– Ну что, боец, готов к возвращению? – поприветствовал меня доктор, который ухаживал за мной весь срок восстановления.

– Конечно, намного лучше, чем был раньше!

– Ну-ну, хвастун. Смотри, не давай в себя стрелять попусту. Хотя ты как раз и не впустую шкуру-то попортил, – доктор указал мне на грудь, где висел «Егорий». Да, наградили меня прямо в госпитале. После моего фортеля с разведкой, да еще и пленным немцем, оказавшимся ни много ни мало аж цельным оберстом, командиром полка, наши всерьез дали немцам прикурить. Хоть и ненадолго, но это улучшило обстановку на том участке фронта, где я воевал.

Отступление, как и в известной мне истории, состоялось. Оставили Польшу, часть Украины и Белой Руси, но вроде встали все же. Возвращался я через Москву, там проводился сбор таких, как я, бывших болезных. Но не зря я все же поминал того, кто выше всех нас. Едва обратившись к учетчику, подав документы, получил приказ ждать и никуда не уходить. Ожидание было долгим, но принесло свои плоды.

– Направляетесь в свою прежнюю часть, на вас, ефрейтор, выписан приказ и требование о содействии.

О как! Видимо, полковник Марков, а был я именно в его полку, не забыл меня? Нормально так выходит, неужели их благородия имеют память и чувство благодарности? Озвучивать мысли, конечно, не стал. Козырнул и спросил, куда и как добираться. Получив предельно четкие указания, двинул на выход. Через два дня сбор прямо на вокзале. Построение, погрузка в вагоны – и здравствуй, фронт.

Два дня в будущей столице будущего СССР я почти не гулял. Москва была почти неузнаваемой, да и современную мне я видел не так уж часто. Специфика моей службы была такова, что чаще бываешь в немного других местах, все чаще на природе. Прошелся до Кремля, поглазел, красиво, но суетно больно, всегда любил тишину и покой, мне любая деревня ближе, чем все эти шалманы для дармоедов. Ночевать пришлось в снятом номере гостиницы, денег, кстати, по выписке из госпиталя получил немало, вот и шиканул. А что, копить их, что ли? Я тут один, в госпитале пытались разузнать у меня о родных и близких, сказал, что ничего не помню. Удивился, что не стали делать запрос в часть, с просьбой сообщить о моих родных. Память даже проверять не стали, врачи как-то быстро сошлись на контузии и отстали, ну и я не напоминал. Зачем ворошить? Вдруг найдется кто-то из близких этого тела, что тогда? Ведь наверняка любой, кто знал здешнего Николая Воронцова, не узнают его в новом исполнении. Да, внешне я почти такой же, только стал стройнее и крепче, а вот внутри… В местных реалиях я еще поднабрался немного, лежа в госпитале наматывал на ус все, что вижу и слышу, но о семье-то ничего не знаю. Вот и тратил деньги так, как будто завтра меня не станет или появятся другие деньги. Да и что там за траты-то вышли! И гостиница, и походы в ресторан стоили совсем недорого, даже в условиях войны. В ресторациях понравилось, даже слишком. Благодаря кресту на груди, ни у кого не возникло желания не пустить меня в ресторан. Одежка была не тряпьем, а вычищенной формой, награда на груди, все это открывало двери, и я пользовался этим.

Понравились в ресторане именно еда и то, как проходит этот процесс. Слава богу, владение этикетом у меня было в крови, даже не напрягался. До армии, пока жил с родителями, был обучен всему, что нужно. Не смотрите, что семья военных, по крови предков я был не из крепостных. Хоть и не прямой потомок, но все же в роду кто-то с голубой кровушкой явно водился, наверное, какая-нибудь прапрапрабабушка согрешила. В семье было не принято об этом говорить, дед-то у меня из советских служак, скрывал происхождение, конечно. Правда, отец в это не верил, так и говорил мне, дескать, в тридцатые бы раскопали всю подноготную. Но и сам одновременно признавал, что могло быть всякое. А уж лично я всегда верил. Сначала мальчишкой был, и очень нравилась мысль, что кто-то из предков был дворянином. Позже, конечно, юношеский максимализм притупился, но мыслишки-то оставались. Просто у нас в роду все военные, причем прадед в гвардии служил и не рядовым, вот и думай, дворянин или нет? Да, знаю, что в двадцать первом веке многие заявляли о том, что у них предки дворяне, будучи самыми настоящими крестьянами, но я вот почему-то был практически уверен в этом.

До расположения части добирался очень долго. Выгрузив меня на какой-то замызганной станции, указали дальнейшее направление и все, добирайся как хочешь. Хорошо, что полк, да и вся дивизия вообще, стояли сейчас в обороне, и найти его будет несколько проще, чем если бы шло наступление или отход. Потопал пешком в указанном направлении, по словам сопровождающего в эшелоне, верст двадцать топать. Хорошо, что кроме еды у меня почти ничего и не было, легче идти.

Не пройдя и пары верст, услышал позади топот и, оглянувшись, увидел лошадь. Лошадка тащила небольшую телегу, кроме возницы, в ней никого не было.

– Здоров будь, служивый! Докуда топаешь? – еще не старый дедок снял шапку и поприветствовал меня.

– И тебе не хворать, диду, – отдал я честь, – до Бредневки иду, далече ли мне?

– Путь не близкий, но с полдороги тебе подсоблю. Сидай ко мне, – махнул дед рукой, указывая на место рядом с собой, а позже добавил: – Голодный?

– Немного, – осторожно сказал я. Такие разговоры для меня складывались сложнее всего. Это в городе да в госпитале как-то легко выходило, а с селянами сложнее. У них даже русский каким-то суржиком казался, так что приходилось напрягаться. Да и как, откуда тут взяться современному мне русскому языку? Он ведь почти сто лет изменялся, до того, как я сюда попал. Здесь многое по-другому, в том числе и язык. Когда говорят на казенном, ну, строго, официально, то вообще бывает, что теряюсь в терминах. А так различия есть даже между губерниями, например, в Москве мне было проще, чем в госпитале, где лежали солдаты со всей страны. А уж тут, в Малороссии, выговор такой, что половину слов додумывать нужно, чтобы понять.

– Держи вот, поснедай, чем Бог послал, – дед развернул большую, чистую тряпицу, в которую аккуратно были завязаны хлеб, сало, лук и чеснок. Нехитрый запасец еды пришелся как никогда кстати. Если честно, то есть хотелось сильно. Мой запас подошел к концу еще в эшелоне. Закупился я в первопрестольной пирогами и салом, но эшелон так долго тащился, что пришлось все съесть, чтобы не выбрасывать потом испортившуюся пищу.

– Благодарствую, диду. Как тебя величать? Меня Колькой родные прозвали.

– Какой я тебе дед? Степан я. – А я только сейчас присмотрелся и устыдился даже. Да никакой он и не старик, так, около пятидесяти, наверное. Видимо, совсем тяжело в деревне жить. Работа с утра и до ночи приносит мало радости, а тем более здоровья, вот и выглядел этот Степан явно старше, чем было на самом деле. – Подожди зелень трепать, тут жинка еще картохи подкинула, все посытнее будет.

– А ты что же, Степан, не составишь компанию? – не хотелось есть одному, да еще и чужую пищу.

– Так я только из дому выехал, наша деревня в пяти верстах на восходе.

– Спасибо, – коротко поблагодарил я и взял картошину в руки. Чистить не стал, она же вареная, чего со мной будет? – Чем занимаешься в миру?

– Мы с семьей из-под Бреста, что на Буге шли, когда немец повалил. Сам-то видишь, калечный я, списали меня, еще в прошлом годе. – Только сейчас я обратил внимание на ногу Степана, которую он до этого держал накрытой соломой. Точно, нет ноги, не повезло мужику.

– В бою?

– Да, – кивнул Степан. – В прошлом годе, война еще только началась, попали мы под пушечный обстрел, много полегло тогда, а я вот, видишь – живой. Хорошо еще наши коновалы мне ногу рубанули не по самое хозяйство, было бы совсем тяжко. А так ничего. Ты сам-то откель будешь?

– Так возвращаюсь я, из госпиталя иду. Тут недалеко станция, меня там ссадили. В свой полк иду, вроде как где-то рядом должен быть.

– Пехота?

– Она, родная, а ты?

– Оттуда же. Как ранили-то? Тоже пушки?

– Да не, пулю поймал, вот заштопали, отлежался, да и в путь-дорожку.

– Серьезно, – вздохнул Семен. – Ладно хоть целый.

– Твоя правда, – вздохнул теперь и я, – иначе бы и не встретились с тобой, – и мы вместе рассмеялись.

– Я тебя подброшу, на телеге-то мне крюк сделать ничего не стоит, успею.

– Вот за это тебе спасибо наше, солдатское, Семен. Триста лет живи, жену и детей радуй. Есть свои-то?

– А то как же! – важно ответил Семен. – Двое пацанов. Сорванцы, спасу нет. Но помогают уже, хоть и молодняк еще совсем.

– Это хорошо, – киваю. Везде жизнь есть, даже в годы войны. Деревня сейчас не та, что будет в конце века. Тут все сейчас свое, и молоко, и мясо, и овощи. Только работай, не ленись, все будет. А калечному, конечно, тяжело. Здоровому-то тяжко, ежели один, без помощников, а уж в таком виде… Труд на земле никогда не был легким, но трудились для себя. Понятно, что оброки, налоги и прочее, но все же именно для себя. Никто бы не стал корячиться и рвать жилы на барина так, как трудится для себя и семьи. Дворяне, конечно, охреневали, вытягивая из крестьян все до последней нитки, им-то гулять нужно, деньги нужны, а мужикам работать приходилось за троих. Б…ство, если честно. Да и в будущем будет все именно так же, только называться будет по-другому.

Так, под непринужденную болтовню мы и ехали. Лошадка ковыляла себе неспешно, да и не гнал ее Семен. Видно было, что повидала работяга немало, бережет он ее. Да и как не беречь, скотина для селян всегда была членом семьи, кормилицей, не важно, корова, курица или лошадь. Знаете, как на фронте мужики из деревень переживают за кавалеристов? Им лошадей жаль, за что четвероногим такое наказание?

Когда выехали из-за деревьев на большое поле, возница указал куда-то в сторону.

– Вон туды тебе. – По лицу этого настоящего человека было видно, что он очень сильно переживает, наверное, и сам бы пошел в армию, если б взяли.

– Спасибо тебе еще раз, друже. Береги семью, ну и сам, конечно, по возможности.

– Дайте им там жизни, проклятым. Свечку за тебя поставлю.

Вот так. А как же чуть позже большевики будут учить, что Бога нет? Кто им поверит? Здесь люди, на земле живущие, испокон веку в него верят. Как же все-таки умудрились заставить людей церкви громить и попов резать? Или такие сейчас попы, что народ только команду «фас» ждал? Вспоминая будущее, поморщился, там такие же попадались, хотелось раскулачить их по полной программе. Самые настоящие хапуги, а не служители церкви. Служили они только одному, себе. Дорогие машины, коттеджи в элитных поселках, ничего гады не стеснялись. Людей в церкви зазывали, как в цирк, мля, а сами наверняка и «Первую книгу» не читали ни разу. Сколько раз видел, какие служки в церква. Сплошь молодые мальчики, тьфу ты, противно даже.