Цитаты из книги «Девяносто третий год»

Если вы откажетесь от этого нашего предложения, то слушайте: вы можете атаковать башню только двумя способами, – или через пролом, со стороны леса, или через мост, со стороны холма. Здание на мосту – трехъярусное. В нижний этаж я, Иманус, говорящий с вами, велел поставить шесть бочек смолы и сто пуков сухого вереска; в верхнем этаже навалена солома, а в среднем хранятся книги и бумаги. Железные ворота между мостом и башней заперты и ключ от них у господина маркиза; я же просверлил в полу под воротами отверстие и провел через него пропитанный серой фитиль, один конец которого опущен в одну из смоляных бочек, а другой – находится у меня под рукой, в самой башне, и я могу зажечь его, когда мне заблагорассудится. Если вы откажетесь нас выпустить, мы поместим троих детей во второй этаж мостового здания, между ярусом, в который проведен фитиль и где хранится смола, и тем, в котором сложена солома, затем мы запрем за ними железные ворота. Если вы поведете атаку со стороны моста, то вы сами подожжете здание; если вы поведете ее со стороны пролома, то его подожжем мы; а если вы поведете ее одновременно и со стороны моста и со стороны пролома, мы подожжем его сообща; но в любом случае трое детей погибнут. Теперь от вас зависит – принять наше предложение или отвергнуть его. Если вы его примете, мы немедленно уходим; если вы его отвергнете, дети умрут. Выбирайте!

Стоявшая рядом башня имела мрачный вид. Она господствовала над этой изящной постройкой своими суровыми очертаниями. С ее верхней площадки можно было обстреливать мост. Оба этих здания составляли скорее резкий контраст, чем одно целое. Сами их архитектурные стили нисколько не были похожи один на другой. Хотя, казалось бы, два полукруга должны быть схожи, но между классическим архивольтом и романским полукругом существует громадная разница. Эта башня, настоящее место которой было бы в темном бору, являлась довольно странной соседкой для этого моста, который хоть сейчас переноси в Версаль. Можно ли представить себе Алана – Всклокоченную Бороду, шествующего под руку с Людовиком XIV? Эти две величественные, каждая по-своему, постройки производили, стоя рядом, какой-то резкий диссонанс.

Впрочем, неохотно разговаривали не только о Лантенак, но и о Тельмарке. Бретонские крестьяне, народ по природе подозрительный, недолюбливали Тельмарка. Он казался им подозрительным. И чего это он постоянно глазеет на небо? Что он делал и о чем он думал, оставаясь в течение целых часов неподвижным? Это был, без сомнения, странный человек. В этой стране, охваченной пламенем гражданской войны, где все думали только об одном – об опустошении, где все занимались только одним – резней, где у каждого только и было на уме, что сжечь дом, перерезать целое семейство, разграбить почту, разнести селение, устроить засаду или вовлечь неприятеля в западню, перебить как можно больше народу, – этот отшельник, углубившись в созерцание природы, собирая травы, занимаясь исключительно цветами, птицами и звездами, являлся, очевидно, человеком опасным или же сумасшедшим; он не прятался ни за какой куст, не пытался подстрелить кого-нибудь из ружья. Понятно, что его все боялись.

Этот Гуж ле Брюан оставил по себе некоторый след в истории. Он имел два прозвища: «Истребитель синих», благодаря беспощадным убийствам, произведенным в рядах республиканцев, и «Иманус», благодаря тому, что в нем было что-то неестественно-ужасное. «Иманус» – слово, происходящее от латинского «immanis», – слово нижненормандское, обозначающее нечеловеческое, как бы сверхъестественное безобразие, демона, сатира, лешего.

Лантенак ненавидел Говэна всеми фибрами своей души: во-первых, за то, что тот его побеждал, а во-вторых, за то, что он был ему родственник. И что за фантазия пришла этому Говэну, этому молокососу, стать якобинцем! Да к тому же еще он был наследник Лантенака, так как у последнего не было детей, и он когда-то считал Говэна как бы своим сыном. «О-о, – ворчал про себя дядюшка, – если он попадется в мои руки, я убью его, как собаку!»

– Видите ли, в чем дело, гражданин, – продолжал трактирщик. – Мы, жители городов и местечек, стоим за революцию, поселяне – против нее; другими словами, мы – французы, они – бретонцы. Это борьба горожан против мужиков. Они называют нас мещанами, мы их называем мужланами. Дворяне и попы стоят за них. – Ну, однако же, не все, – проговорил всадник.

– Да, это уже не гражданская война; это – война семейная. Впрочем, оно так и лучше. Обновление народов может совершиться только этой ценой, – и затем, не спуская глаз со второй афиши, он поднес руку к шляпе и отдал ей честь.

Но кто же дерется? – «Бывший» с «бывшим»; один «бывший» дерется за республику, а другой – за короля.– Да ведь уже нет больше короля.– Все равно: есть дофин. И любопытнее всего то, что оба «бывшие» – родня между собой.Всадник внимательно слушал его. Трактирщик продолжал: – Один молод, другой стар; племянник сражается против дяди. Дядя – роялист, племянник – республиканец; дядя начальствует над белыми, племянник – над синими. Ну, эти-то уж не пощадят друг друга, нет! Вот увидите! Это – борьба не на жизнь, а на смерть. Хотите ли знать, гражданин, какими любезностями они обмениваются? Прочтите-ка вот эту афишу; старик велел расклеить ее повсюду, на всех заборах, на всех деревьях и даже на моей двери.

существует та зависящая от среды разница, что первые почти всегда борются за идею, а вторые – за предрассудок. Первые парят, вторые ползают; первые сражаются за человечество, вторые – за пустыню; первые жаждут свободы, вторые – одиночества; у первых во главе общие интересы, у вторых – частные; первые имеют дело с безднами, вторые – с трясинами; первые – люди потоков и пены, вторые – люди стоячих вод, гнездилища лихорадок; у первых над головами – небесная лазурь, у вторых – хворост; первые облиты светом, вторые окутаны потемками. Горы и равнины порождают разных людей. Гора – это цитадель, лес – это засада; первая синоним смелости, вторая – коварства. Еще люди древнего мира помещали богов на вершинах гор, а сатиров – в лесной чаще. Сатир – это дикарь, полубог, получеловек. В свободных странах мы находим Апеннины, Альпы, Пиренеи, Олимп. Парнас – это опять же гора. Монблан был колоссальным союзником Вильгельма Телля; индийские поэмы сложились у подножия Гималайских гор. Греция, Испания, Италия, Швейцария богаты горами; Кимврия, Германия, Бретань – лесами. Лес – это синоним варварства.

Были две Вандеи: большая, которая вела войну в лесах, и малая, которая вела ее в кустах; именно это и отличает Шаррета от Жана Шуана. Малая Вандея была наивна, большая – испорчена; во всяком случае первая была симпатичнее.