– Держись, сынок. – Руки, сильные, грубые мужские руки подхватили маму и понесли в дом. Глядя в спину того, кто мне помог, я последовал за ним. Мужчина был невысок, средней комплекции и возрастом ближе к пенсионному, то есть годам к шестидесяти. Скуластое и морщинистое лицо выдавало в нем работягу, трудившегося всю жизнь на очень тяжелой работе. Да и где ее сейчас найдешь, легкую-то? Офисов с кучей бездельников в белых рубашках тут нет, да и появятся не скоро; слава богу, тут все делают руками.

В доме мужчина быстро достал из какого-то шкафчика бутылку, почему-то я сразу подумал, что в ней водка, и дал глотнуть матери прямо из горла. Та мгновенно закашлялась и даже оттолкнула мужчину.

– Ну вот, пришла в себя, – констатировал он.

– Пашка, ты очумел? – мама смотрела на мужчину вытаращенными глазами, из которых текли слезы, в этот момент она почему-то показалась мне некрасивой. Горе не красит женщину, она как будто мгновенно постарела, лицо осунулось, ярче стали выделяться морщины и в волосах появилось больше серебра.

– Лида, надо уходить, немец близко. Василич из Бреста ко мне утром завалился, говорит, убивают всех подряд, без разбора. Старики, дети, женщины, всех под молотилку, этому зверью все равно.

– Вот и поезжай, – фыркнула мама. – Мне надо мужа похоронить. Да и куда мне уезжать? Мои-то в Казани!

– Дура баба, кого хоронить? Ты же была у складов, там завал месяц разгребать нужно, думаешь, осталось что-то, что хоронить можно? – взмахнул руками мужчина.

– Захар, не уходи никуда, не хватало еще и тебя потерять! – обратилась ко мне мать, видя, как я начинаю пятиться.

– Хорошо, – кивнул я и направился к выходу из комнаты.

– Почисти картошки, я отварю попозже, – бросила мне вдогонку мама.

Пошел на кухню искать картоху, откуда мне знать, где она лежит? Порыскал по всем темным местам – пришла в голову мысль о подполе. Точно, почти по центру кухни из доски пола торчало железное кольцо. Потянув на себя, сдвинул крышку, которой был закрыт вход в подпол. Крышка, как и весь пол, была сбита из довольно толстых досок, поэтому оказалась увесистой, но я справился. Заглянув вниз и поняв, что там темно, стал искать чем бы посветить. На одной из узких полочек, над столом у окна, нашел небольшой огарок свечки, закрепленный на маленьком куске древесной коры, а рядом спички. Запалив свечку, подивившись на эти самые спички, полез в подпол. Спички удивили внешним видом. Во-первых, толстые, а во-вторых, коробок был как будто из фанеры, прочный и большой.

Осветив немногочисленные полки в подполье, разглядел банки с соленьями и вареньями, какие-то веники, висящие на стене, а также стоящий на полу деревянный ларь.

– Наверное, тут, – тихо прошептал я и открыл крышку. Картофель оказался именно здесь, старый, видимо прошлогодний, для свежего-то еще рановато, конец июня только. Длинные ростки и вид клубней вызвали непроизвольное желание поморщиться. Набрав в руки немного, ладони-то еще маленькие, попутно раздавив в пальцах пару картофелин, гнилые попались, я начал вылезать наружу. На кухне, недолго думая, подхватил небольшую корзинку, попалась на глаза, полез назад и набрал почти целую, еле вытащил. Появилась новая проблема, не знал, как ее помыть. На лавке стояли два ведра, накрытые крышками, вода в них была чистой, просто кристальной. Вновь пытаюсь осмотреть кухонную утварь и нахожу ковшик, железный и старый, но надраенный до блеска. Зачерпнув воды из одного ведра, в котором было поменьше, начал мыть картоху. Ножи я видел ранее, поэтому спустя пятнадцать минут начистил целый чугунок, взятый с печки. Для незнакомых пальцев работа была привычна, а вот сами пальцы пока для меня не очень. Налив в него воды, остановился. А как печь растопить, тут нет газовой плиты, не то время. Спасла положение мама, появившаяся из-за шторки, отделяющей кухню от комнаты.

– Молодец, сынок, давай я сама дальше, – произнесла она спокойно, но выглядела отрешенной.

– Мам, ты только огонь разведи, дальше я сам.

– Что сам? – женщина вскинула на меня свои красивые некогда глаза.

– Сварю, – пожал я плечами.

– Ладно, – так же, как и прежде, спокойно ответила мама.

Процесс варки картофеля был нехитрым, хоть и отличался от знакомого мне, но только тем, что вместо газовой плиты тут была печь. Мама все это время была в комнате, мужчина, которого она назвала Павлом, давно ушел, а она просто лежала на кровати.

– Ты давай, Захарка, сам поешь, я что-то плохо себя чувствую, – пролепетала она, показавшись на минуту, когда я гремел посудой, сливая воду из чугунка.

– Тебе бы тоже поесть, мам, – заметил я.

– Не хочу, сынок. – Она вновь скрылась за ширмой, а я решительно двинул в подполье. Я там на полочке грибочки в банках видел, наверняка соленые, аж слюни потекли.

Как прошло полдня, я и не заметил. После плотного обеда, картошка с солеными грибами зашла как по маслу, я сидел у открытого окна на лавке и смотрел на улицу. Суета не прекращалась, все куда-то бегут, спасаются видимо. Возле калитки, незаметно для меня, появились две женщины, даже окликнули меня.

– Захар, где мать? – спросила та, что была ближе к дому.

– Лежит, плохо ей, – ответил я, разглядывая женщин. Знатные такие красавицы, в каждой под сотню чистого веса, но толстыми они не выглядели, скорее – коренастыми. Видели женщин, которые на олимпиадах ядро толкают? Вот такой же типаж.

– Скажи, на работу не надо, директор уехал, сказал и нам всем бежать. Горсовет весь день машины грузит и отправляет, людей не берут, только документы да барахло свое тащат. Вы сами-то как, поедете?

– Не знаю, как мама решит, – ответил я.

Женщины ушли, я сидел в размышлениях. Все они правы, все, кто уже нам с матерью советовал уезжать, да только поедет ли она? Узнал я наконец и место моего сегодняшнего нахождения. Город Кобрин, блин, мы же сразу по дороге от Бреста, который будут долго оборонять, но нас захватят буквально сегодня-завтра. Жить под немцами? А как? Они ж тут всех под нож пустят, а жить дадут только тем, кто сотрудничать станет. Черт, ну почему я такой маленький… Руки ощупали тело в такт мыслям. Ну, первый взгляд был ошибочным, тело хоть и детское, тощее, но крепкое, жилистое. Видимо, жизнь в это время, да еще и в частном доме, не давала расслабиться. Или это батя, которого я так и не увидел, старался меня нагружать работенкой, от которой тело и окрепло. Взять хоть тот же чугунок с картошкой, весит он немало, но я с ним довольно легко справился. Эх, времени бы чуток, вспоминая то, чему учился в своей жизни, там, в будущем, я бы привел это тело в порядок быстро, только теперь уже не перестарался бы. Это там я в шестнадцать лет был мастером спорта по силовому троеборью и гиревому спорту, кандидатом в мастера по плаванию, здесь такого не будет.

Спать мы легли рано, стало банально страшно. Всякое движение по улице перед домом закончилось, грохот стрельбы и взрывов тоже, поэтому мама приняла, как мне подумалось, самое верное решение. Спать. А наутро, около восьми где-то, я лежал на печке за занавеской и трясся. Сначала до ушей донесся рокот двигателя, затем он сменился на топот во дворе, и вот я отчетливо слышу, как кто-то грузно пробирается по сеням и вот-вот окажется в комнате. Слышу, как упало ведро, невнятную речь и вновь глухие шаги по дощатому полу.

«Ну, за что мне все это, а?»

– Эй, баба, давай еда! – слова с настолько ужасным акцентом были произнесены безапелляционным тоном. Я дрожал, но все же нашел в себе силы и медленно оттянул край занавески. Огромный, в серой форме, как в кино прямо, немец стоял перед матерью и скалился. Конечно, они тут себя уже хозяевами чувствуют. Кстати, я был немного удивлен и разочарован в немце. А где знаменитое:

«Яйки, млеко, сало!»

Немец потребовал еды, назвав мать бабой, видимо, словарный запас не позволяет нормально общаться. Я, кстати, из прошлой жизни немецкий неплохо знаю, но, видимо, из-за нового, молодого мозга говорить не могу, попробовал, получается хрень какая-то. Зато понять могу почти все, знания-то никуда не делись, лишь бы говорили не очень быстро. Думаю, и говорить смогу, но позже.

Я было уже успокоился, ну, получит сейчас фриц еды и свалит, тем более заявился он в одиночку, когда действие в комнате пошло в неправильном ключе. Сначала до меня донеслась возня, и когда я вновь оттянул занавеску, мне поплохело. Фриц схватил мать и пытался ее поцеловать, кажется. Мама активно сопротивляется, ругаясь и отталкивая здоровяка, тот же лезет и лезет, держа женщину одной рукой за горло, а второй лапая грудь.

«Бац!» – есть контакт. После очередного маминого беспомощного тычка фриц съездил ей по щеке, кажется, ладонью.

Я слетел с печи как молния и, подлетев к фашисту, начал дубасить его по спине своими хилыми ручонками. Тот даже не обернулся посмотреть на этакую назойливую муху, а попросту отмахнулся от меня так, что я улетел в другой конец комнаты. Мама запричитала, а фриц продолжил ее хватать за разные места. Это все я наблюдал, сидя под стеной, по которой только что сполз. Болели скула, этот гад попал мне по ней, и спина от удара о стену. И тут мне в глаза бросился один предмет. Точнее, их было больше одного, но этот… Фашист повалил маму на пол и уже навалился сверху, пытаясь что-то сделать, скорее всего, раздвинуть ей ноги, так как возился где-то в том месте, а вот его снаряга лежала возле стола. Главным предметом, что заинтересовал меня, была винтовка. Темно-коричневая, почти черная, она и пугала, и манила к себе одновременно. Я буквально на цыпочках подкрался к столу и хотел схватить оружие, но не тут-то было. Винтовка была очень тяжелой для меня, то, что у меня ничего не получится, я понял быстро, едва потрогав оружие. Что делать, не приходило в голову, и, все же собрав все силы в одно действие, я смог стащить и даже удержал винтовку в руках. Ствол тянуло вниз, я с трудом удерживал оружие, но что делать дальше, не знал. Смешно, но я только сейчас осознал, что, если выстрелю, застрелю и мать, пуля легко пробьет оба тела, это я помню из прошлой жизни. Точнее, помню характеристики винтовки и патрона.

То ли я все же нашумел, то ли немца что-то насторожило, но в какой-то момент он вдруг обернулся и начал слезать с матери.

– Беги, Захарка! – крикнула она, пытаясь вскочить. А фриц уже был возле меня.

Нажал спусковой крючок я как-то машинально, как будто делал это и раньше. Нажал и понял, что на самом деле ничего я не нажал, вот такой каламбур. Мне банально не хватило сил продавить тугой спуск немецкой винтовки. В следующий момент рука немца ухватилась за ствол и рывком дернула его на себя. О том, чтобы удержать оружие, не могло быть и речи. Фриц заржал в голос, ну и противный же у них и язык, и смех, а затем как держал винтарь за ствол, так и ткнул меня обратным концом прямо в лоб. А другой конец винтаря это окованный приклад. Звезды, говорите, видно, когда получаешь по лбу? Вранье! В глазах моментом потемнело, и я отключился.

Сколько я был без сознания, не имею представления, но пробуждение было очень тяжелым. Рвало меня как из пожарного шланга. Дико болела голова, во рту помойка, перед глазами разноцветные круги.

– Сынок, сынок, ты слышишь меня? – донесся как сквозь вату голос матери. Она потрепала меня по щекам, и слух тут же обострился, поэтому на следующий вопрос матери я ответил не в тему.

– Мам, не кричи, пожалуйста, голова сейчас лопнет, – сказал я таким тоном, каким привык говорить в своем времени. Поймав взгляд матери, удивленно-испуганный взгляд, надо заметить, я добавил: – Очень больно, мама.

– Потерпи, сынок, сейчас я тебе тряпицу сменю, холодное поможет. – Она и правда быстро стащила у меня со лба тряпку и, намочив ее в тазу, стоявшем рядом со мной, почти не выжимая вернула ее на мой многострадальный лоб. Стало и правда легче.

– Мам, а где этот гад? – спросил я о том, что меня мучило. Хотелось спросить другое, успел ли этот козел сделать с матерью что-нибудь плохое, но я постеснялся. Не знаю, сколько времени я отсутствовал, немец мог и совершить то, что задумал.

– Вон лежит, отходит уже, – зло зыркнула куда-то в сторону мама, и я увидел на ее глазах слезы. – Сволочь, чуть не убил тебя!

– Мам, да я нормально, ты сама-то как? Что он тебе сделал?

– Ничего, мой мальчик, ничего. Если бы не ты, то сделал бы, а так все хорошо.

– Мам, а ведь его хватятся, наверное? Он же не один в городе…

– Бежать надо, сынка. Дождемся ночи и уйдем. Через огород к пруду выйдем, а там через улицу роща, ищи нас там!

Решили, чтобы не рисковать, стащить на всякий случай немца, который все же отошел в иной мир, в подпол. Пока ворочали, спросил у матери, как она с ним справилась. Оказалось, пока он на меня отвлекся, она его по башке ухватом огрела. Как уж так попала, не знаю, но не пробив голову, сломала этому черту шею. Похрипел он минут десять тогда и сдох, собака, а я в первый раз увидел труп человека. К вечеру на обоих накатил отходняк. Пока прятали немца, прибирали дом, вроде и ничего было, а как успокоились, началось. Сначала я после перекуса вдруг переблевался, это не вовремя вспомнил о фашисте. И почти сразу за мной мама. Плохо было обоим настолько, что не могли голов оторвать от тазиков, и это нас спасло. Мы, склонившись над двумя тазами, рыгали, вытирали слезы и вновь рыгали, когда открылась дверь и в комнату ввалились сразу два немца. Увидев нас, они загомонили что-то на своем собачьем языке и рванули прочь. Представляю картину, которую они застали. Мы ведь не только над тазами сидели, вокруг, на полу, довольно грязно, а убирать сил нет. Вонища стоит… Вот фрицы и сбежали, а мы спустя пару минут оклемались разом. Представляю, что они подумали, картина полностью укладывалась в их мировоззрение: русские – свиньи.

– Захарка, ты как, сынок? – спросила мама, приводя себя в порядок и вытирая губы мокрым полотенцем.

– Нормально, мам, но есть еще долго не смогу.

– Я тоже. Темнеет наконец. Как назло, сейчас самые короткие ночи стоят, но думаю, успеем.

– Мам, давай оружие немца возьмем? – предложил я.

– А зачем? Поймают с ним, сразу убьют, да и не умею я им пользоваться, а у тебя пока сил мало, не справимся.

– Ты права, – кивнул я. Действительно, а на фига нам эта бандура? Вот ножичек от винтовки я заныкал. Тоже опасно тащить с собой, но хоть какое-то оружие. Вряд ли я смогу им воспользоваться, надо реально смотреть на вещи, но вдруг выменять удастся на что-нибудь нужное?

Едва вокруг стало тихо, мы с мамой, собрав нехитрые манатки, помчались прочь из города. Хорошо, что жили практически на окраине, частный сектор, так сказать. За нашим огородом пруд и соседский участок, а за ним уже небольшая роща. Пробрались тихо, пришлось попотеть, однако луна светит, да и так ночи светлые. Возле пруда остановились, я сам попросил маму искупаться.

– Мам, ну воняет от нас, сил нет. А если немцы собак пустят по следу, по такому запаху они нас сразу найдут.

– Дело, сынок, говоришь, да только мыться-то нечем. Но все же ты прав, давай хотя бы сполоснемся и одежду сменим, я тоже себя чушкой ощущаю.

Я первым залез в пруд, раздевшись донага. Мама не смотрела на меня, а больше и не увидит никто, да и было бы там чего стесняться. Быстренько окунулся, потер тело и потрепал волосы, довольно длинные они у меня, я такие никогда не отращивал. Вылез, мама подала мне белье, которое захватила с собой, я оделся и стал смотреть вокруг, нет ли кого. Тем временем и мама, скинув с себя легкий летний сарафан, а затем и белье (я не смотрел, понял, когда увидел, как одежда упала рядом), зашла в воду.

– Ой, как ты в ней плещешься, холодная! – фыркнула мама, дрожа от холода. Если честно, я тоже заметил, что вода на удивление еще не прогретая, хотя почти июль на дворе. Но позже из рассказов матери я понял, что этот пруд всегда такой, она мне раньше даже запрещала на него ходить.

Пройдя рощу, мы оказались на отличном заливном лугу, я даже засмотрелся, как лунная дорожка освещала блестящую от росы траву. Высокая, мне по горло будет, она мгновенно сделала нашу одежду мокрой, но было не холодно.

– Нужно к лесу уходить, а то враз поймают, – проговорила мама и, сменив направление, пошла быстрее.

К лесу мы вышли посреди ночи и решили остановиться. Все же, промокнув от росы, мы прилично так замерзли, да еще и купание это… У мамы в вещах оказался коробок со спичками, и я обрадовался. Быстренько набрав сухих мелких веточек, я тут же развел костерок. Когда стало светлее вокруг огня, насобирал уже веток посерьезнее. Опасно, конечно, мы даже не углубились в лес как следует, так, прошли метров двести и остановились, но холод брал свое.

– Одежды больше нет, Захар, но я сейчас высушу ту, что прополоскала в пруду, подбери колья, надо развесить.

Я мигом сообразил, что мама имеет в виду, и принялся ломать ветки рябины, растущие вокруг. Сырая рябина ломается плохо, намучился прилично, но пять штук все же добыл и, притащив, повтыкал вокруг костра, как указала мама.

– Что ж нам делать-то теперь, сынок? – мама сидела на земле, опустив голову, а мне отчаянно хотелось ее утешить. – Папки больше нет, немцы, война… Может, я неправильно поступила?

– Когда? – не понял я.

– Ну, с этим немцем, – мама мотнула головой в сторону. – Может, не надо было сопротивляться, глядишь, так и жили бы дальше.

– Мам, ты чего, он же тебя чуть не убил? – вытаращил я глаза.

– Да не, сынка, не убить он хотел, – мама горько ухмыльнулась и продолжила: – Солдаты они, в армии баб нет, вот ему и захотелось. Снасильничал бы меня, но убивать не стал бы, я думаю, вроде сначала не злой был.

– Мам, – меня просто корежило от ее слов, – ты все сделала верно. Думаю, папа бы похвалил!

– Папа… – многозначительно покачала головой мама. – Да, Захар, ты прав. Да и противно это, ты еще не понимаешь пока…

Все я прекрасно понимал, фриц хотел тупо изнасиловать мою новую маму, как такое может быть не противным? Она же не девка какая-нибудь шалавистая, а семейная, хоть и вдова теперь. Да и кому изнасилование может понравиться? Только козлу насильнику, нормальному человеку от этого противно.

Одежка высохла быстро, мама начала переодеваться, и снова даже не попросив меня отвернуться. Я сначала и не обратил внимания на ее возню, а когда скосил глаза и увидел… Черт, какие-то уж слишком простые нравы тут, в этом времени. Каким бы ребенком она меня ни считала, но все же я пацан, мне десять лет, скоро одиннадцать. Отвернувшись, я и сам сменил одежку и повесил сырую на колья.

– Долго тут нельзя сидеть, слышишь, опять грохотать начали!

Забрезжил рассвет, ночь заканчивается, мы уже были сухими, и мама предложила идти дальше.

– А куда? – спросил я.

– Отойдем немного подальше от города, будем искать людей. Должны же бежать люди от войны, видел, сколько через Кобрин шло?

– Ага, много, – кивнул я.

Когда стало светло, идти по лесу было легко и приятно. Через пару часов пути случилось то, что вновь сыграло злую шутку со мной и мамой. Возле кромки поля, на которое мы случайно вышли, наткнулись на четверых солдат. Это были наши, красноармейцы. Все грязные, как чушки, в бинтах и тряпках, пропитанных кровью, было непонятно, как они сюда вообще зашли.

– Кто такие! – Нас с мамой встретили стволы двух винтовок, направленные в нашу сторону.

– Беженцы мы, – быстро ответила мама, прижав меня к себе.