– А потом вы все по колледжам расползаетесь, по ПТУ, лицеям и прочему, а в девятом классе вас можно ещё хоть как-то по головам пересчитать. – ответил незнакомец. – А так все знают, что классы объединялись и что кто-то уходил в другие школы, но все воспринимают это как само собой разумеющееся, особенно там, где кто-то уезжал из деревни, или там, где этих классов было несколько.

– А как же это всё скрыть-то?

– Ну, для начала действительно организуются странные полуобоснованные переезды с заменами шила на мыло, чтобы движуху создать, и там уже – дело техники. Как говорится – было бы желание! Плюс мощнейший морок. Всё им накрыто, как колпаком.

– Так а что же со всеми этими детьми-то происходит?

– Как что? Их едят!

7497937094748785678162960617619098717199

Фёдор Андреевич Кошка, младший сын боярина Андрея Кобылы, отпустил охрану и остался один, смотреть на заходящее солнце. Закат над морем был как никогда чарующ. Солнце садилось над Русскими морем, и с башни Кыз-Куле открывался прекрасный вид. Золотая Орда привела в порядок эту крепость, и старые камни, помнившие тысячелетие войн, крови и надежд, отдавали солнечное тепло надвигающейся ночи.

– Здравствуй, Мансур! – произнёс Фёдор.

Подошедший – как он думал, бесшумно – сзади старший сын Эдыгэя – серого правителя Золотой Орды – смутился.

Наступила гнетущая пауза.

– Здравствуй, Фёдор, – наконец прервал молчание Мансур.

Фёдор вздохнул полной грудью и посмотрел на горизонт. Заходящее солнце раскрасило его в чарующе переходящие в синь моря закатные цвета, делая небо одновременно и невесомо лёгким, и бесконечно тяжёлым. Последний луч солнца пронзительно сверкнул и исчез под кажущимися неразличимо маленькими из-за дали горизонта штормовыми волнами.

– Ты знаешь, зачем я пришёл? – встав рядом с Фёдором, спросил его Мансур.

– Я знаю, зачем ты отпустил охрану башни, – ответил Фёдор.

– А почему ты отпустил охрану? – в свою очередь поинтересовался сотник.

– Потому что знал, зачем ты придёшь. – ответил ему боярин.

Мансур замолчал.

Стоя рядом с Фёдором, он смотрел вместе с ним, как море выпивает последние сполохи света, отражающиеся в облаках.

– И что ты скажешь? – нарушил молчание Мансур.

– Скажу, что я хотел бы дождаться рассвета здесь один. Ты найдёшь меня здесь на рассвете, а пока давай отложим твоё дело до того, как я закончу свои.

– Ты сильный человек, Фёдор! – уважительно и с некоторой даже тоской произнёс ордынец. – Эдыгэй просил передать тебе, что Орда спрячет тебя, и твои друзья, – он как-то по-особенному отметил слово «друзья», так, что презрение не просто сочилось из каждой буквы, а просто переливалось нотками брезгливости и пренебрежения, – не узнают о том, где ты. Мы скажем им, что ты мёртв. А когда мы возьмём Москву, то поставим тебя на княжение, и ты сам решишь, что сделать с этими твоими друзьями.

– Он всё же решился? – спросил Фёдор.

– Да, мы собираем войско, – ответил Мансур.

– Зря! – покачал головой боярин. – Орду потеряет! Слишком много у него врагов.

– Ну, так поехали в Сарай! – положил ему руку на плечо Мансур. – Сам ему об этом и скажешь!

– Ты отлично знаешь, что это невозможно! – склонил голову Фёдор. – Вы не возьмёте Москву, а ежели и возьмёте, то как только Эдыгэй уйдёт обратно в Орду, мне там жить ровно три дня. И сына моего Ивана погубят, и меня, и весь род.

– Сына! – скривился Мансур. – Твой сын – позор отца! Василием крутит, щенок, и все знают, почему. Бояр обозлил, приказы раздаёт глупые, а Василий выполняет. И бояр заставляет выполнять! Василий в два раза старше, а тут…

Сын Эдыгэя плюнул на землю.

– У сына жена на сносях, ребёнок скоро родится, – произнёс Фёдор, глядя на догорающий горизонт.

– Как это ребёнок? – не понял Мансур.

– Обещай, что не скажешь никому, – повернулся к нему Фёдор и посмотрел ему прямо в глаза. – Как бы утро нас ни встретило, в любом случае ты должен мне пообещать.

Мансур отвёл взгляд.

– Обещай мне! – настойчиво повторил Фёдор. – Ты – воин, это моя ночь.

Мансур задумался.

– Расскажи мне, почему твой отец – с фамилией Кобыла, твой старший брат – Жеребец, а ты – Кошка! – неожиданно переменил тему ордынец.

– Это не наши фамилии. У Варягов фамилий нет. С севера мы пришли, долго объяснять, – ответил Фёдор. – Ты обещай!

Мансур задумался.

– Ну, если утром я что велено не выполню, то твоя тайна – твоя тайна, сам будешь её носить! – после некоторого раздумья ответил он.

Задача у него была в первую очередь его в Орду уговорить, хотя он и понимал, насколько это трудно и тяжело. Если же это сделать не удастся, он должен был убить Фёдора, чтобы московские бояре увидели, что его отец идёт навстречу их запросам, и успокоились, не стали войско собирать и дали его отцу подготовиться к походу.

– Утром ты узнаешь мой ответ, – произнёс Фёдор. – Но ты пообещал!

– Да, Фёдор, – согласился Мансур. – Но смотри, я в любом случае донесу твоим друзьям, что ты умер. И лучше было бы, чтобы ты в этот момент был уже в Сарае.

– Я знаю, Мансур, – как-то тяжело уверил его Фёдор. – Знаю.

Тишина нарушалась только ветром и отзвуками шторма, пытающегося разломать скалу.

Мансур подумал, что эта тайна поможет ему склонить чашу весов в сторону решения Фёдора поступить так, как хотел Эдыгэй. Фёдору же было нужно, чтобы Мансур не убил его сразу же, прямо здесь, и чтобы он не уехал сейчас же в Сарай. Эта ночь была ему очень нужна. Он приложил множество усилий, чтобы оказаться здесь, на вершине башни Кыз-Куле на горе Дженевез. Мансур же был твёрдо уверен, что Фёдор сюда бежал, воспользовавшись дружбой с Эдыгэем.

– А мать кто? – спросил он у Фёдора.

– Мы прячем её.

– Что же вы задумали? – спросил Мансур.

– Тяжёлые времена для вашей семьи в Орде грядут, – неожиданно произнёс Фёдор. – Многие недовольны тем, что твой отец фактически правит Ордой, хотя сам не ханского достоинства. Многие ему предательства и убийства Тимур-Кутлуга забыть не могут, тучи сгущаются. Мор страшный по земле прошёл, только-только в Диком поле погребальные костры жечь перестали, народа нет, а твой отец на Москву войско собирать задумал. Москву вы возьмёте, но сгорит она, да и бедна. Народ ещё не восстановился после морового поветрия. Зря сходите. Вырежете город, Русь потеряете, развалится Русь. Не ходить вы теперь тоже не можете, но мой сын Иван вам поможет, откупится от вас Москва. Золото привезёте, почёт привезёте, а Москве оно всё равно не нужно сейчас – хлеб после мора не у кого покупать. На эти деньги Сибирского хана поддерживай, а там видно будет.

Мансур задумался.

– Спасибо за совет! – наконец произнёс он. – Однако холодает. Ночь безлунная будет, да и облака на небе, тьма идёт. Ты тут ещё побудешь?

– Да, мне подумать надо, – ответил Фёдор.

– Ну думай, Фёдор, думай. А я распоряжусь тебе огня принести.

Мансур развернулся и тяжёлым от мыслей и раздумий шагом спустился по лестнице. Фёдор остался один.

Тьма меж тем сгущалась. Последние сполохи зашедшего за горизонт и пропавшего там солнца догорали, луны не было, а звёзды затянули облака. Через минуту поднялся кипчак и принёс Фёдору факел. Отдав его, он с поклоном удалился, и только сейчас, с факелом в руках, Фёдор понял, насколько же вокруг стало темно.

Неожиданно свет факела начал угасать, как бы переставая освещать окружающее, хотя пламя его горело точно так же. И тревога, невыносимая тревога вгрызлась в солнечное сплетение боярина. Через некоторое время тяжёлый, режущий взгляд упёрся между его лопаток, заставив его вздрогнуть. Фёдор обернулся. Факел освещал уже почти только его лицо. Непроглядная тьма окружила Фёдора.

Он знал, что оно ищет его, его порождения идут за ним из самой Москвы. Он выманил их, вытащил из задыхающихся от морового поветрия русских земель в Дикое поле, и вот здесь, сейчас должна была состояться эта встреча.

И вот оно явилось к нему. Здесь, поскольку не могло ещё на эту землю ступить, а крепости этой было больше тысячи лет, и кто её построил – неизвестно. Явилось не само, дух его пришёл, но и этого Фёдору было достаточно, чтобы оно убило его самым простым для неё способом – страхом.

Первобытный и леденящий ужас сковал Фёдора, он еле дышал и не мог даже пошевелиться. Тьма за его спиной незримо словно бы оформилась в нечто плотное, он чувствовал это, но повернуться не мог.

«Мы нашли тебя», – даже не услышал, а почувствовал Фёдор.

– А я – вас, – неожиданно хрипло ответил он.

«Сейчас ты умрёшь», – так же донеслось до его сознания.

– Вы тоже умрёте, но потом, и никто этого не остановит!

Тьма за его спиной колыхнулась.

«Нам будут ставить храмы! Мы захватим все земли, ничто не сможет нас остановить!»

– Вы убьёте всех, и никто не построит вам ни одного храма. Только появившись, вы убили множество людей. Когда вы придёте окончательно, не останется ни одного человека, никто не построит вам ничего, и вы сгинете навечно, мучаясь от голода и бессильной злобы. Вы уже жрёте друг друга, обессиленные, с воем волочась ночами по безлюдным деревням.

«Замолчи!» – неожиданно сильно и нечеловечески зло пронеслось и заколыхалось тысячами разъярённых воплей в клубящейся тьме: «Замолчи! Замолчи! ЗАМОЛЧИ!..»

– Ваша злоба погубит вас! Вы не можете ничего, кроме как убивать. Вы не способны построить себе ни храма, ни убежища. Вы не способны учиться на прошлом. Вы неспособны подумать о будущем. Вы прокляты. И ваша победа над людьми станет вашим поражением. Вы сожрёте друг друга, вы будете охотиться друг на друга, ловить друг друга, убивать друг друга, пока не останется один, последний, на пустой и безжизненной земле, чтобы в страшных муках и бессильной ярости вечно подыхать от голода. Вы никогда не будете царствовать в храмах. Вы будете ютиться в руинах и проклинать самих себя за своё ненасытное естество. Вы будете прятаться друг от друга и искать друг друга в страхе, чтобы, пока ищите вы, такой же, как вы, но пока ещё сильнее не нашёл вас и не пожрал. И не будет у вас ни единого храма. Некому будет построить его. Ужас и голод ждут вас навсегда! Вечный ужас, вечный голод и вечная беспомощность, и уже вы будете молить о помощи, и никто не поможет вам! В час, когда вы победите, – вы проиграете! Мор истребит людей, вы обречены!

Пламя факела остановилось и начало гореть наоборот, словно бы высасывая ставший злым и холодным свет из окружающего воздуха. Тени, носящиеся мимо боярина, толкали его, царапали, рвали его одежду. Тьма клубилась вокруг него бешено кипящим варевом и завывала в его сознании мириадами обезумевших от ярости голосов:

«Замолчи! Замолчи! Замолчи!!!»

Казалось, этому безумству клокочущей тьмы не будет конца, но вдруг Фёдор почувствовал, как что-то явило свою холодную, великую и чёрную волю, и тот час же тьма успокоилась и стала кружить вокруг него медленным стонущим водоворотом.

Факел снова загорелся, но едва давал свет.

Время тянулось так медленно, что Фёдору казалось, будто это будет длиться вечно.

Наконец великая чёрная воля явила:

«Ты умрёшь!»

И наступила полная, звенящая тишина. Такая тишина, что боярин не слышал своего дыхания и не чувствовал даже стука собственного сердца.

Он ждал.

Беззвучные вдохи мерили уходящие мгновения.

«Не молчи!» – яростно ударила его чужая и чуждая воля.

– Что ты хочешь услышать? – спросил он.

«Научи!» – возникло из тьмы.

Боярин почувствовал, как ноша тяжкая на него навалилась. Тщательно взвешивая каждое своё слово, он заговорил:

– Пусть будете вы отныне слабые, средние и сильные. Пусть сильные едят средних, а слабые не едят насмерть. Пусть где нас много, там средних мало. Пусть между молодым и старым, между больным и здоровым выбран будет средними старый и больной. И не доводите слабые здорового до болезни, и не чтите средние младенчество за слабость. Так будете вы рядом жить, и будет вас столько, сколько род людской вынесет. И пока жив род мой, пусть так тому и бывать.

Тьма кружила и кружила безмолвным волнующимся водоворотом. Боярин ждал.

Наконец тьма отпрянула от него, и Фёдор почувствовал:

«Да будет так!»

И тут же тьма бросилась на него со всех сторон, погасила факел и скрыла его под собой.

Жизнь покинула тело Фёдора за мгновение до того, как зло успело понять, что не оно убило его, и не поняло зло, кто из зла убил его, и разлетелось зло по тьме и исчезло.

Луч предрассветного солнца мерещащейся дымкой озарил вершину башни Кыз-Куле.

Фёдор посмотрел на своё тело, провёл пальцами по теряющему морщины забот от безмятежности смерти лицу, закрыл устремлённые в никуда стекленеющие глаза и покинул башню. Там, за мысом, его ожидал тайно подошедший отцовский драккар. Взяв поданный воином своей охраны плащ и сумку с нужными свитками и грамотами, он направился к надёжному, проплаченному взяткой выходу из крепости. Ему нужно было торопиться. Он должен был успеть выйти во время утреннего намаза, пока Мансур не обнаружит его тело и не даст тревогу на закрытие открытых на восходе ворот.

Там, в золотящемся морским солнцем разгорающемся утре, его ждала новая судьба.

9514495791614217124442948019423188899380

Переставив бабушкин будильник на десять минут вперёд, до упора заведя его и поставив у самого изголовья кровати на табуретку, он снова с тревогой начал засыпать, чтобы уйти в это пограничное состояние. Сон не шёл. Он встал, походил несколько минут по комнате, зябко потирая свои плечи, усиленно думая обрывками предложений и пытаясь собрать разрозненные мысли во что-то цельное.

Походив немного, он кое-как успокоился. Будильник щёлкнул, готовясь зазвенеть. Переставив заблокировавшуюся механизмом стрелку, покрутив её в другую сторону, он на всякий случай задал на этот раз не десять, а пять минут, и, положив рядом с ним на всякий случай подаренный ему нож «Вятич», он снова лёг в кровать.

Через некоторое время он провалился в это своё странное состояние и осторожно мысленно позвал:

– Водитель! Ты здесь?

– Тут я! – радостно ответил ему знакомый голос. – Как сам-то? Живой?

– Да вроде нормально. Будильник зазвенел. Я проснулся от него. А что это было? И кто ты?

– Имена здесь нельзя говорить. Отдашь имя – отдашь себя, и поминай как звали. У тебя сейчас будильник снова заведён?

– Конечно! На пять минут.

– Давай, переставь его скорее хотя бы на полчаса. А лучше – на час. Нам нужно время. И скажи, как тебя звать. Только имя своё не называй никому! Это важно!

– Ну, пусть будет Вятич, – немного замешкавшись, выдал он первое, что пришло на ум.

– Оригинально! Как снова здесь окажешься – снова меня позови, я здесь буду. Зеркал, кстати, у тебя в комнате нет?

– Есть одно, на дверце шкафа. А что?

– Занавесь его. Только плотно! Это важно! И всегда занавешивай зеркала, прежде чем сюда ходить! И оденься. И в одеяло потолще завернись.

– А что тут такое… – начал было Вятич, но тут вдруг внезапно зазвонил будильник, и он проснулся опять.

Он выключил его и задумался.

Зачесалась нога.

Хмуро поскребя голень ногтями, он решился, открыл дверцу шкафа, накинул на неё плед так, чтобы зеркало было закрыто, быстро запрыгнул в лёгкий спортивный костюм, переставил будильник на час вперёд и плотно закутался в одеяло, вновь возвращаясь в то состояние, о котором ничего не знал.

– Водитель! Ты тут? – позвал он, уже с некоторой долей привычки очутившись в кромешной тьме.

– Здесь я, – ответил голос. – Как, ты говоришь, тебя называть?

– Вятич, – ответил парень, и тут же у него возникло ощущение захватывания дыхания, как будто он летит вниз на сильно раскачавшихся качелях. Внезапно он оказался в какой-то затхлой комнате без окон, с каменными стенами, простой деревянной кроватью, парой табуретов и парой подсвечников на столе. Свечи в подсвечниках не горели, но в комнате было странным образом светло, хотя источников света парень никаких не нашёл. На кровати сидел незнакомец лет двадцати-двадцати пяти, худощавый, с почему-то седыми волосами. Одет он был в обычную одежду «кроссовки/футболка/джинсы», с выполненной в форме модного потёртого оттиска эмблемой на тёмно-синей футболке. Выполненная белой и рыжей красками, она напоминала эмблему автомобилей «Фольксваген», с той лишь разницей, что буквы были длинней, крайние линии буквы «W» были разделены поперёк на уровне нижнего края буквы «V» и сделаны – как и она – рыжими. Под белой буквой «W» мелким шрифтом было написано «BB-56», а вместо круга она была окружена тринадцатью рыжими звёздочками. На столе стояла потёртая и видавшая виды пластмассовая моделька старого «Фольксваген жук».

– Где это я? – удивлённо спросил Вятич.

– Ты про конкретно это место или вообще? – поинтересовался Водитель.

– И то и другое! – ответил ему парень, задумчиво взяв со стола модельку, чтобы получше её рассмотреть.

– Положи на место! – вдруг резко произнёс Водитель, привставая с кровати.

Вятич удивлённо поставил игрушку обратно на стол и вопросительно посмотрел на него.

– В тысяча девятьсот пятьдесят шестом году «Фольксваген жук» получил то, что станет одной из его наиболее отличительных особенностей, – набор двойных хромированных выхлопных труб, – услышал он объяснение собеседника, садящегося обратно на кровать. – Модели для США получили более высокие защитные бамперы и трубчатые рейки. Это – уникальная модель именно пятьдесят шестого года. Её уникальность в том, что в Америке тогда не делали модели проходных автомобилей, только престижные тачки типа «Кадиллаков» или премиум-моделей «Шевроле».

«Водитель!» – хмыкнул про себя юноша, а вслух спросил:

– Так где же мы? Ну, в смысле и там и тут?

– «Там» – это проще воспринимать как некий промежуток между миром живых и миром мёртвых, немного в стороне от сна, по-умному называется «Литораль», на сленге – «прилив», в простонародье – «промежность». Здесь ты потому, что нырнул в литораль из реального мира. Тебя терминами грузить?

– Ну попробуй! – нерешительно предложил Вятич.

– Реальный мир называется супралиторалью, нырнёшь ещё глубже – в сублитораль уйдёшь, там и мёртвых можно повстречать. У них там гнездо, или, грубо говоря, нерест. Ещё термины нужны? Или лучше сленгом?

– Не, не надо терминов! – решительно замотал головой юноша. – Давай лучше по-простому.

– Ну, тут всё проще, «земля/промежность/омут». Ну, то есть «прилив», а не «промежность». Нормальные люди литораль на «прилив» и «отлив» делят, «прилив» ближе к «земле», а «отлив» – к жмурикам. Что такое «земля», надеюсь, объяснять не надо?

– Нет, пока понятно всё. – отмахнулся юноша. – Дальше, пожалуйста, объясняй.

– Ты здесь, потому что состояние поймал, типа вздрагивания и голоса услышал обрывистые и куском? – поинтересовался Водитель.

– Да. А откуда ты… – начал было Вятич и тут же осёкся: – А хотя, да, понятно.

– Не тупи! – поморщился его собеседник и посмотрел на часы. – Запоминай! Засыпал сколько? Десять минут? Пятнадцать? Двадцать? Примерно полчаса осталось, потом у тебя будильник зазвонит.