2. Знакомство в трамвае и его продолжение…

Я в трамвае. Сзади остаются сквер и Адмиралтейства шпиль,

А слева – ах! – выплывает величественный, с золотым куполом собор.

«А как название его?» – пожилого мужчину рядом я спросил.

«Исаакиевский», – с любопытством на меня взглянув, ответил он.

Но вот и Исаакиевский собор остался позади,

И снова я спросил того мужчину пожилого:

«Не подскажете, когда у института горного сойти?» —

«Подскажу. Он на Васильевском, ехать еще долго».

Из-за поворота возникла площадь перед нами,

В честь Труда после революции названа она

(Оповещала табличка на профсоюзном здании),

А следом открылись мост и водой искрящая Нева.

И сразу заворожила своей державностью река меня,

Гранитными набережными и дворцами, стоящими на них.

Ими, как дорогими ожерельями, обрамлена она,

А мы в трамвае, как будто в небесах, над ней парим.

«Увидеть Париж и умереть!» – сказано поэтом Эренбургом, а не мною,

И всем, кто это утверждает-повторяет, прошу глаза открыть:

Разве сравнима речушка Сена с величавою Невою?!

И говорю: «Увидев Питер, захочется не умирать, а жить!»

И вот уж нас по Васильевскому трамвай несет,

В глазах моих отблески солнца и теней,

А в душе то орган играет, то соловей поет,

Вообще, черт-те знает что творится в ней.

В орденоносный Ленинградский горный институт

Подам я скоро документы и буду поступать.

Те, кто учился в нем, конечно же, меня поймут:

Тогда ведь многие в Союзе студентами его хотели стать.

А еще был повод для улыбки на моем лице:

Никто и никогда инженером не бывал в моей родне.

А может быть, впервые среди нее удастся мне?

С мечтою этою лечу в трамвае, будто бы во сне.

Но тут же радужный мой сон я оборвал,

Когда мужчина пожилой вдруг рядом встал

И, по плечу слегка похлопав, мне сказал:

«Приехали, наш институт», – и выходить он из трамвая стал.

И я за ним. Трамвай, скрипя, умчал мой сон,

А предо мной во всей красе открылся он:

Со скульптурами на портике и рядом подпирающих его колонн,

Как будто из Афин на берегу Невы храм появился Парфенон.

И в этот храм науки горных и других шахтерских дел

По ступенькам поднимаюсь и с волненьем открываю дверь.

Находясь в трамвае, был еще тогда я нагл и смел,

А в институт войдя, оторопь я ощутил теперь.

Вокруг переклики, шум, толкотня, галдеж,

Полно народа, большей частью молодежь.

И где приемная комиссия, сразу не поймешь,

Казалось, что в этой сутолоке ее и не найдешь.

Пробравшись вскоре к стенду на стене,

Что нужно мне, нашел на нем и прочитал,

Какие и когда экзамены сдавать и принимают документы где.

И в лабиринтах института ту аудиторию искать я стал.

Но несложно оказалось мне ее найти:

Толпа будущих абитуриентов двигалась туда,

И мне, конечно, с нею было по пути.

Поднялся на второй этаж – и сразу же нашлась она.

Это был большой и светлый зал.

Зашел с другими я ребятами и стал.

Столы напротив, члены комиссии сидят за ними,

И таблички с названиями факультетов там же были.

Мне с надписью «Геологоразведочный» нужна.

Искал недолго, увидел ее я справа у окна,

Но к ней уже и очередь огромная была,

Тянулась от двери и до стола с комиссией она.

Недолго думая, я также стал в ее конце.

Помалу в очереди двигался вперед,

И через несколько часов стоял я у стола, в его торце,

Комиссии представить документы настал и мой черед.

Две девушки и представительный мужчина между ними

В комиссии приемной от геологического факультета были.

Председатель присесть на стул, стоявший рядом, пригласил,

А затем документы необходимые от меня он попросил.

Их отдав, затих и своего сердца слышу лишь я стук.

А он паспорт посмотрел и далее смотреть не стал.

И с извиняющейся улыбкой говорит мне вдруг:

«Для учебы на геолога еще год твой не настал». —

«Но как же так? И с какой же это стати? —

Покраснев, свой вопрос задал в ответ. —

У меня неплохие ведь оценки в аттестате». —

«Вам 17, а к нам принимают с 18 и старше лет.

Ждите или заявление на другой подайте факультет».

Я про себя подумал: «Больно нужен Ваш совет!»

Слезы навернулись, слов не нахожу, их нет.

Стать геологом мечтал я столько лет – и вот ответ!

Но нашел я сил поблагодарить за их совет,

И к выходу скорее, забыв про все на свете,

Вдруг слышу, кричит мужчина мне вослед:

«Забыли паспорт, аттестат – еще пригодятся документы эти».

Вернувшись, с лицом сердитым их забрал

И к выходу пошел, но перед дверями встал,

Обернулся и вновь таблички прочитал:

Восемь наименований факультетов насчитал.

Что на геологоразведочный не поступлю – успел узнать,

Среди остальных семи осталось выбирать.

Какая специальность мне по душе могла бы стать?

А перед родителями несостоявшимся студентом всегда успею я предстать.

Может, на горняка или шахтера мне пойти учиться?

А вот маркшейдерский какой-то факультет…

Или на геофизическом, может, мне остановиться?

Но физику я плохо знаю, да и желания нет.

А у экономического одни лишь девушки стоят,

И оттуда то и дело слышен звонкий смех и гвалт.

Неплохо бы туда, но ведь насмешкой буду у ребят.

А вот на металлургический парней стоит отряд

На тех девчонок, не скрывая, каждый пялит взгляд.

Мужчина мимо шел, но обернулся вдруг и встал,

Мы посмотрели друг на друга, его я сразу же узнал.

Ведь это он в трамвае остановку института подсказал,

Как с хорошо знакомым, разговаривать со мною стал:

«Понял еще, когда мы ехали в трамвае,

Что в наш Вы институт хотите поступать,

Какой же факультет был выбран Вами?

Иван Николаевич меня зовут, а Вас как звать?» —

«Виктор Александрович Моисеев, – гонористый был ответ, —

Выбрал еще в седьмом я классе, на геолога где учат, факультет,

Но не взяли документы: восемнадцати не достиг я лет.

И куда мне поступать, Вы не могли бы дать совет?» —

«На наш маркшейдерский поступайте факультет.

Геодезистом здесь хорошим станете и специалистом горных дел,

Геологию познаете. И по возрасту ограничений нет.

Ранее его закончил и наш ректор института Келль,

Стал профессором, большой начальник он теперь.

Специальность эта тем еще и хороша,

Что на строительстве метро работать можно.

И на рудниках востребована всегда она,

И на шахтах, где добывают уголь, тоже.

А, проучившись год, поймете, что желанья здесь учиться нет,

Вам проще будет перейти на, геологов где учат, факультет».

Такой случайного знакомого на мой вопрос получен был ответ,

А я поблагодарил его за просвещение и данный мне совет.

Кивнув, мужчина далее продолжил путь к столу,

Где табличка: «Маркшейдерский факультет» стояла.

Девушка, уже сидевшая за ним, улыбнулась ему

И принимать документы от стоящих в очереди стала.

Женщина серьезная мимо проходила.

Ранее она сидела там же, за тем столом.

Извинившись, спросил ее: «Кто тот мужчина,

Что со мною рядом был, и кем работает здесь он?» —

«Профессор Иван Николаевич Ушаков,

Маркшейдерского декан он факультета.

„Горная геометрия” написал учебник он».

Выбор сделан! Специальность мне подходит эта!

Ведь сказали ж мне, что, профессию эту получив,

Могу я стать, как Келль, начальником большим.

Стиляга-парень в очереди к тому столу последним был,

И, хотя не выговаривал «маркшейдер» слово, но встал за ним.

Стоя в очереди и назвав себя,

Того модника, как звать, спросил.

«Валентин», – в ответ услышал я,

И оказалось, что из Воркуты он родом был.

«А почему ты выбрал этот факультет?» —

Задал Валентину снова я вопрос.

«А мне восемнадцати еще нет лет,

А это значит, что до других я не дорос».

Осмотрел я очередь от нас и до стола,

Разношерстною оказалась вся она:

С десяток девушек стояло и парней десятка два,

Показались они старше нас, молокососы только он да я.

Позже, перезнакомившись, от них узнали,

Что многие из тех парней послужить в армии успели,

А другим с шахт и рудников направление дали,

И (не то что я) льготы на поступление они все имели.

Очередь медленно, но все же двигалась вперед,

Прошло часа четыре – перед тем столом и я стоял.

Документы передать комиссии настал и мой черед.

Меня увидев и кивнув, профессор их с улыбкой взял.

А его помощница меня спросила: «Вы комсомолец или нет?» —

«Конечно да!» – той девушке мой гордый был ответ.

А как вступал в него, стояло у меня перед глазами,

И получилось это не с первого, а лишь со второго раза.

3. Как я стал комсомольцем

Однажды, когда уже учился в классе я восьмом,

К нам зашел на любимый мною географии урок

Комсомольский наш вожак и торжественно сказал нам он:

«Комсомольцами пора вам стать, а быть пионерами закончен срок».

А в то время вся страна готовилась встречать

Девяностолетие со дня рождения Ильича,

И вступление наше в комсомол было приурочено к этой дате,

Как партия велела – идейно выдержанно и кстати.

И вот наступил 1960 год и 22 апреля день.

Выборг. Наш в райкоме комсомола весь почти что класс.

Какой-то кабинет. Туда то и дело открывалась дверь,

И девушка-блондинка поочередно приглашала нас.

Минут через пять дверь снова открывалась,

И бывший пионер выходил со значком комсомола на груди,

А когда передо мной пионеров уж больше не осталось,

Отворилась дверь и пригласили в кабинет меня войти.

Зашел я в кабинет и посредине встал.

Мне солнца яркий луч в глаза ударил из окна.

Дорожка красная там – через весь почти что зал

До большого Т-образного стола вела она.

За ним – члены комиссии райкома

С нагрудными значками комсомола,

А девушка, которая меня сопровождала,

Характеристику мою из школы зачитала.

Выслушав ее, вопросы задавать мне стали.

И первым был: «Когда родился Ульянов (Ленин)?»

Ну и вопрос! В этот день нас в комсомол ведь принимали!

«Сегодня! Но нет, девяносто лет назад», – нахально им ответил.

«Какую книгу ты читаешь и про что она?» —

От дамы, сидевшей с краю, был следующий вопрос.

«Максима Горького „Жизнь Клима Самгина” —

Про революционера поневоле, до которого он так и не дорос».

«А теперь ты вот что нам скажи:

Веруешь ли в Бога или кто в твоей семье,

И загробная на свете есть ли жизнь?» —

От сидящего в торце вопрос уж третий задан мне.

«Я пионер и с давним стажем,

И сей вопрос Ваш оскорбляет меня даже.

Конечно, нет, но и скрывать не буду перед вами,

Что в Бога веруют мои и бабушка, и мама».

А тот в торце ответом не совсем доволен был

И, с комиссией пошептавшись, вопрос мне вновь задал:

«Ты пионер и атеист, почему ты их не переубедил?»

А я пожал плечами и отвечать не стал.

А он вопросы задавать мне продолжал:

«Из трудов Ленина ты что-нибудь читал?

И хорошо ли знаешь комсомола ты устав?»

А я как бы оглох, вошел в ступор и молчал.

Но слова комиссии все же доходят до меня:

«Сегодня в комсомол не можем мы принять тебя,

Устав хорошенько изучив и книгу Ленина прочтя

„Материализм и эмпириокритицизм”,

Вновь приходи», – вдогон услышал я.

А стоящая на выходе из зала ребятня

Догадалась сразу, что в комсомол не принят я.

Нет на груди с портретом Ленина значка,

Да было написано и на морде это у меня.

И, окружив меня, вопросы сразу же задали:

«Когда повторно приходить и какие порученья дали?» —

«Книгу Ленина о каком-то „крититизме” чтоб я изучил,

Устав чтоб лучше почитал и через месяц приходил», —

Понурив голову, сквозь зубы им я процедил.

В сторонке у окна задумчиво стоял

Наш школьный комсомольский секретарь.

Решил его спросить про книгу, что мне задали читать,

Он комсомольский наш вожак и должен это знать.

И был его ответ такой с улыбкой мне:

«Не забивай ты этим сильно голову себе,

В райкоме эту книгу до конца никто и не читал,

А начав же читать, то на второй странице засыпал.

И задают всегда один вопрос, он стар, как мироздание:

Первично что по этой книге – бытие или сознание?

И секретарь райкома мне поручение такое дал,

Чтобы проинструктировал и правильный ответ я подсказал.

И вот какой, ты думаешь, здесь должен быть ответ?» —

Спросил меня, а я ему всего три слова:

«Конечно, дух, сознание!» – «А вот и нет,

Ответишь так, и в комсомол не примут снова».

А через месяц, прочтя комсомола тот устав

И книгу о «критицизме» из библиотеки пролистав

(Читать не стал, мозги закипят, да и ответ я знал!),

Перед комиссией в райкоме я вновь предстал.

Вначале меня вопросами по уставу погоняли,

Затем о ведущей роли партии с расспросами пристали,

А в конце вопрос тот самый мне задали.

Ответил, как учили; одобрительно кивнув, отстали.

В центре комиссии секретарь райкома встал

И, красную книжицу в руках держа, сказал:

«С сегодняшнего дня ты комсомольцем стал!»

И, вручая значок и книжицу, руку мне пожал.

4. Я – абитуриент. Общежитие

Воспоминания исчезли, и я вернулся в тот институтский зал,

Профессор Ушаков предо мной, и это он мне руку жал.

Говорил, что документы приняты и я абитуриентом стал,

И, взяв ручку, мне направление в общежитие подписал.

И в этом направлении его я адрес прочитал:

Шкиперский проток, дом номер пять.

А профессор, как его найти, мне подсказал.

Скорее в руки чемоданчик – и пошел его искать.

Спросив случайных мне прохожих

И вспомнив, что говорил мне Ушаков,

Пересек Большой проспект, затем и Средний тоже.

И за сквером вижу название той улицы и общежития дом.

Восьмиэтажным в сталинском стиле оказался он.

Почему улица так называться стала,

Учась уж в Горном институте узнал тогда.

Речка здесь когда-то небольшая протекала,

И «протоком» у местных называлась она.

Здесь шкиперов парусных судов обосновалась слобода,

Но поздней засыпана эта речка почти что вся была.

Улицей уж стала в Екатерины Великой времена

И на картах Шкиперский проток название обрела,

А в народе Шкиперкой по сей день называется она.

Дубовую, со стеклом в проемах открываю дверь:

Фойе, лестница и лифт – куда же топать мне теперь?

А справа появилась девушка-консьерж в окне:

«Мальчик, что надо здесь тебе?» – от нее вопрос ко мне.

«У меня направление в это общежитие, я – абитуриент!» —

«Не думала, что принимают в Горный институт детей».

А я, приврав с обиды: «Мне уж восемнадцать лет!» —

И, достав из кармана ордер, его под нос я сунул ей.

Женщина медленно по лестнице спускалась,

Оказалась комендантом общежития она.

«Совсем немного мест у нас осталось,

Но поищем на втором», – сказала и повела меня туда.

Поднялись с первого мы на второй этаж,

Длинный с поворотом коридор и комнат череда.

«Здесь маркшейдеры живут. Этаж весь ваш,

А вот и комната твоя», – сказала мне она.

Войдя туда, аж восемь коек в ней увидел я,

Семь застелено, и лишь одна непокрытая была.

И понял сразу: та, что не застелена, – моя.

А комендант, сказав, где взять постель, ушла.

После ее ухода эту комнату оглядел я снова.

На стоящей рядом койке плащ из болоньи лежит,

В магазинах не достать, на него тогда была мода.

Парень из блатных на этой койке, значит, спит.

А на тумбочке, что с кроватью рядом у окна стоит,

Тюбетейка среднеазиатская с позолотою лежит.

Видимо, узбек или таджик на той койке поселен,

И не только языком своим владеет, но и в русском он силен.

Привлекла еще мое внимание в комнате кровать,

Аккуратно и по-военному застелена была она.

Отслуживший в армии только мог так застилать,

А к армейцам с уважением относилась вся страна.

Далее смотрю – на стене гитара шестиструнная висит.

Интересно, кто ее хозяин: бард, композитор иль пиит?

Или может так случиться, что кто-то учится играть?

Подготовься ты тогда к экзаменам и попробуй сдать!

На этом осмотр закончил и решил: пойду-ка за постелью я.

А уж на выходе заметил, что на дальней койке кто-то спал,

Но проснулся и вдруг, ошалело головой мотая, спросил меня:

«Который час? Заспался, допоздна я с девушкой гулял».

Ответил, что уж за по́лдень часовая стрелка перешла,

Быстро встав с постели, накинул он одежду на себя.

Распахнулась дверь, и ребят ватага в комнату вошла.

Сразу шум и смех вокруг, в эту круговерть попал и я.

Их было трое, и, войдя, вначале не заметили меня.

Но, из авоськи выложив на стол хлеб, вино и колбасу,

Переглянулись между собой – и к столу был приглашен и я.

И пироги домашние достав, их также к общему столу несу.

«Познакомимся давай, – старший молвил среди нас. —

Начну с себя. Армию я отслужил, а звать Потапов Стас.

А эти – Богаткин Валентин и Боб Соловьев, их родина – Донбасс.

Олег Гзовский из Белоруссии, а, извините, как звать Вас?»

Назвал себя и что я из области, но в Ленинграде первый раз.

Нарезав хлеб и колбасу, а в стаканы разлив портвейн-вино,

Вначале за знакомство выпили его.

За то, чтобы сдали успешно все экзамены, повторено,

Затем еще, еще за что-то пили и, кажется, за День Бородино.

Столько произнесено тостов, что я со счету сбился.

На одном из них накрыл рукой пустой стакан и извинился.

А Стас Потапов говорит: «В армии ты, вижу, не служил».

Был мой заплетающийся ответ: «Никогда… так… много… я… не пил».

Не помню, как добрался я до койки и уснул,

А проснулся от солнца яркого луча, попавшего в глаза.

И хотя в желудке тошнота, а в голове какой-то гул,

С трудом, но встал, уж пиво на столе, и за ним вчерашние друзья.

Хорошо, что мама в тот момент не видела меня.

«До чего ты докатился!» – сказала бы мне она.

Спал не раздетым и на неразобранной кровати я,

А морда – страх в зеркало смотреть, помятая была.

Сбегав в туалет и себя в порядок приведя,

Позавтракать в студенческой столовой собрался я.

Затем «шпоры» написать, приехал ведь не зря.

Приличные такие были планы на сегодня у меня.

Собрался было первый пункт программы выполнять,

Голос Стаса: «Наверное, с похмелья голова болит?

Пиво – лучшее лекарство, здоровье надо поправлять.

Садись скорей за стол – стакан уж твой налит!»

Чему быть, того не миновать, и наша где не пропадала…

Пиво выпив по одному, затем второму, третьему стакану,

Чувствую, полегчало и болеть голова уж перестала.

Совсем взбодрились мы, когда Боб в руки взял гитару.

Затем счастливые и хмельные с гитарою по городу гуляли,

А если девушки красивые в компашку нашу попадали,

То белые ночи мы вместе проводили и на метро не успевали.

Мосты разведены. И возвращались мы пешком, когда их опускали.

А дверь входная заперта – в общежитии ее на ночь закрывали,

И тогда по водосточной трубе мы на второй этаж влезали,

В окно стучали, и, ворча, друзья его нам открывали.

Тихонечко в кровать – и сном молодецким засыпали.

Веселая такая жизнь почти с неделю продолжалась,

Спохватились, когда уже два дня до экзаменов осталось.

И кинулись, кто в учебку с книгой память освежать,

А кто в комнате остался и шпаргалки стал писать.

И вот тот день экзамена для нас настал.