В моем воображении сразу ярко вспыхнула обрисованная им всего в нескольких словах, картина. Похищенный горсткой храбрецов – в глубоком тылу врага – поезд, пассажиры и служащие компании, вынужденные под угрозой смерти покинуть его, возможно, отчаянный бой перед его захватом, а потом – перерезание проволоки – чтобы никто не мог послать вперед молниеносное сообщение; тайный конфедерат – которому придется управлять паровозом, поезд – мчащийся по вражеской земле, мимо городов и лагерей противника, и все же защищенный – скоростью и внезапностью; большие мосты (например, через Грин- и Стоун-Ривер, и в других местах, которые стоили нам стольких горьких задержек и тяжелой работы по их восстановлению) – все они взлетают в воздух после их прохождения, возможно, будет нанесен и иной урон, а потом – триумфальное возвращение смельчаков к своим. Я достаточно хорошо разбирался в делах войны, чтобы тотчас понять, громадную военную значимость разрушения железной дороги, ведь разве я не видел, как наша дивизия стояла на месте, а генерала Митчела чуть ли не разрывало от ярости из-за одного сожженного моста? Кроме того, не требовалось особого труда, чтобы осознать, какое моральное воздействие окажет такой смелый выпад на противника на его собственной земле. По всем армиям мятежников прокатится волна неуверенности и страха, если благодаря нему они почувствуют, что нигде в этом штате они не могут чувствовать себя в безопасности.

– Ну, и что вы об этом думаете? – поинтересовался, заметив мое волнение, Митчел.

– О, это самое грандиозное из всего, о чем я когда-либо слышал! – таков был мой восторженный ответ. – Мне так жаль, что я сейчас не с ними. Но вы уверены, что шпиону можно доверять? Ведь шпионы постоянно общаются, то с нами, то с ними, и если он работает на них, жизнь наших ребят в опасности. Я слышал, что он несколько раз пересекал пикетные линии, и если он работает на мятежников, я думаю, для его карьеры было бы весьма неплохо, если бы, поведя за собой нескольких наших лучших парней, он в итоге сдал их мятежникам.

– Я не сомневаюсь в верности Эндрюса, – сказал Митчел. – Он не раз подтверждал ее, но я не уверен, что он сможет осуществить все, что он задумал, и в том, что наши ребята сумеют сохранить свою маскировку до достижения того места, где они будут готовы нанести свой удар. Если их, переодетых в мятежников, разоблачат, более чем вероятно, что их будут судить как шпионов и повесят. Мне будет очень жаль, если они не вернутся в лагерь. Но если они будут успешны и сожгут мосты, мы дойдем до Чаттануги со всей быстротой, на которую способны наши ноги. Это и есть одна из причин, которые побуждают генерала как можно скорее восстановить этот мост. Если мы завтра узнаем, что мосты южан уничтожены, мы выиграем эту гонку до Чаттануги. Но вам не следует ни говорить об этом с другими солдатами, ни писать об этом в газеты или любому и родственников наших несчастных товарищей, пока они не вернутся к нам, – если они когда-нибудь вернутся! Скажите мне прямо – правильно ли я поступил, позволив им пойти на такой риск?

Без малейшего колебания я заявил, что да, правильно, приведя несколько аргументов, которые казались мне наиболее весомыми. Война полна рисков. И случайная стычка, и наобум пущенная часовым пуля, может унести самую благородную жизнь. И теперь, если рискуя совсем немного, несколько человек могут сделать работу тысяч, – работу, которая будучи исполняема обычным способом, несомненно, поставила бы под угрозу в десятки раз больше жизней – в таком случае этот риск оправдан. Конечно, было бы неправильно отправлять людей на такое предприятие без их согласия, но в армии Союза никогда не было необходимости принуждать людей. Волонтеров всегда было предостаточно.

Потом я спросил, сколько всего человек было занято в этой миссии, и с изумлением узнал, что это был отряд из людей нашего полка – всего восемь человек – и все. Такие силы казалась мне абсолютно не соответствующими масштабу этого замысла, но я понимал, что с количеством участников и риск разоблачения сильнее. Поэтому было выбрано минимальное число – ровно столько людей, сколько реально могло выполнить это задание. Если бы они добились успеха, они стали бы теми немногими, которые намного лучше многих.

По окончании долгой беседы мы с Митчелом вернулись к мосту. Обгоревшие остатки старого железнодорожного моста и быстро возведенные опоры нового, теперь выглядели, как никогда впечатляюще. Восстановление этого моста и гибель от огня некоторых других далеко на Юге были теми двумя обстоятельствами, в силу которых, целая дивизия, палатки которой густо покрыли простиравшиеся позади нас луга, бессмысленно стояла на месте. Моя голова переполнялась догадками и планами, когда уже после захода солнца я возвращался к своим товарищам. Я ни с кем не мог обсудить то, что я узнал, но в тот вечер, укладываясь спать, я принял столь важное для меня решение. Я устал от медлительности армии и однообразности солдатской службы. Я старался наилучшим образом исполнять свой долг, офицеры хвалили меня, но в настоящих боевых действиях я еще ни разу не участвовал. Если бы я хоть немного рискнул, я смог бы сделать больше для своей страны, я бы избавился от омерзительной рутины и, нашел бы для себя новое дело – я был более чем готов принять всю связанную с этим предприятием опасность. К действующей миссии я присоединиться уже не мог, но я решил сразу же, если нечто подобное этой экспедиции будет организовано снова, непременно воспользоваться возможностью поучаствовать в этом предприятии.

Таким образом, в преддверии наступающего дня, я пошел в штаб полка и сказал полковнику Л. А. Харрису, командиру 2-го Огайского, что мне надо поговорить с ним. Там присутствовал и майор (теперь генерал) Энсон Д. Маккук, в роте которого я служил в течение первых трех месяцев войны. Я сказал им, что узнал, что некоторые из наших людей были отправлены в секретную экспедицию, и что, если в ближайшем будущем с таким заданием будет отправлен еще один отряд, я бы хотел оказаться в его составе. Майор Маккук, произнося несколько теплых слов обо мне, все же высказал некоторые сомнения касательно моего плохого зрения – я страдал близорукостью – что могло бы помешать мне при выполнении опасного задания. Однако полковник Харрис по-другому взглянул на этот вопрос, сказав, что он полагает, что если я переоденусь в гражданскую одежду и надену очки (как я привык делать даже в строю), ни один южанин не заподозрит меня в том, что я солдат, и именно очки делают меня пригодным для любой секретной миссии. Маккук не настаивал, а потом, узнав причину моей просьбы и после нескольких тщетных попыток разгадать тайну моей осведомленности, полковник Харрис сказал:

– Питтенгер, я не знаю, будет на подобное задание послан другой отряд, но я обещаю вам – если мы примем такое решение, вы станете первым, кто войдет в его состав.

Его ответ полностью удовлетворил меня. Я вернулся к своей службе, и в рутине лагерной жизни несколько дней пребывал в постоянной тревоге. По ночам мне снились горящие мосты и невероятные приключения. Но мои ежедневные обязанности, как в карауле, так и в лагерных нарядах, не считая и других поводов для волнения, немного поуспокоили меня, день сменял день и ничего не происходило. Но однажды, один из моих друзей сообщил мне, что один из пропавших – солдат из роты «C», вернулся и снова занял свое место в строю. Некоторое время все попытки заставить его рассказать, где он был, один ли, а может с кем-то еще, были напрасны. Он ни слова не проронил – ни о своем задании, ни о своих успехах. Я был очень обеспокоен тем, что он вернулся один, но, не будучи его близким другом, у меня не было никаких шансов выудить у него хоть какие-нибудь сведения. Тем не менее, вскоре я узнал, что он дошел до Чаттануги и повернул назад, – так считали некоторые из его товарищей – спасовав перед трудностями миссии, он решил дальше не идти, – решение, которую он имел полное право принять, и которое никоим образом не умаляло его солдатских достоинств. Его собственное, услышанное мною позднее объяснение, в истинности которого причин сомневаться у меня не было, было намного драматичнее. Он сказал, что, будучи переодетым в гражданское, он дошел до Чаттануги, но потом был узнан солдатом-мятежником, его старым знакомым, который знал о том, что он солдат армии Союза. Этот человек слышал, как он рассказывал свою вымышленную историю в одном общественном месте и не помешал ему закончить ее, но потом, улучив момент, он отвел его в сторонку и заявил ему, что он его помнит, и знает, что в таком переодетом виде он пришел ради какой-нибудь пакости, но если он пообещает немедленно вернуться обратно к федералам, он – ради их старой дружбы – не донесет на него, но в противном случае, он исполнит свой долг и расскажет о нем своему командиру. В таких обстоятельствах, наш товарищ посчитал самым разумным уступить и дать ему такое обещание.

Наконец мост через Стоун-Ривер был закончен, и нам было очень приятно видеть, как по нему идет первый поезд – из Нэшвилла и нагруженный разным армейскими припасом. На следующее дивизия получила приказ снабдить каждого солдата трехдневным пайком. Это был верный признак того, что мы идем дальше. Наши пропавшие товарищи все еще отсутствовали, а на Юге было тихо. Беспокойство генерала Митчела и полковых офицеров 2-го Огайского, а особенно командира моей роты капитана Сарратта, и моего друга капитана Митчела, было понятно каждому.

Незадолго до начала марша, когда, уложив свои пайки в ранцы и свернув палатки, мы ждали команды «вперед», капитан Митчел подошел ко мне и шепотом произнес одну фразу, которая словно электрический ток поразила меня. Он сказал – буквально: «Миллс вернулся и сейчас он с докладом в штабе». Стоя на своем месте в строю, я не мог ему ни ответить, ни вопроса задать, я просто переполнялся догадками. Означает ли это, что если наши ребята достигли цели, то теперь, когда коммуникации врага разрушены, мы теперь тоже внесем свой вклад в великое дело – быстро и далеко продвинемся на юг? И тогда нас ждут тяжелые бои и душераздирающие сцены, причем очень скоро. А может их постигла неудача? Если так, тогда, возможно, будет создан другой тайный отряд, – и тогда я тоже стану участником этого опасного рейда. В любом случае, я был рад возвращению Миллса, и я знал, что, когда у меня появится возможность поговорить с ним, я узнаю все. Поскольку рота «K» – рота Митчела – шла непосредственно за моей, такая возможность, пусть даже на марше, не заставит себя долго ждать.

Вскоре прозвучала команда «марш!», и колонна двинулась на юг, к Шелбивиллу, находившемуся примерно в пятидесяти милях отсюда. До полудня я покинул свою роту и разыскал Миллса – и, когда мы шли свободно, вне строя, как это разрешалось на время долгих маршей, нам было нетрудно держаться колонны, но в то же время, достаточно далеко от других солдат, чтобы иметь спокойный разговор наедине. Вся история приключений моего родственника полностью открылась передо мной. Я убедился, что рассказ Митчела абсолютно правдив, а кроме того, теперь, те огромные трудности, с которыми можно было столкнуться в такой экспедиции, стали намного очевиднее. Миллс рассказал мне, что в первую очередь, он и его товарищи переоделись в гражданскую одежду, а свои мундиры и оружие оставили в лагере. Затем, под руководством Эндрюса, они отправились в горы, на восток от нашего лагеря, выдавая себя за притесненных федеральной армией беженцев из Кентукки и, таким образом, через четыре дня добрались до Чаттануги. Мой друг очень красочно изобразил мне, в каких тонах и выражениях ему пришлось оскорблять Союз, и поддакивать похвалам вождей и идей Сецессии. Его отряду не пришлось испытать особых трудностей в том, чтобы прослыть группой хороших мятежников. Человеку, который вернулся первым, повезло намного меньше. Из Чаттануги они на поезде доехали до Атланты и, в назначенный срок, добравшись до нужного места, расселились по нескольким отелям и роскошно прожили (у них было много денег) целых три дня. Каждый час Эндрюс ожидал прибытия того машиниста-конфедерата, о котором мне говорил Митчел. Но он так и не появился. Его пытались найти – очень осторожно, поскольку проявлять излишне настойчивое любопытство было весьма рискованно.

– И как вы себя чувствовали во время этого ожидания? – поинтересовался я.

– Я чувствовал, что мне очень хочется вернуться обратно в лагерь и больше никогда не возвращаться в этот город, – ответил Фрэнк. – Слушать проклятия и угрозы в отношении всего, что касалось Союза, но при этом сохранять спокойствие или поддакивать, было просто невыносимо. А те люди, что тоже жили в этой гостинице, каждый день страстно желали узнать, кто я, и я был вынужден врать им напропалую, но, в конечном счете, я не выдержал.

– Ты действительно боялся быть раскрытым, Фрэнк? – спросил я. – Ты полагал, что твоя жизнь в опасности?

С большим пафосом он ответил:

– Никакие деньги не соблазнят меня вновь оказаться в таком положении. Еще немного, и я бы точно сбежал.

Фрэнк был таким же храбрым, как и любой другой человек. Я видел его невероятно хладнокровным и собранным в такие опасных ситуациях, когда другие из его роты, дрожали от страха. У меня даже в мыслях не было, что он преувеличивает рискованность его тогдашнего положения и, имея глубокий личный интерес касательно этого дела, я спросил его прямо:

– Если для новой попытки снова потребуются люди, ты пойдешь?

– Ни за что! – прозвучал недвусмысленный ответ. – Если Эндрюс и Митчел хотят сжечь мосты, пусть сами идут и сами их сжигают! Я исполню свой долг как солдат, но в это дерьмо я больше не полезу.

Те слова и эмоциональность, которыми он приправил свое описание того ужасного ощущения полной беззащитности в кольце кровожадных врагов, и осознание того, что, спишь ты или бодрствуешь, петля всегда на твоей шее, и она в любой момент затянется, пророни ты хоть одно неосторожное слово, я думаю, в данном случае, пояснений не требуют.

– Но почему же тот человек не пришел к вам? Вы пытались это выяснить?

– Эндрюс рассказал нам, что на третий день после того, как мы прибыли в Атланту, от некоторых служащих железной дороги он узнал, что этого машиниста перевели на Mobile and Ohio Railroad, для помощи в перевозке войск в Коринф (незадолго до битвы при Шайло). Но лично я полагаю, что этот человек просто испугался и сам, чтобы избежать проблем, отправился туда.

– И как Эндрюс воспринял эту неудачу?

– Он очень расстроился, он расспросил всех, был ли кто из нас когда-нибудь машинистом или кочегаром, но таких в отряде не нашлось. Он страшно злился от того, что придется сдаться, но, поскольку больше ничего нельзя было сделать, он, в конце концов, сказал нам, что мы можем возвращаться в лагерь.

– А где же другие парни?

– Полагаю, они уже в пути. Возвращаться было сложнее, чем уходить. Кажется, все были полностью уверены, что мы отправляемся на Юг, и нам пришлось принести немало извинений за то, что мы, по их словам, «пошли не туда». Чтобы не быть замеченными, нам пришлось разделиться и идти по ночам, и если хоть кто-нибудь из них не будет ни схвачен, ни призван в армию мятежников или не повешен, я буду счастлив.

– Как думаешь, Эндрюс откажется от этого замысла – сжечь мосты – или попробует еще раз?

– Если он сможет найти желающих, будь уверен – он будет пытаться сделать это, пока либо не добьется успеха, либо не погибнет. Но я сам с ним уже не пойду и другому не посоветую. Да, он сказал, что задержится еще на несколько дней после нашего ухода и осмотрит все железные дороги – чтобы попытаться снова провести такой рейд.

– Что ты думаешь об Эндрюсе? Ему можно доверять?

– Да, он тверд как сталь, и очень умен, но я боюсь, что когда-нибудь это плохо закончится – и для него, и для тех, кто пойдет с ним.

Я не упомянул о множестве поразительных деталей повествования Миллса, более любого романа интересные для меня, поскольку о своих – очень схожих с ними приключениях, – я расскажу в ином месте.

Я вернулся на свое место в строю, пребывая в полной уверенности в том, что если будет предпринята еще одна попытка уничтожить мосты южан, я буду в ней участвовать и не отступлю, а кроме того, я был убежден, что он будет невероятно трудна, очень опасна и даже с большими шансами на провал.

На следующий день вернулись и другие ребята из отряда Эндрюса – они подтвердили рассказ Миллса. Им повезло, они вернулись благополучно. Они были очень рады этому и абсолютно единодушны во мнении, что они больше никогда, переодевшись, не пойдут на вражескую территорию. В рассказах о своих похождениях они были немногословны – офицеры разрешили им это, но без подробностей, поскольку полного отказа от намерения совершить другую экспедицию пока еще не было.