«Идти до конца…», бодро бормотал Камилл по дороге на работу, потирая руки. «Перейти Рубикон!», распевал он с юбиляцией, на манер христианского чтеца.
– Друзья! – возбуждённо говорил он практорам, исполнителям приговоров. – Я раздаю вам списки людей, которые по ошибке живут на нашей земле. Вам надо исправить эту ошибку! Мир с мольбой смотрит на нас в ожидании обещанной справедливости!
– Только списки? – насторожился Рупилий. – А где официальные приговоры с юридическим обоснованием? Ты же нам свистел, что мы должны действовать исключительно в рамках!
– Я всё правильно свистел, только, не будь занудой, Рупилий! – поморщился Камилл. – Мы бедуинских принцев убивали безо всяких приговоров, а тут сплошная шпана! Твой вопрос, конечно, справедливый, только времени нет. Надо ловить момент решимости идти до конца. Ты же знаешь, у женщин настроение, как бриз у мыса Сакрион. Вперёд, коллеги! Вы сами увидите, как завтра станет чище воздух, ярче заря, твёрже камни, кислее уксус!
Вечером в кабинет Камилла наведалась Елена. Она с удивлением рассматривала лежащие повсюду кодексы, нормативные акты, своды законов.
– Не понимаю, чем тебя привлекает юриспруденция, все эти занюханные параграфы, статьи, пункты? – брезгливо поморщилась Елена.
– Она меня привлекает не параграфами, а властью. Незримой и таинственной! Вот посмотри: здоровенный раб носит дрова под присмотром тщедушного надсмотрщика. Почему он не огреет надзирателя дубиной и не убежит в лес? Какая сила сковала его могучие мышцы и подавила естественное стремление к воле? Видишь, путы правосудия бывают посильнее самых накачанных мускулов и самых острых мечей!
«А действительно, что держит людей в назначенных кем-то рамках, как в клетках? Кажется, это похоже на эффект Ксерампелины», думала Елена. «Неужели просто лень, инертность, нежелание что-то менять?».
А вслух она упрекнула соратника:
Только пользы нет от твоих знаний и теорий!
– Зря и обидно ты это сказала, – картинно огорчился Камилл. – Могла бы сначала посмотреть на схему на той сланцевой пластинке. – Там изображена сеть, которую я плету против Фаусты, невестки твоей обожаемой. А каждая ниточка должна быть юридически безукоризненна, видишь там возле стрелок названия законов написаны!
Потом Елена изучала список своих сотрудников, а Камилл ел жареную капусту на каком-то законе Гая Манилия. Он стал такой занятой, что обедать приходилось в рабочем кабинете.
– У нас что, два Лонгарена? – спросила аугуста. – Или это описка?
Камилл кивнул, а потом пояснил, когда рот опустел от капусты:
– Два. Один запасной.
– Ещё один вопрос, Камилл. А не недооценили ли мы Юниану? Она не такая простая. Она там какой-то список свидетелей составила и отнесла в сельскую управу перед отъездом.
– Вай, как страшно, даже аппетит пропал! – комично испугался Камилл. – «Не недооценили… «Не» и «не» сокращаются… Получается, «дооценили». Мы её дооценили, блистательная сударыня! И надеемся на её хотя бы минимальный интеллект и знание законов. А также понимание того, что её ждёт за попытку захвата власти!
– Захвата власти? – удивилась Елена. – Она всего лишь мою кровать захватила.
– Ты стала неотделима от государственной власти! Почему я тебе должен это объяснять?
– Только где она, эта власть? – вздохнула аугуста. – Её нет даже для наказания моих обидчиков…
В тот вечер Липарис во время ночной пробежки услышал стон. Он остановился, вынул уличный факел из кронштейна и осветил место происшествия.
Стон исходил от человека, лежавшего на краю тротуара. Липариса насторожил неестественный наклон головы пострадавшего. Он подпрыгнул и сорвал фанерную вывеску какой-то парикмахерской.
Из окна высунулось чьё-то возмущённое лицо. Липарис молча задвинул это лицо обратно в окно и принялся осторожно подсовывать пластину под торс пострадавшего. Потом обвязал ремнями и бережно доставил всё это Клеонуру.
– Там у него кровь откуда-то течёт, – сказал телохранитель, с грустью рассматривая свой испачканный хитон.
– Вижу, – ответил врач. – Но рана не опасная, она какая-то ритуальная. Видимо, убийцы рассчитывали на перелом шейного позвонка. А ты всё грамотно сделал, крепко зафиксировал шею. Я, пожалуй, начну тебя уважать. Потихоньку, с понедельника.
Утром, уже в суде, выяснилось, что новый пациент Клеонура – это прихвостень Максимиана, приговорённый к смерти судом аугусты. Практоры присвоили ему оперативную кличку Весельчак.
– А что, нормально! – смеялся Камилл недобрым смехом. – Мы убиваем, вы лечите, мы опять убиваем… Замкнутый цикл безотходного производства!
– Не распаляйся, держись в этих границах! – спокойно ответила Елена и обвела указательным пальцем контуры его хитона. – Никто его не лечит.
– Ой, тогда я что-то пропустил в развитии латинского языка! И как теперь называется то, что вы с ним делаете?
– Ну, лингвистически, так оно и есть, но по сути это совсем не так. Его случайно подобрал мой телохранитель и лечит мой врач. А они не в курсе нашей деятельности, я уже говорила. И не должны быть в курсе.
– Вы притащили в своё жилище неизвестно кого, – распекала Елена Липариса. – Ладно, тот связан разными дурацкими врачебными клятвами, а где твоя бдительность?!
– Человека чуть не убили, какая тут может быть бдительность! – набычился телохранитель. – От него нет никакой опасности, а у нас в Спарте заботятся даже о безопасных врагах.
Они подошли к двери, из-за которой слышался неистовый хохот Клеонура.
– Что там происходит? – с удивлением спросила Елена.
– Он анекдоты рассказывает. Такие смешные. И рожи корчит, насколько ему позволяют сломанные позвонки. Пойдём, ты сама увидишь, какой он забавный.
«А вот это мне как раз и не надо», подумала Елена и ушла прочь.
– Камилл, ты там ничего не напутал с этим Весельчаком? Где формулировка, на чём основывается обвинение?
Камилл, не переставая мурлыкать какую-то песенку, подошёл к стеллажу, достал какой-то папирусный листок и положил перед Еленой. Это был протокол допроса какого-то Лассиуса, который рассказывал, как некий Сикст П-т веселил пирующих сценкой «Чудо в Наиссе» и рассказывал прочие похабные непристойности о матери императора.
– Сикст П-т – это как раз и есть наш Весельчак, установлено с полной достоверностью, – пояснил Камилл, глядя на Елену с победоносной улыбкой.
– И ты считаешь, этого достаточно для лишения человека жизни? Мало ли, кто что про кого говорит. А он ещё и весело, с юмором…
– Весело, с юмором… – рассеянно повторил Камилл. – Сударыня, перед тобой автор серьёзного научного исследования, как раз на эту тему. В нём я доказал, что высмеивание в два с половиной раза более разрушительно для репутации, чем гневные обличительные речи! С коэффициентом корреляции семь восьмых! После весёлого юмора от доброго имени остаются смешные осколки!
– Я верю, Камилл, и тебе, и твоей науке, но всё равно, как-то оно косвенно, с рикошетом… Он что, источник зла? По таким хлипким основаниям нам половину страны придётся уничтожать.
– Источник зла… – снова повторил Камилл с блуждающей улыбкой. – Я тебе сейчас скажу сенсационные, как видно, для тебя, слова. Ни один злодей в истории не сказал честно: «Зло, я перехожу на твою сторону!». Все делали свои добрые дела в соответствии со своими благородными целями. У всех законные основания, а самые предусмотрительные запаслись оправданиями на любой вариант развития ситуации. И как же так вышло, что одно доброе дело получилось против другого доброго дела? С мечом – по шее! С копьём – в грудь! Мне продолжать, или ты сама уже догадалась?
– Догадалась… Только ведь мы тоже доброе дело как бы затеяли. И где гарантия, что наше добро добрее остального добра?
Камилл взял с блюда Елены две ягодки малины, отправил их в рот, прожевал, проглотил и ответил с улыбкой:
– Откуда у тебя эти сомнения, как вши заводятся? Вчера, вроде, вытравил, сегодня опять завелись. Повторяю ещё раз схему ситуации! Мы напомнили о вечных принципах справедливости! А эти принципы незыблемы в глубину и универсальны в ширину, они признаются всеми религиями мира! Все боги за нас! Мы провозгласили верность этим вечным ценностям, а кто их дерзко попирает, сам натягивает тетиву нашей мести, а мы здесь не при чём! Что тут может быть непонятно?!
– Оно-то понятно, дело наше праведное… Только вот, почему я?.. А готова ли я?.. А достойна ли я?.. Нет полной уверенности, что я созрела, а ты меня всё тянешь…
Услышав это, Камилл поперхнулся малиной:
– Нет, вы только послушайте: я её тяну! Я её достал из каменоломни, отряхнул пыль, и вот теперь куда-то тяну.
Елена засмеялась, а Камилл всё не мог остановиться.
– Эта непримиримость к несправедливости сидит в тебе с детства, я здесь не при делах! Ты приговорена к этой судьбе с самого рождения! Тебе уже не прожить жизнь обычного человека, память о котором определяется временем гниения деревянной таблички на кладбищенской могиле. Твоё имя останется в истории, его будут вспоминать через сотни и тысячи лет. А вот как оно будет произноситься – с ненавистью и отвращением, или с восхищённым трепетом – зависит только от тебя, от того, как ты себя поведёшь! Ты надела очень экстравагантное платье с вызовом для окружающих. Хватит у тебя достоинства и уверенности пронести его по людным улицам под насмешливыми взглядами – станешь законодательницей моды! А дрогнешь – засмеют и заплюют!
– Ты уже это говорил, пошёл по кругу. Это всё красиво смотрится на страницах трактатов, но мы же в жизни живём! Этот Весельчак, он ведь ничем не отличается от многих тысяч других. А значит, если по холодному принципу, мы должны все эти многие тысячи искоренять?
– Нет, блистательная повелительница, ты снова забрела в логический тупик, забыв про динамику ситуаций!
– Ты можешь говорить нормально, без этих выкрутасов?!
– Могу! И говорю: как раз наоборот, показательная казнь Весельчака будет предостережением остальным. Чтобы хорошо подумали, прежде, чем юморить на высокие темы. Мы сейчас как раз спасаем те многие тысячи!
– А можно как-то их спасти, чтобы без крови?
Камилл собрал остатки своего терпения и ответил спокойным и ласковым тоном:
– Слушай ещё раз! Кровь нужна для доказательства серьёзности наших намерений! Взявшись за наше дело, мы бросаем вызов! Мы у всех на виду, все скептически смотрят на нас. И если мы дрогнем, то лучше нам было бы и не бросать этот вызов – мы станем жалким посмешищем! Так что – дрогнем, или пойдём до конца с решимостью?
– Пойдём… Только вот… как много неожиданного тянет за собой наша решимость… Легко вычёркивать имена, написанные грамматическими буквами, из списка живых… А за этими буквами…
– А туда не надо заглядывать, – весело сказал Камилл. – Там ничего интересного. Как в мужском туалете – в смысле неприличности туда заглядывать.
«Время раковины» – так во дворце Константина неформально назывался период, когда император заканчивал работу на сегодня. Это долгожданный момент отмечался белым флагом с изображением закрытой раковины, вывешенным из окна канцелярии и означавшим, что сегодня с тобой никаких служебных неприятностей уже не случится. Во время раковины наступало массовое расслабление.
Но не для Авилия Скульптора. Он шёл по атриуму с озабоченным видом, и стража расступалась перед ним. И вот он уже открывает резную дубовую дверь, украшенную золотым вензелем «CR».
– Скульптор пришёл! – обрадовался Константин. – Пить будешь? Ты, вообще, когда-нибудь пьёшь? А я вот пью. Иногда. И вот сейчас как раз это самое иногда.
Император выпил, и подошёл к Скульптору.
– Ты мой самый доверчивый друг. Нет, доверяемый, это я доверчивый… Или наоборот… Этот старый козёл Фалерей только деньги грёб, а ничему не научил! А чего ты, собственно, припёрся, когда я отдыхаю?!
– Государь, я хотел уточнить вопрос о медике Клеонуре. Аугуста им изрядно дорожит. Может, пусть живёт уже?
– Клеонур… Кто такой Клеонур? Ах, Клеонур! Ну, так бы и сказал: Клеонур! А то всё, Клеонур, Клеонур… Нет, друг Скульптор! Как тебе объяснить… Ты у нас на самой щепетильной должности, и должен вникать в суть вещей, поэтому, слушай. Тут дело не в плохости человека, дело в складе его мировоззрения. Клеонур – он самый опасный источник переворота и революции! Понимаешь, сам он, наверняка, замечательный парень, но он – рассадник и питательная среда для презрения к власти. Вот что главное – для него нет никаких авторитетов! Ни императоров, ни полководцев! Он даже Галерия может на марафонскую дистанцию послать кубарем катиться до самого финиша! Нет, Галерия уже не может… а меня может!.. Представляешь, мою мать называли грязной шлюхой, а я стоял и улыбался!.. Или сидел и улыбался?.. Да какая разница – мою мать называли потаскухой, а я улыбался!…
– Кто называл, Клеонур? – удивился Скульптор.
– Ну, ты ляпнешь тоже! – раздражённо сказал император. – Он не называл, там было кому называть и без него.
– Тогда в чём его вина? – с недоумением спросил Скульптор.
– Да кто ты такой?! – внезапно вызверился Константин. – Ты судьёй себя возомнил?! Я тебе доводы и аргументы должен приводить?! А ты будешь оценивать их убедительность?! Ты шавка, тебе сказали – ты и выполняй! Пошёл отсюда!
Однако, через пару секунд самодержец снова остыл.
– Скульптор, стой! Прости, друг, занесло меня… Ты, конечно, должен быть в курсе, ты ведь главное действующее лицо. На щекотливой должности. А действовать надо всегда осознанно. Понимаешь, его вина в том, что он оказался на высоте. А на высоте должен быть я! Давай оформим это так: попытка узурпации трона. Я же тогда не знал, что императором стану, а то бы я… А что бы я?! А ничего – так бы стоял, и так бы улыбался… Губке никогда не стать кораллом… Видишь, как я делаю тебе работу… Прямо на глазах у Клеонура. Ты понимаешь, о чём я? Тихо, ласково, естественно, а потом аугусте искренние соболезнования… Ну, что я тебя учу, в самом деле!.. И поторопись! Нам ещё везёт, что аугуста его на рынки и агоры не отпускает. Пока не отпускает…
– Я всё понял государь: Клеонур первая в очереди опасность для государства.
– Нет, ну зачем ты так!.. Я же тебе говорил, он, наверняка, хороший врач… Но он всегда будет упрёком моей жизни. Избавь меня от упрёка. Стой, Скульптор! Что ты хотел мне сказать?! Я же твою натуру полностью изучил – когда у тебя опускается уголок рта под поднятой бровью, это значит, ты хотел возразить! Ну-ка, возражай!
– Есть версия, государь, что упрёки жизни после своей смерти становятся ещё страшнее. В этом зале Диоклетиан прятался от призрака Апера. Я не хотел говорить, это под твоим давлением.
– Да! – неожиданно расхохотался император. – Я только что из тебя выдавил твою суть и обомлел: какие эпитеты, какие метафоры!.. Так вот он, настоящий правитель нашей державы! Это теперь твои палаты, Скульптор, – вселяйся! А я возьму под мышку матрас и одеяло и пойду на твою квартиру! Исправим недоразумение истории! Чего зенками лупаешь?! Лучше уйди на этом этапе нашего задушевного разговора, а то опять чего-нибудь наговорю! И никогда не состязайся со мной в образности речи! «Слушаюсь», «Рад стараться», «Не могу знать», «Разрешите выполнять» – вот тебе список твоих самых цветастых метафор!
На следующее утро в опочивальню Константина ворвалась Елена.
– Вот запись твоего вчерашнего разговора со Скульптором! О, мрачные небеса надо мной, как я могла вырастить такое чудовище?!
– А ты меня, что, разве растила? – удивился Константин, зевая и потягиваясь. – Ты меня даже не родила, ты меня испражнила и забыла.
– Если это задумывалось оскорблением, то получилось в твой адрес.
– Мама, я не помню ни разу, чтобы ты меня целовала! Разве, может быть, в каких-то церемониальных случаях… А вот так, от душевного порыва, не просчитывая последствий…
– Материнской любви, как ты знаешь, я не обучена, а просчитывать последствия – это совсем не плохая черта характера.
– Вот! – обрадовался император. – Её-то я и унаследовал! Именно потому и превратился в чудовище. Я, конечно, впечатлён оперативностью твоих осведомителей, но у меня тоже имеется стенограмма твоей ругани с Клеонуром, где он тебя называет родоначальницей династии уродов. Было? Было! А ты можешь гарантировать, что он эту свою гипотезу не выскажет на каком-нибудь многолюдном базаре? Его услышат бездари, пьяницы и неудачники: «Так вот в чём причина всех наших бед!». И пошла волна бунта, расходящимися кругами.
О проекте
О подписке