Алексей Михайлович и его семья. Кого слышит Бог

«Русским незамужним девушкам из «хороших семей» на Руси семнадцатого века жилось невесело. Практически всё время они проводили в дальних горницах отеческих домов, изолированные от незнакомых людей, занимаясь рукоделием да чтением церковных книг. Видеться и общаться с ними могли только близкие родственники, приходящим гостям их не представляли. Жениха выбирали родители, и молодые впервые могли увидеться только после венчания. Вот так и коротали девицы свою жизнь без радостей и женского счастья, спрятанные от чужого мужского взгляда. Если незамужняя женщина до определённого возраста не обретала своего семейного очага, то её ожидал монашеский удел.

Вокруг брачных союзов было настроено много условий и условностей. В первую очередь от них страдали царевны – дочки русского царя.

Из шестнадцати детей Алексея Михайловича до «невестиного» возраста дожили семь дочек, и все они так и не вышли замуж. Не могли найти им «статусной» пары. Выдавать замуж за боярских детей было нельзя – это означало унижение царского рода. Против замужества с детьми не православных иноземных владык выступали церковные иерархи, поскольку дочке русского царя пришлось бы расстаться с православием и принять чужую веру. Помимо царевен от этого страдала и внешняя политика Московского государства. В своё время браки детей Великих князей Киевской Руси с детьми глав иноземных государств позволяли укреплять межгосударственные связи, находить союзников и давали выход на зарубежные рынки.

Об этом думал Алексей Михайлович, находясь на женской половине дворца и глядя на своих заневестившихся дочек, Евдокию и Марфу. Попробуй он только сказать о своём желании отдать их за католических принцев – тут же церковники такой шум поднимут, что и самому Господу Богу будет тошно. «Нет, не о пользе государства они думают, а о себе радеют, – печалился Алексей Михайлович. – Не все, конечно, вон Аввакум о русском народе печётся, о его загробной участи беспокоится. А кто, кроме самого царя, подумает о жизни царства здесь, на грешной Земле? Страна огромная, а нет своего серебра-золота, мало ружей-пушек делаем, поэтому и давят нас ляхи треклятые!» Алексей Михайлович погладил по голове Марью Ильиничну, прильнувшую к его коленам. «Плохо ей, болезной. После рождения сына Ивана совсем ослабла, да и Иван уродился больным, не помощник будет, – продолжал горевать царь. – Нет у нас лекарей хороших, всё из Литвы приглашаем, да как нехристи смогут православных вылечить? Своих надо учить, да где только? Опять же в иноземщине, а там нет свойских, которые вспомогли бы нам. Куда не кинь, везде клин! На Запад надо прорываться за подмогой, а тут опять церковники упёрлись».

– Не изгоняй, царь-батюшка любый мой, протопопа Аввакума, чистый он, божий человек, – запросила жена Алексея Михайловича. – Гневим мы Бога своими распрями, вот и наказывает он нас. Фёдор хворый, Ваня совсем глупеньким растёт, мне всё неможется. Попроси Аввакумушку, пусть помолится за нас, его вера крепка, Бог его услышит.

– На Бога надейся, а сам не плошай. Болезни земные и лечить их надо лекарями своими. Да нет их у нас, одни волхвы бегают со своим бубнами, нечистую силу прогоняют, – ответил Алексей Михайлович, а сам подумал, что жена мысли его читает, понимает, что его беспокоит. – На Запад надо посылать своих людишек толковых, пусть там уму-разуму набираются, православными лекарями становятся, народ русский лечить будут. Аввакум против этого, упёрся, сам не хочет к Западу присмотреться и других с панталыку сбивает. А за нас и другие помолятся, во всех русских церквах будут благоденствия царской семье просить.

– Не услышит их Господь Бог, не крепка их вера. Чтобы Бог услышал и помог нужно верить ему свято, отбросить всё земное, не жалеть себя в вере Христовой. Такой и есть Аввакум. Прости его, царь всемилостивый!

Ничего не ответил жене Алексей Михайлович. Он сам хотел видеть Аввакума в своём стане, но никак не получается. И наказывал он Аввакума, и прощал его, и по-хорошему уговаривал, и угрожал. Ничего не помогает. Попробовал не обращать на него внимания – и тут не получилось. Людей Аввакум начал настраивать против его замыслов, а вот этого уже допустить нельзя.

– Поговорю я с ним, пусть молится о нашем здравии. А мы с тобой ещё ребёночка родим, здорового и сильного. Помощником нашим будет, – Алексей Михайлович ласково погладил жену по щеке. – Ты мне чреватая очень люба.

На следующее утро Алексей Михайлович издал указ не отправлять Аввакума в Пустозерский острог, поместить его в Пафнутьев монастырь и насилий к нему не применять. А через поверенных людей, Артемона и Дементия, передал Аввакуму свои слова: «Протопоп, ведаю-де я твое чистое и непорочное и богоподрожательное житие, прошу-де твоего благословения и с царицею и с чады, – помолися о нас!»

Услышал Аввакум слова царские, заплакал. Жалко ему царя стало, понимал он царское одиночество среди радетелей своей выгоды. Но царь не особо жалел Аввакумушку. В тёмной палатке Пафнутьева монастыря год его продержал на воде и хлебе, год Аввакум неба чистого не видел. Несколько раз приезжали к нему посланники царские, просили хоть в чём-то согласиться с новшествами греческими. Но упрям был Аввакум: «Аще и умерети мне Бог изволит, с отступниками не соединяюся!»

Тут и Божья сила поддержала его в таком упрямстве. В одну из тёмных и холодных ночей явился к нему посланник Божий и пригласил полетать с ним над Землёю, красотами её насладиться. После этого почувствовал Аввакум в себе силу необычную, будто Божья благодать опустилась на него. Лекарские способности в нём проявились. Вылечил он сторожа своего, келаря Никодима. Того уже соборовали и причастили, ждали, когда помрёт, но явился ему во сне Аввакум с кадилом и в ризах светлых, взял его за руку, и келарь на утро во здравии прибежал в темницу Аввакума, упал пред ним на колени, благодарствуя за спасение. Аввакум погладил его по голове и наказал, чтоб людям не сказывал о тайне сей великой. Но сам Аввакум запомнил о своей силе. Позже, уже будучи сосланным в Пустозёрском остроге, лечил он своих собратьев по несчастью. Даже восстановил вырезанные языки священнику Лазарю и дьякону Фёдору, и говорить они стали лучше, чем до своей экзекуции.

Аввакума через год держания в Пафнутьевом монастыре вновь привезли в Москву на церковный Собор, вновь патриархи восточные и иерархи русские уговаривали его смириться и принять новые обряды, но Аввакум оставался непреклонен. Его пример был заразителен – монахи Соловецкого монастыря не приняли нововведений, выступили за старые обряды, и царю пришлось посылать войска их усмирять. Аввакума же решили спрятать от народа и отправили далеко на север, в Пустозерский острог».

Целитель на трамвае желании: машина времени, взгляд Бога, правда жизни

Трамвай, позвякивая и поскрипывая на стрелках, катил по Среднему проспекту Васильевского острова в сторону гавани. За окном мелькали улицы-линии, пересекавшие Средний проспект. Пятнадцатая линия, двадцать первая, двадцать седьмая… С увеличением номера линий, изменялся и их вид, чем больше номер, тем современней они становились. Люди в трамвае совершали путешествие во времени, перемещаясь из имперского Санкт-Петербурга в советский Ленинград, а затем в спальный район российского мегаполиса, застроенный разноцветными многоэтажными домами.

«Вот и трамвай может быть машиной времени, – подумал Целитель, сидящий у окна вагона, – и никто этому не удивляется, все спокойно воспринимают это путешествие. Почему же считается невозможным просмотреть состояние организма человека во времени? Я думаю, что знаменитые врачи девятнадцатого – начала двадцатого веков это могли. Не было тогда современного диагностического оборудования, которое позволяет определять болезни. Доктор был вооружён одной слуховой трубочкой. Послушает он через неё человека, повертит его во все стороны, помнёт, заглянет в глаза – и скажет, чем он болеет, когда это началось и почему. Чем это не взгляд в прошлое? А потом и вперёд заглянет, поймёт, хоть и не скажет больному, сколько ему ещё жить осталось с такой болезнью».

Перед Целителем, спиной к нему, сидел мужчина на вид немного старше среднего возраста. Целитель начал его диагностировать: «Увеличенная щитовидка, язва двенадцатиперстной кишки, повышенная кислотность желудка, геморрой, простатит, подагра, остеохондроз, гипертония – верхнее давление зашкаливает. Весь набор болезней мужчины, дожившего лет до шестидесяти и наплевательски относившегося к своему здоровью. А как его тонкое тело? Посмотрим. Да, его-то жалко, всё побито грубыми невоздержанностями, всплесками истерической натуры и отрицанием всего возвышенного и святого. Интересно, в каком возрасте его тонкое тело начало разрушаться? – Целитель начал своё путешествие во времени, следя за состоянием тонкого тела мужчины. – До двадцати двух – двадцати трёх всё было хорошо, а потом пошли удары по нему. По-видимому, после окончания службы в армии и начала работы, а может быть, и после женитьбы. Но основные беды начались за тридцать. Всё как обычно, кризис средних лет. Интересно, взялись бы Высшие Силы за его лечение?»

Мужчина встал и пошёл на выход. По ступенькам трамвая он спускался осторожно, давали себя знать спинные боли. Целитель посочувствовал ему и подумал: смог ли он возлюбить этого больного человека, как себя? Он представил, как сам спускается по ступенькам трамвая, обременённый болезнями мужчины, и ощутил острую боль в пояснице. Как же больно! Целитель откинулся на спинку сидения. Трамвай тронулся, боль прошла. Целитель проводил взглядом мужчину, не спеша шедшего по тротуару и ставшего для него вдруг близким человеком. «Да, смог бы, – с каким-то облегчением решил он. – Значит, я готов к работе, как говорит Разум, в зоне своей ответственности».

Целитель ехал в Музей современного искусства. В нём он бывал довольно часто, каждый раз при появлении новых композиций. Произведения искусства ему были нужны для «подкачки» своей внутренней энергии. Он периодически ходил и в Эрмитаж, там навещал строго отобранные им самим экспонаты, вид которых вдохновлял его. Их не так много, не более десятка, но и этого вполне достаточно, чтобы его тонкое тело получило удовлетворение. Целитель вспомнил своё посещение Лувра в Париже. Это, пожалуй, самоё огромное хранилище картин в мире. Там ему стало жаль современных художников. Пройдя по залам Лувра, они должны были почувствовать, что всё, что можно, уже до них нарисовано и выполнено просто великолепно. Больше и лучше сделать невозможно. Но и среди гениев эпохи Возрождения был свой, недостижимый никому уровень мастерства. Это он понял, когда вошёл в зал, где была представлена картина Леонардо да Винчи Мона Лиза. Её всё понимающий, немного ироничный взгляд, направленный на него, был взглядом Бога. Целитель остановился, очарованный им, всё остальное отступило на задний план. Он так и стоял неподвижно несколько минут, впитывая силу, исходящую от этих божественных глаз. Затем сразу направился на выход из музея – больше ничего он не смог бы воспринимать. «Вот она – сила гения, её можно ощутить только на оригинале, которого касались руки художника – думал Целитель. – Я многократно видел Джоконду на множестве литографий и не ощущал этой силы. Наполеон, став императором, повесил картину над кроватью в своей спальне. Как он мог спать под ней? А может быть, она и дала Наполеону энергию, позволившую ему покуситься на весь мир? И – кто знает – это бы и удалось, если бы он не сделал самую большую ошибку в своей жизни: в 1812 году остановился в Московском Кремле. Кремль весь пропитан отрицательной всепоглощающей энергией русских царей-Иванов, и она нейтрализовала положительную энергию, которой Наполеон пропитался от Джоконды. После Кремля он стал простым неудачником, отброшенным Госпожой Историей на её задворки».

Лувр и его главная картина Джоконда дали Целителю ощущение силы, исходящей от оригинала произведения искусства. Кроме того, он понял, что в бесконечном Космосе нет границ для всего, в том числе и для воображения. Поэтому Целитель стал посещать выставки современного искусства. На них он подсознательно ожидал увидеть нечто неожиданное, которое заставит встрепенуться его тонкое тело и зальёт душу блаженством.