– Саня сказал, как всё было. Ты, мол, клиенту мозги промыл, сделку сбил, деньги просрал. Не твоё было дело.

– А нихуя, что Саня – наебщик? – спокойно, но в голосе металл. – Там пацан пришёл, нормальный. Ты б сам с него поимел, но не так. А он подарком делал, не для понтов. Саня как шакал кидался – а я не дал. Всё.

Андреич кивнул, с ухмылкой:

– Ну вот и иди теперь. Прямо. Нахуй. Со своим благородством. Пока тряпки не обоссали, я тебе даже дверь сам открою.

Валентин выдохнул. Отложил ключ в ящик.

– Да и пошли вы все нахуй. Наёбщики, крысы, блядь. Сам сдохните в своей солидоле.

Он не хлопнул дверью. Просто ушёл. В тишине. Слишком много лет прошло с тех времён, когда за справедливость хотелось лезть в драку.

На улице было светло, но как-то по-мертвому.

Он достал телефон, пролистал до вчерашнего номера. Нажал.

– Алё, это Валентин. Я… согласен.

– Хорошо. Завтра, утро. Адрес скину.

– Ага. Только без пафоса. Не надо больше этих ваших "Бугатти", у меня от них яйца прячутся в пятки.

– Учтём.

Он убрал телефон, постоял пару секунд. Потом почти машинально повернул к пивнушке.

Там, как всегда, полумрак, вечный запах перегара и чего-то жареного на масле, которое умерло в позапрошлом году. За угловым столом сидели Пашка и Димон, как два поста апокалипсиса. По кружке перед каждым, по лицу – как будто жизнь дала в табло и ещё осталась должна.

– О, князь в изгнании. – протянул Пашка.

– Ну чё, вышел с короной из СТО? – хрюкнул Димон.

Валентин сел, взял кружку, отпил.

– Да пошли они. Сраные наёбщики. Влез, когда клиент нормальный пришёл, не дал Саньку развести – и, блядь, виноват остался.

– Ну ты даёшь. Аж удивительно, что не посадили.

– Зато теперь, – сказал Валентин и хмыкнул, – у меня новая работа.

– Ну-ка.

– Директор фирмы.

– Ха! – Пашка чуть не подавился. – Ты?! Какой, нахуй, директор?

– Фирма липовая. Нужен левый человек. Подписывать бумажки, кататься раз в месяц.

– Ну и чё ты?

– А чё я? Я сказал, а хули мне терять? Я и так в долгах, как в шелках.

Пауза.

– Ну ты и долбоёб, Валёк. – выдохнул Пашка. – Ей-богу. Сначала в Бугатти правду резал, теперь – в директора фейковые. Тебе бы книжку писать.

– Та пишу. Прямо сейчас. – и сделал ещё глоток. – "Как въебаться в жизнь и не заметить."

Они заржали. Без злобы, по-доброму. А Валентин посмотрел в окно и впервые за долгое время не почувствовал отвращения. Ни к себе, ни к этому дню.

Они вывалились из пивнушки, как трое забытых вещей с балкона – с шапками, но без смысла.

Пашка курил двумя руками, Димон рассматривал витрину ларька, где реклама «Доширака» казалась философским трактатом. Валентин оглядел улицу, кивнул себе и сказал:

– Ща. Отлучусь. По делу государственного масштаба.

Пошёл к ближайшим кустам. Не торопясь. Остановился. Расстегнул ширинку. Плотно, уверенно, как человек, у которого хоть в чём-то есть контроль. Над головой мигала лампа, но он не обращал внимания – в этом городе всё мигало, будто старалось привлечь внимание, не зная зачем.

Сзади послышались шаги. Негромкие. Сухие. Дисциплинированные.

– Гражданин, вы серьёзно? – голос был уставший, но не злой. Скорее, с примесью того особого раздражения, которое возникает, когда тебя выдрали из машины из-за «мелочи».

Валентин не оборачивался.

– Ну а вы бы куда? В ларёк? Или на лавочку, где бабка завтра семечки кормит? Это, блядь, кусты. Они для этого и придуманы природой. Не?

– Документы.

– Да ёб вашу мать…

Он застегнул ширинку с достоинством, повернулся. Перед ним – двое. Один – младший сержант, свежий, как обёртка от мыла. Второй – постарше, с лицом, которое уже видело всё и предпочло бы забыть.

– Писать в общественном месте – административка. – сказал старший. – Проходите, оформим. Десять минут.

– Ну если вам от этого легче станет – берите. Только бумагу свою не забудьте, вдруг захочу расписаться с теплотой.

Камера была не столько холодной, сколько равнодушной.

Металлические лавки, облезшая краска, запах дешёвого моющего и времени.

Пашка сидел, обняв колени, как ребёнок в позе "я вообще-то не пью, меня жизнь заставила". Димон дышал в стену. Валентин развалился на лавке, глядя в потолок.

– Ну, блядь, свобода слова, – сказал он, не поднимая головы. – Вот нассал – и уже угроза конституционному строю.

– Заткнись, – буркнул кто-то за стенкой.

– Спасибо за конструктив, – отозвался Валёк. – Приятно, когда с тобой спорит голос из стены. Чувствуешь себя шизофреником, но в компании.

Пауза затянулась. Воздух в камере висел, как плохой приговор.

Пашка храпнул, Димон тихо икнул.

Снаружи хлопнула дверь. Сначала шаги – быстрая речь, потом скрип ключа. Открыли камеру. Внутрь не заглянули – мимо повели задержанного. Мужчина, лет сорока. Серый, мнутый, с пустыми глазами. Рядом – лейтенант. Не молодой, не старый. Из тех, кто говорит мало, а видит много.

Валентин поднял глаза, взглянул на проходящего – и, как будто между прочим, сказал в пространство:

– Вот такие и рубят, как правило. Ножичком, аккуратно. Своих. Потом в диван ножик и пихают. Типа спрятали. А он там живёт. С кровью и памятью.

Лейтенант обернулся. Не полностью – только голова, только глаза.

Мужчину увели дальше. Камера захлопнулась.

– Чё ты, блядь, несёшь? – тихо сказал Димон.

– Да ни чё. Просто сказал. Мысли вслух. Я ж не виноват, что у меня радио без фильтра.

– Хуйню ты мелешь, как всегда.

Валентин снова лёг. Закрыл глаза.

Минут через двадцать снова – шаги. На этот раз целенаправленно. Ключ в замке.

– Романович. На выход.

– Ну, ёб твою…

Лампа на потолке не светила – давила. Комната из дешёвого пластика, стол, два стула. На одном – Валентин, на другом – тот самый лейтенант. Смотрел молча. Не писал, не шуршал бумагами. Просто смотрел.

– Это была шутка? – спросил наконец.

– Я вообще по жизни стендап, товарищ начальник.

– Мы проверили. Обыскали квартиру того, кого ты видел. Нож – в диване. С кровью. Девочка – его дочь. В больнице. Он – молчит.

Пауза.

– Откуда ты знал?

Валентин провёл рукой по лицу. Не испугался. Но будто что-то село на плечи.

– Я не знал. Просто сказал. Под настроение. Лицо у него было… ну, как у тени с ножом. Я не гадал, я просто… сказал.

Лейтенант откинулся в кресле. Задумался.

Потом встал. Подошёл к двери. Не обернулся.

– Это была шутка?

– Я вообще по жизни шучу. Иногда получается даже до смеха. А тут… слово за слово. Мимо вели чувака, я глянул и ляпнул. Всё.

– Ага. Только нож нашли. Там же, где ты сказал. И кровь на нём – как ты сказал. И девочка в больнице – как ты не сказал. Но теперь мы знаем.

Лейтенант выдохнул. Вошёл второй – с папкой. Открыл, не глядя.

– По времени ты мог быть на месте. Район – совпадает. Камеры рядом не было. Алкоголь – алиби, но слабое. Свидетели – два таких же, как ты. У тебя, Валентин Романович, проблемы.

Валентин помолчал. Руки положил на стол. Не прятал, но и не напрягался.

– То есть теперь, если кто-то пёрнет в маршрутке, а я скажу «воняет» – меня в отравление посадят?

– Перестань играть. Совпадений не бывает. Либо ты был в том доме. Либо с ним знаком. Либо знал, что там было. Откуда?

– Оттуда же, откуда вы узнали, что в этой стране можно на 3 200 в месяц прожить. Нигде. Просто… язык сказал. Бывает.

Лейтенант уже не сидел. Ходил по комнате, руки за спиной.

– Ты знаешь, что если следователь решит – можно открыть дело? По соучастию. По предварительному сговору. По подстрекательству.

– Да хоть по любовной переписке. Я этого мужика первый раз видел. Не знал, кто он, откуда. Просто… черт его дёрнул. И меня – сказать.

Тишина в кабинете держалась крепко.

Лейтенант больше не задавал вопросов – просто смотрел, будто выбирал, кем считать Валентина: подельником, шизофреником или чем-то третьим, от чего в учебниках не пишут.

Дверь скрипнула. Зашла девушка – лет двадцать с небольшим, в форменной рубашке, с кипой бумаг. Прямая спина, пустой взгляд, движения отточены, как у того, кто давно работает не глазами, а алгоритмом.

– Принесли. – сказала она и положила документы перед лейтенантом. – Под протокол. Материалы с обыска. Ещё не зарегистрированы.

Разворачивается, уходит – не глядя на Валентина. Всё по инструкции.

Он бросает ей вслед, лениво, без цели – просто чтобы не было слишком тихо:

– Вот, ещё один домушник. Ходят тут, бумаги подсовывают, будто не к людям, а в чужие квартиры лезут. У таких ключ всегда с собой.

Он усмехнулся, сам не зная, зачем сказал. Просто – язык вперёд головы.

Лейтенант, уже открывший верхний лист, вдруг замирает. Лицо у него – как будто в горле застрял кусок стекла.

– Что ты сказал?

– Да ничего. Про девку. Домушник, говорю. С ключом.

– С каким ключом?

Валентин нахмурился.

– Да просто. Образно. Типа у таких всё своё, подход под каждого. Шутка, блядь. Не смешная? Ну, извините, не вечер КВН.

Лейтенант не отвечал. Только смотрел. Потом перевёл взгляд на лист перед собой.

Перевернул. Перелистнул. Потом медленно поднял глаза:

– Это вообще другой эпизод. Не тот тип. Не тот адрес. Но там тоже – квартира. Вскрытие. И да, при нём был ключ. От соседней.

Он поднял глаза. Валентин – как сидел, так и сидел. Только плечи чуть напряжённее. Улыбка – криво, но держалась.

– У тебя что, хобби – угадывать, кто чего натворил?

– Ага. Лотерея у меня внутренняя. Два из двух. Следующий – инфаркт у генерала, ставлю на понедельник.

– Серьёзно. Как ты это делаешь?

– Я вообще мало чего делаю всерьёз. Обычно просто несу. Иногда – попадаю.

Лейтенант снова замолчал. Как будто ждал, что Валентин сдастся, скажет «ладно, я в сговоре» или «мне дух шепчет». Но Валентин молчал. Только пожал плечами.

– Ну, – протянул он, – если что, скажите там… в кастинге. Пойду, значит, в «Битву экстрасексов». Или как оно у вас?

– Экстрасенсов, – поправил лейтенант, машинально.

– Может. – кивнул Валентин. – Если это продержится ещё пару раз – точно пойду. А пока – просто совпадение. Глупое, как моя жизнь.

Лейтенант молчал. Читал его, как отчёт без пояснений.

Потом закрыл папку, положил руки на стол и спокойно сказал:

– Мы тебя не держим. Но до конца не понимаем, с чем имеем дело.

Так что – оформляем на сутки. До выяснения. Без обвинений. Просто… на всякий случай.

Валентин усмехнулся.

Усталой, пустой усмешкой. Такой, которой улыбаются не людям – себе, в темноте.

– А то я прям мечтал. Пожить тут. Подышать. Почувствовать, что я – важная персона.

– Конвой вызовут, – отрезал лейтенант. – Посиди. Подумай.

– Ага. Подумать – это по мне. Особенно, когда уже поздно.

Он откинулся на спинку стула, закрыл глаза.

Не потому что спать – просто не хотелось смотреть, как мир становится всё менее узнаваемым.

За дверью кто-то говорил по телефону. Сухо, без эмоций.

Где-то тикали часы.

Кажется, медленнее, чем должны.

Пашка уже храпел. Димон грыз ноготь. Валентин сидел в углу, прислонившись к холодной стене.

Никто не говорил. Даже воздух – молчал.

Как будто и ему было интересно, что будет с этим человеком, который дважды подряд угадал то, что знать не мог.

Он поднял глаза к потолку. Там не было ни окна, ни ответа. Только штукатурка и усталость.

– Ну, – пробормотал он, себе под нос. – Значит, ночь в СИЗО. А потом… посмотрим, чья это жизнь на самом деле.