Цитаты из книги «Тайные виды на гору Фудзи»

– Яркий, привлекательный и часто неудобный наряд женщины, – продолжала Жизель, – ее сложная прическа, каблуки, косметика на лице и так далее – это имитация брачной раскраски самца, которую в природе формирует тестостерон. Носитель тестостерона даже эту ношу взваливает на женщину, оставляя себе одно чистое наслаждение… Я хочу, чтобы следующая моя фраза отпечаталась в твоем мозгу навсегда. Таня кивнула. – Гламур – это изобретение патриархии. Это внедренная в женскую психику троянская программа, которую патриархия ежедневно апдейтит через весь свой инструментарий «женских» в кавычках журналов и сайтов. Одновременно с этим, – Жизель по-учительски подняла палец, – патриархия издевается над женщиной за якобы свойственную ей тягу к

ные отношения с метлой и порогом, словом, много лет все делает как надо, и наконец – чу! – он услышан Силой. Рокочут лопасти, с неба спускается голубой вертолет (час полета – штука баксов), из него выходит волшебник – и что он делает? Превращает камни в золото? Дарит вечную юность? Дает принца в женихи? Нет, он бесплатно показывает кино. И улетает. А то, может быть, мы на торрент за таким говном ходить не умеем? Лучше бы просто перевел бабки за аренду вертолета и даже не светил своего хитрого голубого еблища. Но весь контрапунктик русской фуги именно в том, что волшебник прилетит, покажет, улетит, а ты оплатишь его вертолет последним кармическим ресурсом своей удачи и счастья. И хоть бы он был один такой, этот волшебник. Но нет, не надейся: Россия – страна волшебников. И все они сидят в засаде и ждут твоего дня рождения.

«Прилетит вдруг волшебник в голубом вертолете и бесплатно покажет кино…» Весь ужас, все издевательское лицемерие русской судьбы поймано в этой песне. Вот человек мечтает о чуде, ждет его, приближает как может, молится заветному камню, вовремя плюет через плечо, выстраивает продуман

– Не тяни, – сказал он. – Позвони, как приедешь. Потом ты в себя придешь, и думки заедят. А сейчас ты мертвая. И поэтому совсем новая и сильная.

– Нет вообще ничего, что становится чем-то другим, – ответил саядо Ан. – Утро никогда не было ночью. Вечер никогда не был днем. Вы сегодняшний не были собой вчерашним. Смысл перерождений не в том, что одно делается другим. Он в том, что после вечера наступит ночь, а после утра начнется день. Точно так же за дурной жизнью наступает фаза страдания, а за хорошей – фаза радости. Это космический закон, который не обойдут никакие юристы.

– Воланд на Патриарших ругается – «что же это у вас, чего ни хватишься, ничего нет!». Я, когда читал, еще развеселился – думаю, ему что там, «Сутру Сердца» зачитали, что ли?[11] А тут самому интересно стало – как это может быть, когда чего ни хватишься, ничего нет? И вдруг у меня внутри – бац – как будто телевизор выключили. И сразу полная тишина.

А насчет кокаина он подметил верно. Я уже минут тридцать сравнивал свои ощущения с первой джаной, и даже понять не мог, где, собственно, в этом белом порошке обещанный мексиканским правительством Kraft durch Freude[10].

Когда «не думаешь» обычным мирским образом, на самом деле в тебе по-прежнему работает много маленьких умов и умишек, чьи мысли просто не доходят до сознания, потому что все они думают разное. До сознания долетают только их коллективные кумулятивные высеры – например, когда они начинают хором петь о бельевых веревках. А тут все эти невидимые и неощутимые умы, только что синхронно купавшиеся в радости, смотрят по инерции на отпечаток, оставшийся от радости на сетчатке сознания. Все они собраны и сфокусированы на одном и том же. Можно сказать, сфокусированы на сфокусированности. Они ничего не думают. Ну, почти. И хоть прежнего удовольствия в этом состоянии нет, его не жалко. Дело в том, что это симфоническое молчание ума – так неколебимо, так прозрачно, так невыразимо совершенно, что даже третья джана – да, да, – кажется по сравнению с четвертой грубоватой. Отсутствие удовольствия в четвертой джане оказывается гораздо приятнее удовольствия третьей, хотя никаких

То, что я пытаюсь сейчас описать, было очень естественным процессом – просто продолжением того движения, которое привело меня (вернее, нас с саядо Аном) из второй джаны в третью. Сначала захотелось, чтобы затих оркестр и осталась одна флейта. А потом оказалось, что не надо и волшебной флейты. Лучшая музыка, понял я – это тишина, а самое высшее и изысканное наслаждение – покой, в котором исчезает покоящийся. Мирской человек не знает этого, потому что никогда не достигал подобного покоя, и то, что он зовет этим словом – это когда вставленный ему в жопу паяльник остывает со ста градусов где-то до семидесяти пяти. Но покой четвертой джаны – это совсем, совсем другое. Там вообще нет ни жопы, ни паяльника. Есть только покой.

Но «жизнь» – это просто переживание ограничений и обязательств, накладываемых материей на сознание. Сцепление одного с другим на некоторое время. И происходить это сцепление может любым способом, какого только пожелает сознание, выдумавшее эту самую материю для своего развлечения. Так вот, я не зря сравнил вторую джану со звездой: мне показалось, что похожие состояния переживает ум, сцепленный со звездной материей.