Для реализации концепции «революционной законности требовался инструментарий в виде систематизированного и устойчивого законодательства. С этой целью в первой половине 1920-х годов в советской России была проведена полномасштабная кодификация, в результате которой оформились единая система советского права, выделились его основные отрасли и институты. Кодексы занимали особое положение во всей системе отраслевого законодательства, что подчеркивалось специальным порядком их утверждения, внесения дополнений и изменений исключительно на сессиях ВЦИК в отличие от простых законов, которые принимались Президиумом ВЦИК или СНК РСФСР. В 1922–1926 гг. были приняты десять кодексов РСФСР: уголовный, гражданский, УПК, ГПК, земельный, лесной и кодекс законов о труде, утверждены новый брачно-семейный кодекс. В 1929 году было издано систематическое собрание законов РСФСР, в которое вошли все действующие законы.
Кодификация, с одной стороны, безусловно, являлась комплексом законодательных мер, направленных на замену несистематизированного законодательства на системное законодательство. Вторая сторона кодификации заключалась в материализации доктринальных положений концепции «революционной законности», которые были закреплены в принятых кодексах. Попытаемся на основе анализа содержания двух основных кодексов, принятых в 1920-е годы, Уголовном и Гражданском, выявить материальные проявления «революционной законности».
На XI конференции РКП(б) (19–22 декабря 1921 г.) кодификация становится партийной директивой, а следовательно, и правовой реальностью. В резолюции «Об очередных задачах партии в связи с восстановлением хозяйства» указывалось, что необходимо установление «во всех областях жизни строгих начал революционной законности. Новые формы отношений должны получить свое выражение в законе и защиту в судебном порядке. Для разрешения всякого рода конфликтов в области имущественных отношений должны быть установлены твердые гражданские нормы»[22]. Подготовка кодексов находилась под пристальным вниманием Ленина, понимавшего, что кодексы, с одной стороны, определяют на длительное время политику государства в правовой сфере, с другой, должны обеспечить правовыми средствами устойчивость политической системы. Поэтому его основные устремления заключались в недопущении деполитизации права, что проявилось в концептуальной целостности политической доктрины и кодексов.
Общая модель кодификации базировалась на двух принципиальных положениях. Во-первых, было признано, что правовая система военного коммунизма неспособна обеспечить решение стратегической задачи – восстановление экономики, необходим новый правопорядок, обеспечивающий жизнеспособность и экономическую эффективность нэповской системы, что требовало частичной реабилитации традиционных правовых теорий, концепций и институтов в кодексах. Во-вторых, новый правопорядок должен был гарантировать сохранение советской политической системы и основополагающих принципов советского государства. Таким образом, общие политические требования к нормативному содержанию кодексов заключались в создании правовых условий развития экономики и обеспечении устойчивости советской государственности.
Решение о разработке Уголовного кодекса было принято на III Всероссийском съезде деятелей советской юстиции в июне 1920 г. И хотя к 1922 году проект кодекса был недостаточно проработан, содержал множество пробелов и неясностей, 23 мая 1922 г. сессия ВЦИК утвердила Уголовный кодекс РСФСР, и он вступил в силу с 1 июня 1922 г. Кодекс в нормативном плане представлял собой как систематизированное обобщение ранее принятых нормативных актов в области уголовного права, судебной практики народных судов и революционных трибуналов, так и комплекс впервые вводимых норм. УК РСФСР 1922 г. в структурном плане воспринял конструкцию и юридическую технику дореволюционного уголовного права. Он состоял из двух частей, общей и особенной. Общая часть устанавливала пределы действия УК, общие начала применения наказания, определяла меры наказания, род и виды наказаний и порядок отбывания наказания. Особенная часть состояла из 8 глав, в которых были систематизированы преступления по видам и их общественной опасности. Действие УК распространялось на все преступления, совершенные в пределах РСФСР, как ее гражданами, так и иностранцами, не пользовавшимися правом экстерриториальности. Действие УК распространялось на граждан РСФСР и в том случае, если они совершили преступление за пределами республики, а также на пребывающих в РСФСР иностранцев, совершивших вне РСФСР преступление против основ государственного строя и военной мощи РСФСР. Несмотря на краткость (состоял из 227 статей и был одним из самых коротких уголовных кодексов в мире), кодекс содержал все же достаточно развитую систему наказаний по сравнению с предыдущей и включал в себя широкий спектр применяемых уголовных санкций.
В литературе подробно охарактеризованы юридическая сторона кодексов, поэтому акцентируем внимание лишь на их специфических «политически ангажированных» аспектах, в которых нашли реализацию идеи «революционной законности», определявшие «дух советского закона». Во-первых, в уголовный кодекс была органически вписана одна из центральных идей «революционной законности» – революционная целесообразность. Она проявлялась в нескольких аспектах, и в первую очередь, в наличии в уголовном кодексе законодательной основы для применения санкций против политических противников. На необходимости этой нормы особенно настаивал Ленин, в этом вопросе он был бескомпромиссен. В переписке с наркомом юстиции Д. И. Курским он настаивал на усилении политических моментов в кодексе в плане усиления возможностей преследования и наказания контрреволюционеров. Предложение исключить из кодекса как меры наказания расстрела Ленин решительно отверг. Более того, он настаивал на расширении сферы применения расстрела (с возможностью замены высылкой за границу). В первоначальном варианте кодекса в качестве условия, гарантирующего советскую власть от посягательства на нее контрреволюционных элементов, Ленин предложил революционным трибуналам предоставить право применения в качестве высшей меры наказания – расстрела по контрреволюционным преступлениям и преступлениям против порядка управления. Ему же принадлежала формулировка статьи кодекса, в которой давалось определение контрреволюционного преступления и меры наказания за него. Ленин определил контрреволюционное преступление как пропаганду, агитацию, участие в организации или содействие ей путем или интервенции, или блокады, или шпионажа, или финансирования прессы и т. п. средствами[23]. Не отрицал он и возможностей возвращения к террору как форме самозащиты революции. Он настаивал на том, чтобы «открыто выставить принципиальное и политически правдивое (а не только юридически-узкое) положение, мотивирующее суть и оправдание террора, его необходимость, его пределы. Суд должен не устранять террор: обещать это было бы самообманом или обманом, а обосновать и узаконить его принципиально, ясно, без фальши и без прикрас»[24]. Именно эти предложения легли в основу 58-й статьи УК РСФСР, ставшей основной репрессивной политической статьей УК. Ленинская жесткость в отношении политических статей кодекса особых возражений не вызвала, хотя порой раздавались и робкие несогласия. На третьей сессии ВЦИК 9-го созыва (12–20 мая 1922 г.) при обсуждении проекта Уголовного кодекса некоторые участники сессии выступили за исключение из кодекса такой меры наказания, как расстрел. Известный большевик Д. Б. Рязанов, был одним из немногих, отстаивавших такой подход[25]. Расстрел, утверждал он и его сторонники, может применяться лишь в качестве внесудебной меры революционной борьбы с врагом, а не по суду. Это предложение не могло быть принято, поскольку сужало возможности борьбы с политической оппозицией. Нарком юстиции Д. И. Курский объяснял, что подобные предложения возвращают нас «к тому моменту, от которого мы отошли. А советская республика на новом этапе считает необходимым и с контрреволюционными преступлениями бороться путем закона»[26]. Уголовный кодекс был принят с учетом указаний Ленина. Кодекс признавал, что рассмотрение дел о контрреволюции должно производиться судебным порядком на основе точно определенных законом положений, и допустил расстрел в качестве высшей меры наказания за такие преступления. Состав преступлений 19 статей Уголовного кодекса 1922 г. предусматривал в качестве санкции меру наказания – расстрел, из которых состав 13 преступлений назначался за контрреволюцию. При этом предусматривалась возможность замены расстрела лишением свободы от 5 лет и ниже при наличии смягчающих обстоятельств. Состав преступления 11 статей УК предусматривал расстрел при наличии отягчающих вину обстоятельств. Смертная казнь предусматривалась также за 9 воинских преступлений, в большинстве своем совершенных в военное время или в боевой обстановке. К числу контрреволюционных УК 1926 г. стал относить и «экономическую контрреволюцию», под которой понималось «подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы, а равно кооперации, совершенный в контрреволюционных целях путем соответствующего использования государственных учреждений и предприятий или противодействия их нормальной деятельности, а равно использование государственных учреждений и предприятий или противодействие их деятельности, совершаемое в интересах бывших собственников или заинтересованных капиталистических организаций»[27].
В полноценном формате была реализована в уголовном законодательстве и другая определяющая идея «революционной законности» – классовость права. В УК РСФСР 1922 года (ст. 58—7) осознанно закреплялся классовый характер советской уголовной политики. Классовость, как принцип уголовной политики, неизбежно приводил законодателя к классовому определению правонарушения. К классическому приему построения понятия «преступления и наказания» – «преступление есть деяние, нарушающее нормы правопорядка» – добавлялся тезис, утверждавший, что преступными актами являются те правонарушения, которые нарушают или угрожают наиболее важным интересам определенной социальной группы и политической доктрины. В результате к преступным актам причислялись наиболее вредные и опасные для положения определенной социальной группы и данной системы власти действия. Эта формула отчетливо проявлялась в статье 6 УК, которая определяла преступление как «всякое общественно опасное действие или бездействие, угрожавшие основам советского строя и правопорядку, установленному рабоче-крестьянской властью на переходный к коммунизму период времени». Классовый принцип отчетливо проявлялось и в статье 5 УК: «Задача УК – правовая защита трудящихся от преступлений и от общественно – опасных элементов»[28]. Не защита личности так таковой, а защита именно трудящихся. Особенно рельефно классовое начало акцентировалось в нормах ст. 24 и 25, в которых перечисляется, что должен учесть суд, определяя наказание, и где особенно обращалось внимание на классовую принадлежность преступника и мотивы преступления. Так, статья 24 определяла, что при определении меры наказания учитывается степень и характер как самого преступника, так и совершенного им преступления. Статья 25 на первое место в качестве критериев определения наказания выделяет такие факторы, как совершено ли преступление в интересах восстановления власти буржуазии или в интересах личных; направлено ли преступление против государства или отдельной личности. Таким образом, классовой или политической принадлежности личности придавалось юридическое значение, что имело немалое значение при определении наказания. Наказание за преступление против государства были значительно жестче, чем против личности.
Революционная целесообразность и классовость неизбежно вели к реализации в УК третьей идеи «революционной законности» – возможность широкого толкования статей УК судом, что позволяло суду, как «орудию охраны интересов господствующего класса», успешно решать задачу обеспечения идеологических и практических интересов власти. Тезис о постоянной изменчивости пролетарского права, «вытекающего из взаимоотношений между классовыми группами», свидетельствовал о социологическом начале в Уголовном кодексе. Не отрицали этого и официальные толкователи кодекса. Представитель Наркомата юстиции, разъясняя подходы к «новому праву» на съезде судебных работников Тамбовской губернии в октябре 1923 года, акцентировал внимание именно на этой особенности советского права: «В противоположность понятию буржуазного права, которое считает право постоянной мерой справедливости, право с точки зрения марксизма не является таковым, а есть классовая норма, которая вводится в действие классом, находящимся у власти. Советское законодательство в отличие от буржуазного является «текучим», в зависимости от экономических функций страны. Мы будем в первую очередь защищать рабочих и крестьян. Закон является действительным только на тот период, на который он дан. Прошел срок, и мы строим новый закон, который расчищает путь к коммунизму»[29]. Именно в этом со всей очевидностью проявлялось понимание законности как, прежде всего, соблюдение советской лояльности в политическом и мировоззренческом смысле и возможности быстрого изменения закона в зависимости от развития политической ситуации.
Возможности широкого толкования УК предоставляли суду огромные права толковании духа законов. «Мы не делаем так, как буржуазия: каждый конкретный случай имел описание в законе. Мы говорим: судья должен обследовать дело со всех сторон, мы в одной статье не даем определения наказания. У нас есть небольшой кодекс, который находится в руках классового суда, который применяет его по своему сознанию и должен прийти на помощь слабейшей стороне»[30]. В официальных разъяснениях отличия УК РСФСР от буржуазного, обращалось внимание на три принципиальных положения: первое – просто написан и приспособлен для понимания людьми без специального образования. Второе – его классовое основание, обеспечивающее «классово-справедливое» решение суда. Третье – отсутствие стесняющей суд лестницы наказаний, возможность применять любое из наказаний, ныне указанного в данной статье при наличии соответствующих мотивов»[31]. Циркуляр Верховного суда «О степени обязательности смягчения наказания в зависимости от обстоятельств, предусмотренных ст. 25 УК» (февраль 1924 г.) разъяснял, что при вынесении приговора суд не может быть стеснен в избрании меры наказания и таковая определяется им по своему внутреннему убеждению и социалистическим правосознанием. Согласно ст. 24 и 25 УК, суд при этом учитывает все обстоятельства, способные свидетельствовать о степени и характере опасности, как преступника, так и преступления и в зависимости от результатов изучения всех конкретных данных, даже при наличии смягчающих вину признаков, указанных в ст. 25 УК, имеет право назначать максимальное наказание, установленное соответствующей статьей УК[32].
На возможности классового толкования УК было направлено и санкционирование применения аналогии. «В случае отсутствия в УК прямых указаний на отдельные виды преступлений наказания… применяются согласно статьям УК, предусматривающим наиболее сходные по важности и роду преступления, с соблюдением правил общей части Кодекса»[33]. Естественно, возникал вопрос: как может судья применять по аналогии конкретный случай к тому, который написан в законе, притом что в УК законодатель отказался от практики описания каждого случая в законе? Ответ был прост: «Классовый суд должен применять пролетарское правосознание»[34]. Таким образом, социалистическое правосознание во многом оставалось мотивировочной основой назначения наказания, что позволяло судьям достаточно вольно трактовать статьи УК с классовых позиций, прежде всего с точки зрения мягкости или жесткости наказания в зависимости от классовой принадлежности.
Кодекс 1922 года, по мнению многих исследователей, был первой и в целом не совсем удачной попыткой создания систематизированного советского уголовного законодательства. Уголовный кодекс был написан «языком тяжелым, малопонятным для широких масс, принося в жертву точности юридических формулировки соображения доступности Кодекса»[35]. Ввиду явных упущений в кодексе он впоследствии подвергался значительным корректировкам. В ноябре 1926 года ВЦИК принял новый УК и ввел его в действие с 1 января 1927 года. Появление нового кодекса официально объяснялось двумя причинами: желанием исправить отдельные недостатки и пробелы УК 1922 года, обнаружившимися в ходе его применения, а также необходимостью привести кодекс в соответствие с «Основными началами уголовного законодательства Союза ССР и союзных республик». Кодекс 1926 г. не внес значительных изменений в УК 1922 года, лишь исправив в отдельных частях недоработки предыдущего УК. В качестве заметных отличий его от кодекса 1922 года можно выделить усиление в его нормах политических аспектов, что выразилось более детальной разработке разделов о государственных и воинских преступлениях. Для этого была произведена перегруппировка уголовных статей в пользу интересов государства. Наибольшему изменению подверглась глава 2 о преступлениях против порядка управления. Пополнение данной главы произошло в основном за счет включения в нее хозяйственных преступлений. Если в УК РСФСР 1922 г. преступления против порядка управления занимали 30 статей (ст. 74—104), а преступления хозяйственные – 15 статей (ст. 125–141), то в УК РСФСР 1926 г. число первых возросло до 60 статей (ст. 59(1)—108), из которых 14 перенесены из главы о хозяйственных преступлениях[36]. Перенесение части хозяйственных преступлений в разряд преступлений против порядка управления объяснимо, учитывая колоссальный рост в условиях новой экономической политики экономических преступлений и их разнообразия, что потребовало более детального их регламентирования и более жесткого подхода.
Идеологическая обусловленность советской уголовной политики отразилась в более детальной разработке раздела о государственных преступлениях, среди которых наиболее опасными считались контрреволюционные. 58-я статья УК была одной из наиболее разветвленных в кодексе и предусматривала до 14 квалифицированных составов, в которых конкретизировалось понятие «контрреволюционное преступление». Из всех статей 58 с индексом только одна —58–12 не влекла за собой в качестве санкции высшей меры социальной защиты. Обращает на себя статья 58—7, устанавливавшая уголовную ответственность за подрыв государственной промышленности, транспорта, торговли, денежного обращения или кредитной системы и кооперации. Статья стала серьезным основанием для начавшихся в конце 1920-х годов процессов о вредительстве в промышленности. Статья 58–10, устанавливавшая уголовную ответственность за пропаганду или агитацию, содержащую призывы к свержению, подрыву или ослаблению советской власти, была направлена на подавление и пресечение любых форм антисоветизма.
О проекте
О подписке