взглядом посмотрела на него. Затем вернулась к Будайкину и уточнила:

– Зачем?

– Не знаю.

– То есть вы знаете, что его нет, но не знаете, зачем это пишете и говорите?

– Именно.

Врач снова замолчала и на минуту ушла в себя, потом встрепенулась и обратилась к Большому:

– Вы курите?

– Нет, вообще-то. Но за компанию могу.

– Составьте.

– Как скажете.

Они вышли на порог. На шлагбауме стоял «третий», заблаговременно вызванный сюда к приезду скорой. Аврал к этому времени на минуту спал. «Третий» и шофер скорой курили и что-то обсуждали. Они остановились было, заметив начальство, но увидев, как врач открывает пачку, успокоились и продолжили разговор.

Сигареты были тонкие, дамские. Большой тянул мелко и не в себя – и не довел и до половины первую, как врач, начав вторую, прервала их затянувшееся молчание:

– Физиологически у него все в норме. И логика на месте.

– В смысле, логика на месте? Это, по-вашему, логика? – шеф показал на окна.

– Я не о сути. О порядке слов, о ходе мысли…

– А… Ну, так-то да, но нам-то что делать?

– А вы сами как думаете?

– А что я могу думать? У меня осталось два человека на объекте, где должно быть пять. И он – первый номер, глава смены. Я не могу вот так просто его заменить.

– Так оставьте.

– В смысле?

– Ну он же выполняет свои обязанности, а что он там говорит и пишет, так Бог с ним!

– В том-то и вопрос, что он ничего не делает.

– Ну, это ваши проблемы. Я-то здесь при чем?

– То есть, по-вашему, это нормально?

Большой вновь указал на окно.

– Нет.

– Вы врач?

– Да.

– Так лечите!

– От чего? От П.?

Вопрос завис в воздухе и так там бы остался, если бы на порог КПП не вышел виновник всеобщего беспокойства. Владимир Семенович невольно прищурился – солнце к полудню вышло из-за облаков – и даже чихнул, обратив этим на себя внимание окружающих. Будайкин поочередно одарил улыбкой каждого из куривших, и прежде чем без остатка впасть в безудержно-счастливый смех, удовлетворенно констатировал:

– А вы знаете, П. все-таки есть. Только не здесь. Не в этой жизни. Он там. Он будет после всего. После всех. Нам всем осталось недолго его ждать. Мы подождем? Мы подождем. Мы подождем…

Владимир Семенович проснулся перед рассветом. От лошадиной дозы корвалола, которой вчера оборвали его смех, болела голова, руки и ноги казались чужими, и как-то неуютно, нет – не болело, но екало под левым соском. Владимир Семенович провел глазами по главной трещине на потолке и в самом конце ее, как и накануне, будто по команде, залаял Веня. И Будайкин понял – П. не появился. Его по-прежнему не было: ни вчера, ни сейчас…

Дослушав до конца Веню, который был привычно в два-три лая краток, Будайкин, помня бесперспективность смены положений тела, сразу встал. Получилось это с трудом: вчерашние 60 капель в движении еще больше, чем в покое давали о себе знать.

И первое, что Владимир Семенович сделал, после того как умылся, – это принял решение о судьбе пузырька, неосмотрительно оставленного Сережей Большим прямо на кухонном столе. Будайкин вылил его в мойку. Именно вылил, а не сцедил по каплям, для чего вырвал зубами колпачок, с отвращением уловив ртом приторный полынный привкус.