В четверг, 14-го ноября 1889 года, в 9 часов,40 минут и 30 секунд утра, я начала свой кругосветный тур.
Те, кто думают, что эта ночь – лучшая часть суток, и что утро создано именно для сна, знают, как некомфортно они себя чувствуют, когда по какой-то причине им приходится вставать… ну, например, ради молочника.
Я перевернулась несколько раз, прежде чем решила оставить свою постель. Будучи еще совсем сонной, я задумалась – почему кровать намного уютней, а тот пропавший сон, который мог бы закончиться опозданием на поезд, намного слаще именно тогда, когда на службу идти не надо? Я пообещала себе, что по возвращении я когда-нибудь притворяюсь, что срочно нужно встать, чтобы иметь возможность испытать удовольствие от потери сна, но при этом ничего не потеряв. Я снова сладко задремала, но потом, внезапно обеспокоенная вопросом, хватит ли у меня времени, чтобы успеть попасть на корабль, я тотчас соскочила с кровати.
Разумеется, я очень хотела ехать, но в блаженном бездействии мне думалось, что вот если бы хоть кто-нибудь из тех хороших людей, которые тратят столько времени на придумывание разных летательных аппаратов, уделят хоть капельку своей энергии тому, чтобы изобрести такую систему, благодаря которой все пароходы и поезда всегда будут отчаливать или отъезжать в полдень или несколько позже, тем самым они оказали невероятное удовольствие страдающему человечеству.
Я попробовала чего-нибудь съесть, но для завтрака то был слишком ранний час. Пришла пора прощаться. Быстро расцеловав своих родных, я опрометью слетела вниз по лестнице, изо всех сил пытаясь преодолеть тот твердый комок в своем горле, который старался заставить меня пожалеть о предстоящем мне путешествии.
– Не волнуйтесь, – ободряюще сказала я, ведь я так ненавидела это ужасное «до свидания». – Я думаю лишь о том, что теперь у меня есть отпуск и самое приятное время моей жизни.
А затем, чтобы ободрить себя, на пути к кораблю я подумала: «Это всего лишь 28 000 миль, и спустя семьдесят пять дней и четыре часа я вернусь домой».
Потом я попрощалась с несколькими оповещенными заранее своими друзьями. Утро было ясным и солнечным, и все выглядело великолепно, пока пароход стоял на якоре, но только после того, когда их предупредили, что им следует сойти на берег, я начала осознавать, что это значит для меня.
– Будь храброй, – пожимая мне руку, говорили они. Я видела слезы в их глазах, и я старалась улыбаться, – так чтобы их последнее воспоминание обо мне всегда подбадривало бы их.
Но когда прозвучал свисток, и они стояли на причале, а я – на «Августе Виктории», которая медленно, но верно удаляясь от всего того, что я так хорошо знала, вела меня в незнакомые страны незнакомых людей, я чувствовала себя очень одиноко. В голове моей царил туман, а сердце было готово выпрыгнуть из груди. Только семьдесят пять дней! Да, но этот срок казался вечностью, а мир, потеряв свою округлость, казался мне долгим и бесконечным, и… нет, я никогда не вернусь.
Сколько было возможно, я смотрела на стоявших на причале людей. Такой же счастливой, как в иные времена в свое жизни, я себя не чувствовала. Я грустила, прощаясь с тем, что я видела перед собой.
– Я уезжаю, – печально думала я, – но смогу ли я когда-нибудь вернуться?
Страшная жара, пронизывающий холод, ужасные бури, кораблекрушения, лихорадка – вот какими соответствующих моменту вещами был поглощен мой разум, и в конце концов, я почувствовала себя так же, как я предполагаю, должен был себя почувствовать тот, кому, прячущемуся в полуночном мраке пещеры, сказали, что все эти ужасы готовы немедленно сожрать его сразу же, если он осмелится выйти наружу.
Утро было просто чудесным, и бухта никогда не выглядела красивее, чем тогда. Корабль бесшумно скользил по водной глади, а присутствовавшие на палубе люди расселись в своих креслах и разлеглись на своих ковриках в таких удобных позах, словно со всей серьезностью решили наслаждаться всем происходящим, ведь они еще не знали, что спустя мгновение кто-то иной получит удовольствие от них самих.
С появлением лоцмана все бросились к борту парохода, чтобы посмотреть, как он спускается по узенькой веревочной лестнице. Я тоже внимательно наблюдала за ним – он сел в ожидавшую его шлюпку – чтобы вернуться на свой лоцманский катер – и не обратил на нас никакого внимания. Для него это была обычная работа, но я не могла удержаться от мысли – вот если бы корабль тонул, неужели, он бы и тогда ни на кого не посмотрел и никому ничего не сказал?
– Вот теперь началось ваше путешествие, – сказал мне кто-то. – Как только лоцман покидает корабль и капитан берет на себя управление им, вот только тогда и начинается наше плавание, так что можно сказать – теперь вы действительно начали свое кругосветное путешествие.
Что-то в его словах заставило меня вспомнить об этом демоне – морской болезни.
Никогда прежде не совершая морских путешествий, я не могла рассчитывать ни на что иное, кроме как на яростную борьбу с этой напастью моря.
– Вы страдаете морской болезнью? – вопрос был задан сочувственно и очень дружественно, но более ничего не потребовалось – и я бросилась к планширу.
Болезнью? Я наклонила голову и, совершенно не обращая на рокот волн, дала волю своим чувствам.
Люди всегда были бесчувственны к морской болезни. Когда, после того, как убрав слезы с глаз, я обернулась, я увидела улыбки – на лице каждого пассажира. Я заметила, что они всегда находятся на том же борту корабля, где и страдалец, стараясь, так сказать, преодолеть вместе с ним свои собственные ощущения.
Их улыбки никак не затронули меня, а какой-то человек шутливо заметил:
– И эта леди собралась объехать весь мир!
Раздался взрыв хохота – я тоже смеялась вместе со всеми. Но в глубине души я просто поражалась тому, насколько я оказалась храброй, чтобы, будучи такой неопытной, отважиться на морское путешествие. Тем не менее, в конечном результате я нисколько не сомневалась.
И, конечно же, я пошла на ланч. На него отправились все, а некоторые даже несколько поспешно. Я присоединилась к ним, точно не помню, но, возможно, я именно так и сделала. В любом случае, за оставшееся время этого рейса, столько людей в обеденном зале, я ни разу не видела.
Когда ланч был подан, я смело прошла вперед и села по левую руку от капитана. Я была очень решительно настроена жестко противостоять всем своим побуждениям, но в глубине моей души теплился слабый огонек ощущения, что мной управляло нечто намного сильнее моей силы воли.
Ланч начался очень приятно. Официанты двигались совершенно бесшумно, оркестр играл увертюру, капитан Алберс, – элегантный и благодушный, – сидел во главе стола, а его сотрапезники – другие сидящие за его столом пассажиры, приступили к обеду с удовольствием, сравнимым лишь с восторгом рулевого, когда путь его гладок и прекрасен. Я за этим столом, была единственной, кого можно было бы назвать салагой, и я с горечью осознавала этот факт. Так же как и многие другие.
Особенно остро я почувствовала это, пока подавали суп, я мучилась страхом и сомнениями. Я чувствовала, что все вокруг прекрасно, словно неожиданный подарок на Рождество, и я пыталась прислушиваться к восторженным разговорам о музыке, каковые вели мои спутники, но мои мысли были посвящены той теме, которая никогда бы не обсуждалась за обеденным столом.
Меня то знобило, то бросало в жар. Я чувствовала, что не буду испытывать чувства голода даже если вообще не увижу никакой еды в течение семи дней, действительно, я имела огромное и страстное желание не видеть ее, не есть, да и запаха ее не ощущать до тех пор, пока я либо не выйду на берег, либо не найду согласия с самой собой.
Затем подали рыбу, а капитан Алберс как раз дошел до середины одной интереснейшей истории, когда я почувствовала, что я больше так не могу.
– Простите, – тихо прошептала я и выбежала вон. После оказанной мне в одном укромном месте помощи, небольшого отдыха и успокоения разыгравшихся эмоций, я отважилась последовать совету капитана и вернуться к своему незавершенному обеду.
– Единственный способ победить морскую болезнь – заставить себя кушать, – сказал капитан, и я подумала, что средство достаточно безвредно и его стоит попробовать.
Присутствующие приветствовали мое возвращение. Я вновь испытала то неудобное чувство, что я вновь поведу себя как-то не так, но все же я попыталась сдержать себя. Но это состоялось, и я исчезла с той же скоростью, что и в первый раз.
Я снова вернулась. На этот раз, я была более неуверенной, моя решимость несколько ослабла. Но лишь только я села, как увидела добродушный блеск глаз стюарда – он закрыл мое лицо моим носовым платком, и я чуть не задохнулась до того, как перешагнула порог обеденного зала.
Браво, с которым мои компаньоны любезно приветствовали мое третье возвращение к столу, чуть не свело меня с ума. Я была рада узнать, что обед только что закончился, и смело заявила, что он был великолепен!
Затем я сразу отправилась в постель. Друзьями я пока не обзавелась, а потому решила, что поспать будет намного приятнее, чем просто сидеть в музыкальном салоне и смотреть на других – занятых тем же самым – пассажиров в первый же день путешествия.
Я легла спать чуть позже семи часов. Потом мне подумалось о том, что проснувшись, меня вполне бы устроила чашечка чая, но помимо этой мысли и еще каких-то ужасов я ничего более не видела, пока не услышала чей-то бодрый и веселый голос.
Открыв глаза, я увидела рядом с моей постелью стюардессу, одну из пассажирок и стоявшего у двери в каюту капитана.
– Мы думали, что вы умерли, – сказал капитан, увидев, что я проснулась.
– Я всегда сплю по утрам, – смущенно ответила я.
– Утрам! – расхохотался капитан, а вслед за ним засмеялись и остальные. – Так ведь сейчас уже половина пятого вечера!
– Ну, ничего, – добавил он успокоительно, – вы поспали, и пошло вам на пользу. А теперь вставайте и посмотрите, не съешьте ли вы большой обед.
Так я и поступила. Я – без всякого содрогания – съела каждое из предложенных к обеду блюд, и что еще удивительнее, я спала той ночью так, как обычно спят люди, которые весь день провели в активных занятиях на свежем воздухе.
Погода была очень плохая, море бурное, но мне это нравилось. Моя морская болезнь прошла, и хотя меня еще мучила довольно болезненное подозрение, что, несмотря на то, что она исчезла, она все еще может вернуться, мне все же удалось взять себя в руки.
Почти все пассажиры, не желая обедать в общем зале, брали свои блюда на палубу и там, комфортно устроившись в креслах, поедали их с такой с настойчивостью, что со временем это зрелище стало наводить на меня тоску. Одна очень яркая и разумная американская девушка путешествовала одна – она направлялась в Германию, к своим родителям. Она увлеченно занималась всем, что могло доставить ей удовольствие. Она была из тех девушек, которые много говорят, и сама она всегда что-то говорила. Я очень редко, если вообще когда-либо, встречалась с такими как она. На немецком, а также и на английском языке она вполне грамотно могла обсуждать что-либо – начиная с моды и заканчивая политикой. Ее отец и ее дядя были хорошо известными в правительственных кругах лицами, и по манере речи этой девушки было легко убедиться, что она была любимицей своего отца – образованной, прекрасной и женственной. На борту нашего парохода не было ни одного человека, который знал бы о политике, искусстве, литературе или музыке больше, чем эта девушка с волосами Маргариты, и в то же время, никто из нас не был так готов в любое время посоревноваться в беге по палубе, как она.
Я думаю, что для путешественника вполне естественно и никак не преступно желание наслаждаться изучением особенностей характеров его попутчиков. Прошло не так много времени, но каждый из тех, кто там был, все же хоть немного познакомился с теми, с кем он прежде никогда не встречался. Не буду утверждать, что приобретенные во время совместного путешествия такие знания способны принести какую-нибудь пользу, но в тоже время я не буду пытаться настаивать на том, что те пассажиры, которые часто общались между собой, не находили общих интересных и подходящих тем для обсуждений. Как бы то ни было, занятие это совершенно безвредное, а нам было приятно и не скучно.
Я помню, когда мне сказали, что один из наших пассажиров измерял свой пульс после каждого приема пищи, а были они весьма плотными и морской болезнью не страдал, я с трудом дождалась, пока мне на него укажут, чтобы я могла понаблюдать за ним. Если бы он присматривал за моим пульсом, а не за собственным, я бы не могла быть более заинтересованной. С каждым днем я беспокоилась все больше и больше, так что я с трудом сдерживалась, чтобы не спросить его, уменьшался ли его пульс до еды и возрастал ли после, или же был неизменным с утра до вечера.
Затем, почти утратив свой интерес к этому человеку, я обратила свое внимание на другого – он вел учет количества сделанных за день шагов. Но и он, в свою очередь, стал мне менее интересен после того, как я узнала, что одна из пассажирок, – очень терзаемая морской болезнью, – ни разу еще не раздевалась с того дня, когда она покинула свой дом в Нью-Йорке.
– Я совершенно уверена – мы все утонем, – доверительно сообщила она мне, – и я решила утонуть одетой!
После этих ее слов я ничуть не удивлялась тому, почему она так страдала от морской болезни.
Одна семья, которая путешествовала из Нью-Йорка в Париж, везла с собой маленького серебристого скайтерьера с довольно необычной кличкой «Дом, милый дом». К счастью для самой собаки, а также для тех, кому приходилось общаться с ней, они сократили его имя до Хоуми.
Проезд Хоуми был оплачен, но, согласно корабельным правилам, забота о нем лежала на мяснике, чем его хозяева были крайне недовольны. Хоуми не привык к такой суровой жизни, и единственное его счастье было в том, что ему разрешили выходить на палубу. Разрешение было предоставлено с условием, что каждый раз, когда Хоуми будет лаять, он немедленно будет уведен вниз. Я опасаюсь, что многие часы своего заключения Хоуми провел у нашей двери, поскольку при каждом упоминании о крысах, он сразу же начинал энергично копать, сопровождая свои отчаянные попытки короткими и громкими лаями. Каждый день мы с тревогой отмечали, что Хоуми становится все худее и худее. Мы поражались тому похудению, которое постигло его в апартаментах мясника, и, в конечном счете, морской болезни, переживать которую он, как и некоторые из пассажиров, предпочитал в пределах каюты. Ближе к концу рейса, когда нам подали колбасу и с гамбургский стейк, очень многие, так, чтобы никто не слышал, интересовались, видел ли кто-нибудь в тот день Хоуми. В этих перешептываниях звучало столько беспокойства, что иногда мне думалось, что они скорее были больше пропитаны личным беспокойством, а вовсе не симпатией к маленькой собачке.
По мере того, как разные развлечения приедались, капитан Алберс, чтобы порадовать нас, всегда изобретал нечто новенькое. Каждый вечер после ужина он рисовал на карточке несколько строк – по числу сидевших за столом пассажиров. Затем он отмечал одну из них и сворачивал карточку так, чтобы отметки не было видно. После этого карточка пускалась по кругу, и каждый джентльмен вписывал в строку свое имя.
Затем карточка возвращалась к капитану, и, затаив дыхание, мы ждали его вердикта. Тот из джентльменов, чье имя находилось в отмеченной строке, оплачивал общий счет – за сигары или выпивку.
Кроме того, велось много разговоров о том неверном представлении, которое многие граждане других стран имеют об Америке и американцах. Кто-то заметил, что большинство иностранцев не могут сказать, где находятся Соединенные Штаты.
– Есть и такие, которые думают, что Соединенные Штаты – это маленький остров с несколькими домами, – сказал капитан Алберс. – Однажды в мой дом, находящийся возле верфи в Хобокене, из Германии пришло письмо с таким адресом -
– А я из Германии получил с таким, – произнес самый застенчивый из сидевших за столом джентльменов, он даже покраснел от звука собственного голоса -
Во время ланча 21-го ноября кто-то крикнул, что видит землю. Та быстрота, с которой все, покинув столы, выскочили на палубу, наверняка многократно превышала быстроту спутников Колумба в тот момент, когда они увидели Америку. Не знаю, почему, но я твердо уверена, что рассматривала эту далекую и туманную землю с намного большим интересом, чем самый красивый пейзаж мира.
Всего за несколько минут палубы наполнились множеством взволнованных и возбужденных людей. Словно, остановившись в каком-нибудь порту, пароход взял на борт новых пассажиров. Мы никак не могли понять, как так вышло, что все они, отбыв из Нью-Йорка, наслаждались (?) собственным уединением с того самого дня, как покинули этот порт.
Ужин в тот вечер был очень приятным. В честь тех, кто сходил с парохода в Саутгемптоне, были поданы дополнительные блюда. Семь дней назад, покидая Нью-Йорк, я не была знакома ни с одним из своих попутчиков, но теперь, осознав, что прощание так близко, я очень сожалела о том, что мне суждено расстаться с ними.
Если бы я путешествовала с компаньоном, я бы не чувствовала этого так остро, поскольку у меня, естественно, было бы намного меньше времени на общение с другими пассажирами.
Они были так добры ко мне, что я была бы самой неблагодарной из женщин, если бы не чувствовала, что я оставляю своих друзей. Капитан Алберс, много лет прослуживший морским капитаном на восточных морях, рассказал мне о том, как я должна заботиться о своем здоровье. По мере того как время моего пребывания на «Августе Виктории», истекало, некоторые из моих компаньонов очень мягко подшучивали надо мной, вознамерившейся побить рекорд героя художественного произведения, и тогда я заметила, что я даже поощряю их – это обманчивое веселье помогало мне скрывать свои истинные страхи.
Все пассажиры «Августы Виктории» пришли провожать нас. Мы сидели на палубе, разговаривали или нервно прогуливались до половины третьего утра. Затем кто-то сказал, что катер уже на месте, и мы все вместе бросились к нему. После того, как он пришвартовался, мы спустились на нижнюю палубу, чтобы узнать, кто прибыл и узнать первые новости с суши.
Один человек был очень обеспокоен моей поездкой в Лондон. Он полагал, что именно из-за того, что было так поздно, а скорее, даже слишком рано, лондонский корреспондент, который должен был встретить меня, не появился.
– Я, конечно же, сойду с корабля здесь и благополучно доставлю вас в Лондон, если никто не встретит вас, – протестовал он, несмотря на все мои заверения в том, что я и без сопровождающего чувствую себя прекрасно и в полной безопасности.
Скорее ради него, чем себя, я внимательно наблюдала за вступающими на борт людьми и старалась найти среди них того, кто был отправлен, чтобы встретить меня. Они шли цепочкой мимо нас, и тут этот джентльмен сделал несколько замечаний касательно моего кругосветного турне. Какой-то высокий юноша услышал это замечание и, повернувшись к лестнице, смущенно улыбнулся и посмотрел на меня.
– Нелли Блай? – спросил он.
– Да, – ответила я, протягивая ему руку, которую он пожал, в то же время, интересуясь, понравился ли мне этот рейс, и готов ли мой багаж.
Человек, который так беспокоился за мое одинокое путешествие в Лондон, воспользовался случаем и вовлек корреспондента в разговор. Затем он вернулся ко мне, и с выражением величайшего удовлетворения на своем лице, сказал мне:
– Все в порядке, это он. И если бы с ним было что-то не так, я, все же, непременно проводил бы вас до Лондона. Теперь я спокоен, я знаю, – он позаботится о вас.
Я продолжила свой путь с теплым чувством в своем сердце от встречи с таким хорошим человеком, который был готов пожертвовать своим комфортом ради того, чтобы обеспечить безопасность беззащитной девушки.
Несколько душевных рукопожатий и добрых пожеланий, некоторая сухость в горле, немного взволнованного сердцебиения, несколько чуть поспешных шагов по установленной для едущих в Лондон пассажиров доске, а затем катер отчалил от корабля и, и мы погрузились в ночную темноту.
О проекте
О подписке