Планировалось снятие чадры и чалмы, принятие законов о запрещении многоженства и ношении европейской одежды для всех. Однако эти последние реформы, резко затрагивающие быт населения, на Всеафганской джирге в августе 1928 г. были провалены и в дальнейшем послужили главным аргументом в борьбе духовенства против эмира-реформатора.

Анализируя реформаторскую деятельность Амануллы, нельзя не сказать, что в своей основе она подчинена главному – сделать как можно больше прогрессивных преобразований в стране в самые короткие сроки. Казалось бы, при этих условиях в стране должна была создаться экономическая и политическая стабильность. Однако последующие события рисуют другую картину. Важным является, прежде всего, то обстоятельство, что основная часть населения Афганистана, почти совершенно не культурная, не могла учесть значение всех этих реформ и оценить деятельность самого Амануллы-хана. К тому же общее положение крестьянства и скотоводов с началом реформ ухудшилось, так как на их плечи легло основное бремя преобразований. Наряду с этим ограничение прав духовенства, финансовый кризис внутри страны, рост дороговизны, усиленные поборы правительственных чиновников, принудительные зачастую бесплатные повинности населения и ряд других вопросов вызвали рост социальных, экономических и политических противоречий.

В условиях внутренней и внешней нестабильности эмир принимает решение совершить кругосветный вояж, главной целью которого являлся подъем собственного престижа, пошатнувшегося в результате реформаторской деятельности. Кроме того, Аманулла-хан хотел получить финансовую и моральную поддержку своему курсу от правительств европейских и азиатских стран.

Возвращаясь немного назад, я бы хотел особо остановиться на советско-афганских отношениях после 1917 г.

Начало полномасштабных отношений между Афганистаном и Российской Советской Федеративной Социалистической Республикой стало возможным с 1919 г., когда после третьей англо-афганской войны Афганистан приобрел независимость. До этого действовал договор, по которому страна не имела права на самостоятельные внешние сношения. Советское правительство первым признало независимость и суверенитет Афганистана.

14 августа 1920 г. в Кабул был доставлен дар Советского правительства – радиостанция, вместе с которой прибыл специальный технический отряд. Это были первые советские военные специалисты в Афганистане. Вскоре афганское правительство направило 8 человек в Ташкент на курсы связи. Это была первая группа афганских военнослужащих, обучавшихся в Советской России.

В 1924–1925 гг. при помощи СССР была построена телеграфная линия, соединившая Кушку, Герат, Кандагар, Кабул. В первые месяцы 1927 г. началось строительство линии Кабул-Мазари-Шариф. Советские специалисты готовили афганских связистов. Тогда же в Кабул караваном были доставлены три самолета. Афганцам была оказана помощь в подготовке летчиков и эксплуатации авиатехники. Таким образом было положено начало военному сотрудничеству двух стран.

В августе 1926 г. в Пагмане (личной резиденции эмира) был подписан Пакт о ненападении между СССР и Афганистаном.

В мае 1928 г. Аманулла, принявший к тому времени титул падишаха, прибыл в Советский Союз, где был радушно принят Г. Чичериным, М. Калининым и, по непроверенным данным, самим «отцом народов», который заверил эмира-реформатора в том, что деятельность Амануллы-хана встретит в лице Советского правительства всяческую поддержку.

По приезду на родину падишах форсировал свою реформаторскую деятельность, что в конце концов стало последней каплей, переполнившей чашу народного терпения. Осенью 1928 г. в стране вспыхнуло восстание под предводительством разбойника Бачи-и-Сакао. Поддержанные духовенством и знатью, формирования восставших быстро приближались к Кабулу. В январе следующего года ополчение племени мингаль, сражавшееся на подступах к столице, перешло на сторону Бачи, открыв тем самым путь на Кабул.

Видя это, Аманулла отрекся от престола в пользу своего старшего брата и бежал в Кандагар. Однако эмиром стал не Инаятулла, а главарь повстанцев Бача, захвативший столицу.

Узнав о воцарении Хабибуллы (так стал именоваться Бача-и-Сакао), Аманулла выступил из Кандагара во главе 10-тысячного войска, послав одновременно гонцов в Москву.

Получив послание экс-эмира, соратники вождя, по всей видимости, долго не задумываясь (приближался полувековой юбилей Иосифа Сталина), намекнули военным, что неплохо бы было отметить эту знаменательную дату каким-нибудь выдающимся военно-политическим событием. И военная машина, подталкиваемая пропагандистской шумихой, заработала. В газетах появились материалы, повествующие о сложной обстановке на советской южной границе. В некоторых статьях слышались открытые призывы направить части РККА в Афганистан, чтобы уничтожить окопавшихся там басмачей во главе с Ибрагим-беком. В Туркестанском военном округе, которым командовал тогда легендарный матрос Дыбенко, началось поспешное формирование спецотрядов. Зачем они и где будут использоваться – об этом знали немногие.

«Наш эскадрон подняли по тревоге ночью, – вспоминал бывший кавалерист РККА В. Т. Поветкин^[2]. – Командир эскадрона построил нас на плацу и доложил о сборе по тревоге какому-то неизвестному нам старшему командиру Тот объявил, что Советское правительство и лично товарищ Сталин возложили на нас ответственную боевую задачу – уничтожить афганские формирования, оказывающие помощь басмаческому движению.

Нашему эскадрону поручалось переправиться через Амударью и с ходу уничтожить афганский пограничный пост, в дальнейшем продвигаться в направлении на Мазар-и-Шериф. Приказ есть приказ! Всех нас вывели из крепости, где располагалась часть, и приказали снять красноармейское обмундирование. Взамен выдали узбекские чапаны, шаровары и халаты. Кто смог, водрузил на голову чалму. Только оружие свое разрешили оставить. После этого, в предрассветной дымке, мы, стараясь не шуметь, сели в лодку и, держа коней в поводу, поплыли к противоположному берегу. Афганцы нас явно не ждали, и потому их наряд на подступах к посту был снят бесшумно. Заминка произошла у ворот, которые никак не поддавались нашему натиску. Услышав шум, на стены небольшой крепости высыпали полусонные пограничники, начали палить во все стороны. Эскадрон отступил, оставив под стенами двух убитых. Отведя коней в укрытие, мы залегли. Видя, что атака захлебнулась, к нам подползли комэск и командир, который ставил задачу. Он что-то гневно выговаривал нашему комэску, после чего тот, став во весь рост, скомандовал: „Эскадрон, в атаку, вперед!“. Взяв винтовки с примкнутыми штыками наперевес, мы дружно кинулись на неприступные стены. Кто-то упал, не добежав до поста, кто-то укрылся под стенами. Без лестниц и артиллерии наши атаки были бессмысленны. Вскоре это, по-видимому, поняли и наши военачальники. В небе появились боевые аэропланы и, пройдя на бреющем полете над постом, сбросили вовнутрь несколько бомб. Видя такой поворот событий, афганцы, оставшиеся в живых, на конях прорвали нашу реденькую цепь и ушли вглубь своей территории.

С трудом открыв ворота, мы вошли в пограничную крепость, которая после авиационного налета была наполовину разрушена. Во дворе валялись десятки трупов, слышались крики раненных. Нам было не до них. Комэск приказал похоронить убитых красноармейцев. Сопровождающий нас уполномоченный добавил, чтобы от могил не оставалось и следа. Каким бы приказ абсурдным ни был, мы должны были его выполнять. Хоронили погибших в этой непонятной войне подальше от сел и дорог. Сколько было этих тайных могил – десятки или сотни, не знаю, обманывать не буду, не считал.

После уничтожения поста наш эскадрон вместе со многими другими довольно-таки разношерстными подразделениями РККА в течение нескольких дней двигался к основной цели похода. Не встретив даже малейшего сопротивления афганцев, мы с ходу захватили провинциальный центр – город Мазар-и-Шериф.

Там нас ждал новый приказ – штурмовать крепость Дейдади, расположенную невдалеке от провинциального центра, где, по данным разведки, укрылись мятежники, поддерживающие басмаческое движение на юге СССР.

Неприступные стены крепости пришлось, как и при нападении на пограничный пост, штурмовать без лестниц и других приспособлений. Солдаты вставали на плечи друг другу и таким образом пытались влезть на вал, предшествующий основным укреплениям. Только когда по дну рва, опоясывающего крепость, потек кровавый ручеек, военачальники, руководившие операцией, вызвали на помощь авиацию…»

Погибающие неизвестно за что красноармейцы даже не догадывались, что вещали в это время «самые демократичные в мире» советские газеты об афганских событиях:

«Термез, 8 мая (ТАСС). Попытки сторонников Бачи-и-Сакао удержать власть в крепости Дейдади успехом не увенчались. 7 мая крепостной гарнизон и все население крепости признали власть Амануллы…» (Известия. 1929. 10 мая).

«Ташкент, 14 мая (ТАСС). Прибывшие из Ханабадского района афганские беженцы передают, что в провинции сильно встревожены переворотом в Мазар-и-Шерифе и Дейдади в пользу Амануллы» (Известия. 1929. 15 мая).

В них не было ни слова о тех, кто костьми лег у неприступных стен афганской крепости. Словно и не было их там вовсе. (Не в пример свободней была советская пресса 1980-х, где открыто говорилось, что наши солдаты в Афганистане все-таки есть. Правда, почему-то фигурировали в публикациях в основном афганские военные, наши лишь изредка были героями идиллических сюжетов с мест строительства школ, детских садов и других гуманитарных заведений.)

«После непродолжительного отдыха поступил приказ двигаться в Кабул, через труднодоступный перевал Саланг, – рассказывал Поветкин. – В те времена дорога в столицу была всего-навсего широкой караванной тропой с множеством небольших сторожевых башен, которые приходилось каждый раз брать штурмом. Когда силы войск начали истекать, поступила новая команда – бросать все, с таким трудом захваченные крепости, и возвращаться назад. В Мазар-и-Шерифе нас приветствовал какой-то большой афганский военачальник в форме с золотыми позументами, которого все называли Ваше величество (во всяком случае, об этом говорил нам переводчик-таджик). Поблагодарив войска за помощь, он приказал выдать каждому из нас афганские деньги (серебряные рубленые слитки). Ночью нас вновь подняли по тревоге, и, стараясь производить как можно меньше шума, мы вышли из города и спешно направились к границе.

Всех участников боевых действий выстроили на берегу Амударьи, невдалеке от Термеза, и зачитали приказ, в котором от имени Советского правительства нам была объявлена благодарность. В заключение большой командир с малиновыми петлицами предупредил всех, что даже под страхом смерти никто из нас не имеет права разглашать военную тайну о нашем походе в Афганистан.

Вскоре нам возвратили прежнее обмундирование, а заодно отобрали серебро, выдав взамен по червонцу…»

Потом, уже много позже, бывший красноармеец Поветкин узнал, что многие из его сослуживцев, те, кто вместе с ним воевал в Афганистане, были репрессированы, большая часть из них расстреляна или не вернулась из ГУЛАГа.

До сегодняшнего дня В. Т. Поветкин не знал, почему им пришлось тайно не только входить, но и выходить из Афганистана. О том, что предшествовало походу, я уже говорил выше. А причина бегства «союзнического войска» стара как мир – поход экс-эмира был подготовлен из рук вон плохо и, встретившись в начале мая с многочисленными силами Бачи, приверженцы Амануллы потерпели тяжкое поражение. Эмир сбежал, покинув Афганистан уже насовсем.

Несколько по-другому описывает эту первую советско-афганскую авантюру один из главных исполнителей сталинских замыслов на Востоке, бывший начальник Восточного сектора советской разведки и ее резидент в Персии и Турции – Георгий Агабеков:

«По приказу Сталина 800 отобранных красноармейцев-коммунистов, переодетых в афганскую форму, были сконцентрированы на берегу Амударьи под городом Термез и готовились к переправе через реку на афганский берег. Баржи, каюки, моторные лодки со всей реки были пригнаны сюда для переправы войск. Ранним утром эскадрилья из шести аэропланов, груженных бомбами, с установленными на них пулеметами поднялась с Термезского аэропорта. Набрав высоту, аэропланы направились к противоположному берегу реки, где находился афганский погранпост Патта-Гиссар, охраняемый полусотней солдат. Услышав шум моторов, афганские солдаты высыпали из своих укрытий поглазеть на аэропланы, полагая, что они направляются в Кабул. Но они ошиблись. Сделав два круга, аэропланы снизились над заставой, и внезапно пулеметный огонь обрушился на афганских солдат. Несколько бомб, сброшенных на глинобитное здание поста, убили одних и похоронили под развалинами остальных. Все это заняло несколько минут.

В то же время красноармейский отряд, спокойно погрузившись на лодки и баржи, переправился на афганский берег. Гарнизон другой заставы, Сия-Герта, в сто сабель был полностью уничтожен пулеметным огнем. На следующее утро Красная Армия взяла штурмом и город Мазар-и-Шериф, причем пехота, позабыв, что ей нужно играть роль афганцев, пошла в атаку с традиционным русским „Ура!!!“, а после захвата города на его улицах сплошь и рядом слышался отборный русский мат. Повсюду валялись изуродованные трупы защитников города, около трех тысяч. На следующий день переодетые под афганцев красноармейцы двинулись дальше, пристреливая попадавшихся на пути жителей, чтобы они никому не сообщили о советском вторжении. Сталин надеялся создать просоветское правительство Афганистана из местных экстремистов, а когда это не удалось, отдал приказ красноармейцам возвратиться. Проходя на обратном пути через Мазар-и-Шериф, они прихватили с собой весь каракуль, хранившийся на складах города, – в качестве компенсации за расходы, понесенные Советами на организацию этой экспедиции…».

Трагична судьба самого Георгия Агабекова. Вот что вспоминал бывший секретарь И. Сталина Б. Бажанов:

«В 1930 г., вскоре после неудавшегося похода в Афганистан, он переводится резидентом ГПУ в Турцию, на место Блюмкина. В это время он сильно подозревает, что если его вызовут в Москву, то это для того, чтобы расстрелять. К тому же он переживает роман своей жизни: он влюбился в молоденькую, чистенькую англичаночку, которой признается, что он чекист и советский шпион. Англичаночка приходит в ужас и из Турции возвращается в Англию. Агабеков покидает свой чекистский пост и по подложным документам следует за нею. Родители ее сообщают обо всем этом властям, и Агабекову приходится уехать во Францию. Здесь становится очевидным, что он с Советами порвал.

По требованию Советов его из Франции высылают (основание есть – он приехал по подложным документам), и ему в конце концов дает убежище Бельгия. Он пишет книгу „ЧК за работой“, которая выходит на русском и французском языках.

За Агабековым ведется правильная охота. В 1937 г. во время испанской гражданской войны… его убивают, и труп его, затянутый на испанскую территорию в горы, находят только через несколько месяцев…».

Рассказывая об этой, мало кому известной афганской экспедиции, я хочу подчеркнуть преемственность экспансионистской политики правительственной верхушки во все времена тоталитаризма.

Сделав поправку на современное оружие и технику, мы получим всем теперь известную картину вторжения 85-тысячной армии в Афганистан накануне Нового, 1979 г.

Мой «Афган» начался ранним осенним утром 1981 г.