Все должны служить, и тот, кто не служит, или не служил, не обладает никаким авторитетом, никаким значением. Треть не служивших людей погибает из-за наших законов о дворянстве. И, так как все должны служить, и все молодые люди подготавливаются обществом исключительно к службе, свободное развитие их талантов сдерживается. Это большое несчастье для государства, ведь из-за такой службы помещики ослабевают, имения забрасываются хозяевами и приходят в упадок, семьи нищают, торговля прозябает, выживая только в крупных городах, и страна беднеет.
Император Николай любил исключительно военных, представители же других профессий были вынуждены довольствоваться задним планом. Он полагал, что Россия способна процветать и удерживаться в порядке, только будучи преимущественно военным государством. Верно ли, однако, что можно удержать в порядке саму армию? Очевидно, нет, и история научает нас этому, ведь, пожалуй, нигде ещё не осуществили больше военных заговоров, чем в России.
Я окончил так называемые офицерские классы инженерного училища в конце 1830 года, как раз тогда, когда в столицу дошла весть о восстании в Варшаве. Подпитываемый всяческими слухами страх был велик, некоторые уверяли даже, что поляки преследуют наши войска. Сам император воззвал во время парада к патриотизму офицеров – те, конечно, ответили восторженными возгласами, будто Отечество и впрямь находилось в опасности из-за кучки непокорных студентов и юнкеров, разыгравших сущий спектакль. Если бы Константин отдал войскам приказ силой разогнать бунтовщиков, то всё кончилось бы за час. Но он того не желал. Конечно, не по трусости – свою отвагу Великий князь выказывал не раз. Но по многим признакам можно судить, что глубоко в душе он даже радовался такой возможности отомстить за свою обиду, за утерянный императорский престол. Я сам слышал от наших генералов, очевидцев всего произошедшего, что Константин решительно противился введению их войск на польские земли и упорно отклонял все разумные предложения по усмирению восстания.
Несправедливым было бы как безоговорочно осуждать поляков за эту революцию, так и превозносить их за неё до небес. Польша вошла в состав Российской империи с собственной конституцией, которую следовало бы соблюдать – её нарушения, а также произвол Великого князя стали главными причинами восстания. Но, с другой стороны, очевидна и неблаго дарность поляков по отношению к Константину и к России. Ведь только благодаря русской защите и помощи Польша за 15 лет достигла такого благосостояния, каким ранее никогда не обладала. Множество либеральнейших и полезнейших нововведений было проведено в жизнь и маленькое королевство могло служить примером для многих европейских государств. Можно говорить всё, что угодно, но ту революцию должно счесть делом неправедным и произвольным. Даже если целью восставших и было установление своего собственного короля, история свидетельствует, что ни при одном короле в Польше не было такой сильной экономики, как при Великом князе.
Польская кампания началась в 1831 году. Вскоре и я, прямо из инженерного корпуса, был направлен в армию в качестве инженер-унтерлейтенанта. Мне едва хватило времени на то, чтобы купить седло и некоторые другие, необходимые для путешествия вещи, – столь быстро надо было отъезжать. Тем временем поляки собрали в Варшаве целую армию.
Это была зимняя кампания. Артиллерии нередко приходилось идти, проваливаясь на два фута в снег. Когда гвардия вышла из Петербурга температура достигала –30 градусов. Бедные люди жестоко страдали от февральских ветров и метелей, и марш был много страшнее битвы. Наконец мы достигли города Седлец, расположенного недалеко от границы. Далее, однако, можно было продвигаться только пешком, вместе с солдатскими полками, сформированными здесь же из выздоровевших после тяжёлого перехода и вновь прибывших людей. Я, договорившись с одним евреем, арендовал у него за несколько дукатов так называемую «еврейскую бричку», на которой и отбыл ночью из города.
«Еврейская бричка» в Польше – это обыкновенная длинная крестьянская повозка с плетёным кузовом или навесом, под который кладутся вещи пассажира и куда усаживается он сам. Перед таким кузовом сидит на козлах кучер, перед которым, в свою очередь, располагается лошадь, поставленная в оглобли. Иногда сбруя бывает ещё более простой – тогда она состоит из двух верёвок, прикреплённых к заменяющей хомут шерстяной петле. Эта упряжь мгновенно набрасывается на шею лошади, а затем к ней столь же легко и быстро прикрепляются вожжи. Такая повозка проста и долговечна. Часто в неё усаживаются 10–15 детей и взрослых, мужчин и женщин, и одна лошадь тащит их всех. Тогда чуть ли не на всех станциях можно было наблюдать следующую печальную картину: целая еврейская семья сидит в подобной бричке и кучер хлещет бедную изголодавшуюся клячу, чтобы успеть приехать домой до начала субботы.
Вот в таком-то экипаже я и ехал по шоссе по направлению к Варшаве. Но дорога была пустынной, так как прошедшие полчища солдат опустошили всю округу и изгнали живших там людей. Только евреи с их кочевно-кабацким хозяйством получали недурную прибыль. Было холодно, сыро и уныло. Что же касается еды, то мне приходилось довольствоваться крохами, купленными ещё в Седлеце. На третий день пути я добрался до Милозно, где располагалась штаб-квартира Дибича. Утром моему взору предстало необозримое поле, заполненное грязными и заснеженными казачьими бивуаками. Всё это напоминало скорее цыганский табор, чем военный лагерь – ведь и здесь бродило множество лошадей.
Между тем сражение под Гроховской уже произошло. Храбрые кирасиры прорвались там к мосту, и поляки отступили в изрядном беспорядке – всё бежало и теснило при том друг друга: маркитантки и солдаты, пушки и коровы, фуры и генералы – всё смешалось, и, не выдержав этого огромного веса, лёд проломился и мост обрушился. На варшавском берегу с белыми флагами, хлебом и солью уже стояли горожане, показывая тем свою покорность победителям. Но – о ужас! – никто не поддержал наших храбрецов, и их атака захлебнулась. Все войска были отозваны, как только граф Гейсмар доложил о невозможности форсирования Вислы по льду. Поляки, тем не менее, успешно провели переправу, в чём им помог сильный ночной заморозок. Мороз был таким, что, проснувшись той ночью в палатке и встав, я порвал свою шинель, край воротника которой примёрз к земле.
Вскоре после моего прибытия, я был прикомандирован к генеральному штабу графа Дибича, который несколькими днями позже отступил от Варшавы к Югу, к Schenitza, надеясь перейти реку там. Для постройки моста меня, вместе с другими инженер-офицерами, направили в город Карчев, расположенный за 40 вёрст от Варшавы, выше по течению Вислы. Наш конвой состоял из двух гусарских эскадронов, которые лишились во время перехода почти всех своих лошадей. Им пришлось становиться на бивуак в необычайно ненастную погоду – всё из-за того, что жителям маленького, грязного городка Карчева нельзя было доверять. Кроме того, мы каждую секунду ожидали увидеть переходящих реку поляков, так как недалеко имелся брод, проходимый для всадников.
Я находился тогда в весьма стеснённом положении, ведь у меня совершенно не было времени на то, чтобы обеспечить себя всем необходимым для такой кампании. К счастью, прибыв в Милозно, я смог, чуть ли не силой, однако, выторговать у довезшего меня еврея его бричку и лошадь, что обошлось мне в 10 дукатов. Чуть позже я купил у казаков и верховую лошадь, изрядную каналью, за ужасающую цену в 800 рублей. Коней тогда было не достать, потому что их скупали каждый день приезжавшие в штаб-квартиру офицеры. После окончания кампании я продал свою 800-рублёвую лошадь за 7 флоринов, то есть за 4 рубля, 20 копеек на базаре в Варшаве…
В Карчеве мы устроились более-менее удобно – по крайней мере, у нас имелось отапливаемое жильё и немного еды. У евреев можно было раздобыть и что-нибудь из одежды. Хижины наши были построены на берегу, и однажды я завяз в иле Вислы, и погиб бы, если бы меня не вытащили с помощью шестов и веревок. Я провалился туда сразу по грудь и погружался всё глубже и глубже – ужасное чувство: тонуть в тяжёлой, липкой грязи.
Три недели спустя плоты для моста были готовы и сложены на берегу, так что под охраной солдат их можно было сколотить вместе. Меня же отозвали в Schenitza и приписали к генеральному штабу. Двумя днями позже вся армия двинулась на юго-запад, к Weisel, чтобы там переправиться через Вислу. В Гроховской было оставлено только два корпуса, ранее называвшихся литовскими, под командованием генерала барона Розена. Но когда поляки увидели, что наши основные силы удалились, их генерал, Скржинецкий, собрав все свои силы, предпринял атаку на Варшаву. Розен в трёх битвах был разгромлен и нашим войскам, находившимся в северной Польше, в том числе и всему гвардейскому корпусу, пришлось отойти к русской границе. Из-за этого отважного прорыва Дибич был вынужден быстро скорректировать свой план и предпринять против поляков фланговый марш. Между тем, одна польская колонна повернула к Югу навстречу нашей армии, намереваясь оказать помощь крепости Замостье.
Польскими войсками командовал генерал Кржановский и они маневрировали столь умело, что мы были ими совершенно одурачены и уже не могли вырваться из этого затруднительного положения, хотя наши силы и превосходили силы противника в четыре раза. Наш же генерал – князь Лопухин – никак не мог решиться на атаку.
Квартира, на которой я остановился в г. Шелихове принадлежала некоему еврею, в доме которого праздновали Пасху, и потому там невозможно было достать что-либо за деньги. Как известно, в праздничные дни иудеи не должны ничего продавать, а, соответственно, не должны и принимать за что-либо плату. Комната, где я разместился, была столь большой, что занимала почти весь дом. Пол она имела дощатый. Треть же её была разделена в длину какой-то низенькой, не доходившей до потолка деревянной перегородкой с пятью дверями. Каждая такая дверь вела в полутёмную комнатушечку – единственное окно освещало лишь большую залу. В лучшей из крошечных каморок лежали священные книги, затем шла спальня хозяина, далее – спальня его женатого сына, в следующем помещении спали дети, и, наконец, последняя дверь вела в чулан для одежды. Кроме того, в углу моей комнаты стояла огромная печь с дымоходом, вдоль стен тянулись лавки, имелись и два разбитых стула, большой стол, да сервант с посудой, невымытыми стаканами и кофейниками.
Я устроился на одной из вышеупомянутых лавок и еле заснул из-за одновременного скрипа кроватей во всех еврейских комнатках – самих же их обитателей это нисколько не стесняло…
На следующий день была Пасха, и я попросил хозяйку сготовить мне что-нибудь на обед. После долгого сопротивления в ней всё же возобладала алчность; чтобы традиция была хоть формально исполнена, я положил деньги на подоконник и женщина начала варить мне суп. Что же оказалось в этом супе, когда я его попробовал? – горячая вода, в которую покрошили сваренное вкрутую яйцо, немного листьев петрушки, перец и масло.
Казачий офицер рассказывал мне об одном таком еврейском доме следующее. Отряд из 12 его подчинённых расквартировался там на ночь. Один из них – парень молодой, с горячим характером – сразу же приметил хорошенькую жену хозяина. Когда наступил вечер, казаки легли спать – один рядом с другим – прямо посреди комнаты. И еврей тоже отправился в свою спаленку вместе с хозяйкой. Вскоре все спокойно заснули, и только молодой казак думал о том, как хорошо было бы подобраться к прелестной еврейке. Наконец, глубокой ночью он услышал, что хозяин удалился в известное место. Одним прыжком очутился он рядом со спящей женщиной, обнял её… И, когда муж возвратился, казак уже лежал спокойно на своём месте. Еврей же подошёл к своей жене, но та оттолкнула его с обидой. Видя своенравие супруги, корившей его том, что глупо беспокоить её столь часто, он затеял ссору. Затем мой еврей, всё же почувствовав обман, начал тихо подкрадываться к спящим казакам, желая найти того, чьё дыхание было неровным. Вскоре поиск завершился успехом, и хозяин положил рядом с уличённым таким образом преступником свою шапочку. Потом еврей отошёл к печи, намереваясь зажечь свечу, чтобы лучше разглядеть того шельму. К сожалению, спички были тогда неизвестны, и раздувание потухших углей заняло у обманутого мужа некоторое время, которого как раз и хватило казаку, чтобы переложить шапочку одному из своих товарищей. Еврей же, вернувшись уже со светом, грубо растолкал спокойно почивавшего казака, который оказался шестидесятилетним стариком с седой бородой. Выслушав упрёки хозяина, он, перекрестившись сперва, дал ему пару увесистых пощёчин. От шума проснулись и другие казаки, которые не преминули отколотить еврея. На следующий день командиру поступила жалоба мужа, желавшего получить возмещение за оскорбление своей жены и за понесённые им самим побои. Казак поклялся, что вот уже 15 лет не думал даже о возможности совершения такого прегрешения, и дело закончилось на том, что еврею доказали ошибочность его подозрений. Причём сие доказательство было подкреплено заверениями в невиновности старика, обвинениями в адрес самого хозяина в том, что тот со сна понял что-то неправильно, и 25 рублями. После того, как казаки ушли оттуда, юноша рассказал о своей шалости. Но что думала о том еврейка, мы не ведаем.
Вскоре в окрестностях Шелехова были расположены основные силы армии, и я здесь же был возведён в ранг капитана. После этого в моём распоряжении оказалась сотня казаков с одним унтер-офицером. Обычно мне и моим людям удавалось занять дом или сарай в том конце деревни, где находилась штаб-квартира. Я был обязан сопровождать графа Дибича повсюду в его разъездах. Притом ходили мы почти всегда на рысях, и потому в день приходилось делать 30–40 вёрст. Ещё тяжелее стало мне, когда вскоре умерла загнанная насмерть моя бедная лошадь. Весна к тому же выдалась ужасающе грязной и сырой. Я бы умер тогда с голоду, если бы не казаки. Часто нам приходилось бывать в таких областях, через которые вся армия прошла уже дважды или трижды. То есть сотню, а то и тысячу раз здесь уже пытались раздобыть что-нибудь съедобное. Ведь изначально кампанию предполагалось завершить за пару недель, и для удовлетворения нужд нашей армии вскоре пришлось применять примитивные реквизиции продовольствия. Получить что-либо съестное можно было только за огромные деньги. Даже интенданты выдавали нам положенные пайки деньгами – но деньги не съешь, и потому многие жестоко страдали от недоедания. Однажды мы зашли в безлюдную, оставленную крестьянами деревню и мне был выделен амбар со сплетёнными из ивовых прутьев стенами. Мои казаки принялись искать пропитание, но все их усилия не приносили успеха. Наконец ко мне подошёл унтер-офицер и попросил разрешения посмотреть и в моём, совершенно пустом амбаре. Я был совершенно уверен в безнадёжности этого предприятия: помещение неплохо просматривалось и, очевидно, было пустым, кроме того, на земляном полу не было никаких следов, указывающих на существование тайника. Появившийся старый казак начал, однако, протыкать обнажённой саблей землю рядом со стенами. Очень скоро раздался его крик: «Тут что-то есть!» Дёрн вмиг отбросили в сторону, и на свет божий был вытащен целый бочонок картофеля. В другом месте мы нашли пару говяжьих окороков и свиное сало и таким образом обеспечили себе скромный обед дня на два.
Руководители этой беспорядочной кампании не учитывали, к сожалению, способности поляков к сопротивлению. Считалось, что силами трёх отправленных в Польшу корпусов Варшава будет тотчас взята и восстание, соответственно, совершенно подавлено. Но решающая победа под Гроховым не была надлежащим образом использована. Из-за ложности сведений о состоянии льда там не удалось организовать безопасную переправу через Вислу, в то время как польская артиллерия успешно перешла на противоположный берег. Но об этом успехе врага стало известно только тогда, когда продолжительная оттепель действительно сделала переправу невозможной. Также и новые плавучие мосты, лежавшие на пражском[5] берегу, были совершенно испорчены, потому что их, без всякого на то повода, продырявили. Позже, когда лёд уже сошёл, они не были использованы даже при взятии Праги[6].
Стоило бы упомянуть ранее о том, что одна попытка совершить переправу всё же была предпринята под Карчевым – но она не удалась из-за атаки поляков под командованием Скржинецкого на позиции второго корпуса Розена. Гвардия же со всей возможной скоростью повернула по приказу Дибича от Шелихова и с верхней Вислы на север к реке Нарев, чтобы поставить мятежников между двух огней: с юга от них оказывалась армия самого генерала, с севера-запада – гвардия великого князя Михаила.
О проекте
О подписке