«Вопрос ваш, – писал Аполлон Григорьев, обращаясь к Алексею Степановичу Хомякову, – во всех его трех видах приводится, собственно, к одному выводу: художество как выражение правды жизни не имеет права ни на минуту быть неправдою: в правде – его искренность, в правде – его нравственность, в правде – его объективность».
Аполлон Григорьев. Из писем
Прошло три года… От преподавательской работы я отказался, пришлось не по душе. Опалило меня печатное слово, возможность высказаться, излить то, что накопилось на душе, не только в научных журналах, выходивших микроскопическими тиражами даже в те времена, но выступить на более общественно значимой трибуне. Мои однокашники уже печатались в газетах и журналах, работали редакторами в газетах, журналах, издательствах. А я потерял время, как бы опоздал, пока готовил к печати мои статьи о М.А. Шолохове, остался как бы неприкаянным. Но пристроившиеся однокашники не позабыли меня: Феликс Кузнецов предложил мне пока отвечать на письма читателей «Литературной газеты». За каждый ответ платили… Вместе со мной, оказывается, отвечали на письма трудящихся Борис Балтер, Булат Окуджава и другие литераторы, уже заявившие о себе своими произведениями. Так что и мне эта работа не показалась зазорной.
А однажды Инна Борисова, однокашница по университету, работавшая в отделе критики, заказала мне написать обзор журнала «Нева» за текущий год, четыре-пять страничек, не больше. Я с удовольствием взялся за этот обзор, написал, конечно, в два или в три раза больше, чем полагалось в газете. Но Инна Петровна тонко и ловко отредактировала мой текст, оставив только то, что устраивало редакцию газеты, а я согласился: ведь текст статьи полностью был составлен из моих фраз, ничего постороннего не было вписано, да, что-то ушло, убеждала она меня, но пойми, газета не резиновая, наш отдел имеет не так уж много места, а это твоя первая публикация в серьезном органе Союза писателей СССР.
29 августа 1959 года статейка вышла в свет под названием «По двум руслам», в которой высоко оценил главы из второй книги «Поднятой целины» и резко отозвался о статье А. Хватова «Пути изображения характера». Это и были якобы «два русла»…
А через три недели В. Бушин разгромил мою статейку в газете «Литература и жизнь». Привожу ее полностью как документ эпохи.
«Занесло…
Не так давно в «Творческой трибуне» «Литературной газеты» было провозглашено: «Критику необходимо быть добросовестным до щепетильности. Добросовестность и щепетильность нужно… распространить не только на цитирование своих оппонентов, но и на истолкование общего замысла романа или статьи, а тем более на определение общих идейных и творческих позиций критика и писателя».
В связи с провозглашением этого девиза вспоминается один недавний эпизод.
В седьмой книжке «Невы» была напечатана статья критика А. Хватова «Пути изображения характера», повлекшая за собой появление в «Литературной газете» 29 августа заметки В. Петелина «По двум руслам».
Первое русло «Невы», пишет автор заметки, таково:
«Смело и трезво показывает Шолохов («Нева» начала в седьмом номере печатать вторую книгу «Поднятой целины») те сложные и внутренние противоречия, через которые проходят его герои. Он не боится сложностей, его не пугает многогранность человеческого характера». Второе русло видится В. Петелину так: «А. Хватов, наоборот, старается различными способами скомпрометировать принцип многостороннего изображения человека».
Обратимся к самой статье.
А. Хватов пишет: «Приметы человека нашего времени – высокая культура чувств, глубина и интенсивность духовных исканий». Уж не в этих ли словах В. Петелин увидел один из способов компрометации принципа многостороннего изображения человека? Надеемся, что нет.
А может быть, способ этой компрометации чудится ему здесь: «Да, многогранен характер этого человека (лирического героя Твардовского), необъятны горизонты, за которые улетает его мысль, широк и богат мир его духовных интересов и стремлений»? Смеем полагать, что опять-таки нет, не здесь…
Наконец, не в этом ли утверждении: «Задача подлинного искусства – показать советского человека, нашего современника во всем блеске и благородстве его мыслей и чувств, изобразить его яркую и сильную натуру, не оскорбить его красоты крохоборческим фиксированием мелких изъянчиков, которые якобы призваны сообщить ему черту неповторимого своеобразия»?
Чтобы не томить читателя, скажем: прямых заявлений о том, что он против многостороннего изображения человека, в статье А. Хватова, увы, нет. В. Петелин на этом, кажется, и не настаивает. Он не так прост. Он предупреждал, что А. Хватов протаскивает свою достойную внимания прокуратуры идею «различными способами». В число этих способов прямые и ясные заявления, как видим, не входят. Почему бы это? Что мешает А. Хватову высказаться определенно и четко против многосторонности героев, если он на деле против нее? Это ведомо лишь В. Петелину, человеку, обретшему безраздельную славу открывателя двух русл.
Правда, у А. Хватова есть одна нечеткая фраза, которую, конечно же, зоркий В. Петелин и заметил. А. Хватов упрекает Галину Николаеву в том, что она в романе «Битва в пути» в Бахиреве стремилась «показать характер в причудливом сочетании самых разнообразных свойств». Все содержание статьи, ее «общий замысел» убеждают в том, что критик имел в виду здесь не разнообразие свойств характера, а их разноречивость, противоположность, несовместимость.
Других заявлений А. Хватова (кроме упомянутой небрежной фразы), которые прямо свидетельствовали бы, что он задался низкой целью скомпрометировать принцип многостороннего изображения человека, в заметке В. Петелина не приведено. Несмотря на провозглашение благородных девизов, трудно поверить как в то, что это сделано автором из соображений гуманности, так и в то, что редакция поскупилась на место для изобличающих цитат или удержала от них замашистое перо В. Петелина.
Так как же все-таки обстоит дело со вторым руслом? Существует ли оно? И если существует, то кто его вырыл?
Как читателю должно быть уже ясно, А. Хватов в своей статье ратует не против сложности, многосторонности, глубины литературных образов, а против их внутренней противоречивости, неопределенности, смутности. Мы присоединяемся к А. Хватову. Мы убеждены, что такие образы не могут нести в себе силу положительного примера, не могут быть образцами для подражания, то есть выполнять ту воспитательную задачу, которая диктуется нашей литературе временем.
Мы не будем сейчас касаться того, правильно или нет оценивает А. Хватов некоторые образы романа Г. Николаевой «Битва в пути» и романа Д. Гранина «После свадьбы». Поскольку спор идет лишь о принципе многосторонности героев, то позволим себе ограничиться одним вопросом:
А. Хватов критикует героев Г. Николаевой, Д. Гранина и некоторых других авторов. За что? За многосторонность?
Читаем: «В романе «После свадьбы» наблюдается известная нарочитость в установке на многогранность характера, что приводит к утрате психологической определенности образа, вносит в них черты эклектизма. Почти в каждом персонаже своего романа Гранин стремится «открыть» черты, вносящие в него разноречивость, словно бы напоминающие о том, что хотя и плодородна почва, и возделана заботливой рукой, а сорняки произрастают все же и на ней».
О «Битве в пути»: «Бахирева как цельного характера в романе нет. Он раздвоен. Человек изломанный и рефлектирующий, мужественный и малодушный, честный и лицемерный одновременно (все зависит от ситуации) – такова объективная психологическая сущность Бахирева…»
«Изображением характера в его раздвоенности, странном сочетании разноречивых качеств грешат и другие литераторы».
Из всего этого совершенно ясно, что А. Хватов никакого участия в прорытии второго русла не принимал.
Однако из соображений щепетильности приведем несколько его строк: «В одном человеке не могут уживаться герой и предатель. Попытка в художественном образе совместить подобное противоречит правде жизни. Если человек в минуту порыва или под влиянием обстоятельств совершил подвиг, а затем совершает предательство, мы еще не имеем права говорить о сложной многогранности его души. Речь может идти лишь о том, что он таил в себе задатки предателя, которые ждали условий для своего проявления. Попытка соединить высокое и низменное в едином образе опасна в нравственном и эстетическом отношении: мужество, изображенное рядом с трусостью, реабилитирует человека малодушного, создает ореол мнимой сложности души вокруг существа элементарного и безнравственного».
По поводу этих слов В. Петелин тонко иронизирует:
«Ему кажется, «что мужество и страх, героизм и трусость и другие (очевидно, например, геройство и предательство, упомянутые А. Хватовым. – В. Б.) противоречивые качества и чувства не могут уживаться в одном человеке». По мнению В. Петелина, открывателя двух русл, такие качества и чувства прекрасно уживаются. В Патрокле он зрит отчасти Терсита, в Терсите – отчасти Патрокла.
Для подтверждения своих воззрений В. Петелин, как это ни ошеломительно, обращается к Шолохову. «В недавно опубликованных главах романа М. Шолохова «Они сражались за Родину», – пишет открыватель, – есть эпизод, когда Звягинцев, мужественный, сильный, бывалый воин, неожиданно почувствовал страх: «Внутри у Звягинцева вдруг что-то надломилось… Звягинцев закрыл глаза, безвольно уронил между колен большие руки… начал молиться». «Правда, – с явным сожалением продолжает В. Петелин, – он победил в себе страх, но факт остается фактом: в этом эпизоде мужество изображено вместе со страхом…»
Но ведь А. Хватов и не говорил о страхе, у него сказано не «страх», а «трусость». Петелин же, не разумея разницы между этими словами или делая вид, что никакой разницы нет, подменяет одно слово другим и после этого говорит: «Посмотрите: Шолохов плывет со мной, В. Петелиным, в одном русле!»
Не слишком ли занесло автора?!
В формальной логике подобные фокусы взяты на учет еще несколько столетий назад, у них даже имеется специальное ученое название.
Страха не испытывает редкий человек. Но мужество как раз и состоит в преодолении страха. Трусость – в капитуляции перед ним. Трусость исключает мужество, как предательство исключает героизм. Это важно помнить, когда речь идет о положительном герое современной нашей литературы, призванном выполнить огромную воспитательную задачу. Именно о таком герое говорится в статье А. Хватова.
«В этом эпизоде, – пишет В. Петелин, – мужество изображено вместе со страхом, что нисколько, однако, не опасно в нравственном и эстетическом отношении, так как мы видим победу человека над собственной слабостью».
Да, свой страх можно победить, ибо это лишь ощущение, чувство. Но что такое победа над своим предательством, которое есть не что иное, как действие, поступок, факт? Не слишком ли глубоко в пучину мутного потока, бегущего по извилистому руслу, увлечет нас размышление над этой проблемой? И не то ли это русло, по которому катится прихотливый поток современного реакционного искусства Запада?» (Бушин В. Литература и жизнь. Орган правления Союза писателей РСФСР. 1959. 20 сентября. Воскресенье.)
На следующий день, прочитав статью, грустный бреду по любимой Моховой, в университет… Что-то не ладилось в моей карьере… Дважды был на целине, в Кургане и Усть-Каменогорске, по путевкам ЦК ВЛКСМ, читал лекции о Шолохове и Есенине в 1957 – 1958 годах, повсюду принимали меня на высшем уровне, секретари обкомов и райкомов, казалось бы, все хорошо, нормально, но, оказывается, следом за мной шли в ЦК ВЛКСМ «телеги», как сейчас принято называть доносы, в которых бдительные слушатели сигнализировали вышестоящей организации, что молодой лектор представляет «бандита» и «белогвардейца» Григория Мелехова положительным героем, а создатель образа якобы сочувствует ему, симпатизирует и пр. и пр. А из творчества Сергея Есенина читает наизусть только то, что давно осуждено советскими критиками и советской общественностью – «Москву кабацкую» и другие упадочнические стихи.
А в то время этих писем вполне было достаточно, чтобы исключить из комсомола. Так мне и сказали в ЦК ВЛКСМ, но исключать меня из комсомола уже не было надобности: к тому времени мне исполнилось двадцать восемь, предельный срок пребывания в рядах ВЛКСМ. Но решили мудро: не направлять с лекциями от имени ЦК ВЛКСМ, а это, во-первых, было интересно повидать иную жизнь, понаблюдать людей в экстремальных условиях: освоение новых земель всегда оказывалось нелегким делом, а тут столько драматического происходило, не перечесть, девчонки со слезами на глазах рассказывали, как самодур директор увозил то одну, то другую далеко в поле и насиловал. А во-вторых, за лекции платили, а в то время я очень нуждался. Спасало меня лишь одно: я жил с родителями, которые души, как говорится, не чаяли во мне, терпеливо ждали моего успеха, а тарелка супа или щей в доме всегда находилась… Я привез острый репортаж о своих впечатлениях, попытался напечатать в «Комсомольской правде», «Правде», но мне сказали, что моя статья порочит великое дело преобразования земли, а потому не может быть напечатана… А тут еще одна неудача, ругают в печати…
Навстречу мне шел неунывающий Саша Тверской, на несколько лет старше меня, он все еще сдавал экзамены на филфаке, прослыл вечным студентом, но оптимистическое настроение, казалось, никогда не покидало его.
– Что ты такой хмурый? – спросил он меня, весело здороваясь и пожимая мне руку. – Неужто такая чепуха, что напечатана в газетке, могла тебя так огорчить! Плюнь…
– Плюнуть-то плюну, но мне скоро защищать диссертацию, статьи уже опубликованы, автореферат читает Алексей Иванович… Как все это отразится… – слабо возражал я, чуточку успокоенный Тверским.
– Ты пойми, никто из серьезных людей не обращает внимания на эту газетенку, там сидят одни дуболомы вроде твоего «крестного» Владимира Бушина. Посмотри, кого они печатают и кого ругают… Чуть ниже, в подвальной статье, Всеволод Кочетов обрушивается с критикой на Виктора Некрасова за то, что он посмел сказать правду о сусальной «Поэме о море» Александра Довженко… Так что ты оказался в хорошей компании… Не горюй… Вот посмотри… – И Александр показал на перстень на левой руке. – Великий Соломон, как и другие древние, говорил, чтобы в беде не слишком горевали, а в радости не слишком радовались. И на поверхности своего перстня велел начертать: «Все проходит», а на внутренней стороне перстня: «Пройдет и это…» Я уверен, что на факультете не обратят даже внимания на эту писульку, а для тебя – слава, признание, на тебя обратили внимание, с тобой спорят, значит, считаются, а для литератора это главное.
И он показал мне публикацию своих переводов в каком-то журнале, переводил он турецких и европейских поэтов… Потом я не раз вспоминал слова мудрого Соломона: действительно, все проходит, пройдет и это…
Вскоре, сопоставляя некоторые факты из просмотренных газет и журналов и обсуждая все вычитанное с товарищами и друзьями, я понял, что эта публикация в «Литературной газете» и почти моментальный отклик на нее Владимира Бушина в «Литературе и жизни» – лишь маленький эпизодик на фоне давно идущей ожесточенной литературной борьбы, то тайной, то явной, которая чуть позже обострилась между русскими писателями и писателями-западниками, как в XIX веке между славянофилами и теми же западниками. Оказывается, я в своих заметках затронул патриотов и тут же получил сдачи: не смей в своих путаных рассуждениях опираться на Шолохова, он наш.
А через полгода журнал «Москва» опубликовал мою статью «Коммунист Семен Давыдов» (1960. № 4). Тут уж западники-либералы могли недоумевать, почему начинающий критик «метнулся» в противоположный лагерь. Но в то время во всех этих тонкостях литературной жизни я не разбирался, с симпатией относился ко всему талантливому, интересному, будь то современная повесть или исторический роман, независимо от «лагерной» принадлежности.
По-прежнему я не мог найти постоянную работу, работал временно в издательстве «Высшая школа», в Радиокомитете, заменял беременных женщин. Они выходили, а я уходил, мест свободных для меня не было…
А между тем я по-прежнему много читал книг современных писателей. Как и прежде, искал нового Шолохова. С удовольствием прочитал новый роман Федора Абрамова «Братья и сестры». К моему удивлению, моя нынешняя аспирантка, собирая библиографию для своей диссертации «Шолоховские традиции в творчестве Федора Абрамова», отыскала и мою давнюю рецензию, а между тем она была одной из первых о Федоре Абрамове. Это тоже документ того времени.
О проекте
О подписке