Лосёнок

Ещё в детстве я полюбил животных, особенно домашних. Так, скорее всего, случилось потому, что у многих моих приятелей дома жили собаки и кошки. Мне тоже хотелось кого-нибудь завести, только мама не разрешала. Однако читать о зверях мне никто запретить не мог. Конечно, поначалу я отыскивал книги именно о собаках и кошках. Затем, пристрастившись к чтению, я стал уделять внимание и другим животным. Кто-то из зверей нравился мне больше, кто-то меньше. Так, например, змеи и пауки вызывали у меня отвращение, а вот пушистых уютных кроликов хотелось погладить и потискать. Полюбил я и северных оленей. Они казались мне очень красивыми. К тому же именно они, запряжённые в сани, возили по свету Деда Мороза перед Новым годом. А ещё я прочитал, что в наших краях тоже есть олени. Только имя им – лоси. Эти лоси крупнее северных оленей. И рога у них огромные. А большущие рыхлые носы похожи на мой собственный.

И вот однажды из передачи по радио я узнал, что лосей осталось совсем мало. Я расстроился и спросил папу, ведь он у меня всё знал:

– Скажи, это правда, что лосей почти не осталось?

– Правда, – кивнул папа.

– И скоро их совсем не будет?

– Я думаю, люди помогут им выжить, – не слишком уверенно произнёс папа.

– А если нет? Знаешь, папа, давай сходим в зоопарк. Я хочу увидеть живого лося.

– Обязательно сходим. Обещаю. Только не сейчас, – лицо папы стало серьёзным.

Но время шло, а мы в зоопарк так и не собрались, папа был постоянно занят. Закончилась зима, подошла к концу весна. Наконец наступил июнь, и меня увезли на дачу. Я совсем загрустил: «Сколько мне ещё ждать? Неужели я никогда не погляжу на лося?»

Прошло ещё несколько дней. В воскресенье, выйдя с утра из дома, я вдруг увидел: по нашему участку расхаживает небольшого роста зверь на длинных тонких ногах, похожий на лошадку. У зверя было крепкое мускулистое тело и большой нос, похожий на мой.

– Папа! Папа! – закричал я. – Погляди, кто это к нам забрёл?

– Кто? Где? – зевая, высунулся из окна папа. Он вчера поздно приехал из города и не выспался.

– Вон у забора стоит, листья с куста объедает.

– Ба! Да это же лосёнок! – удивился папа.

– Ты уверен? – спросил я.

– Ещё бы! Вон у него рядом с ушами небольшие, покрытые шерстью, наросты. Это будущие рога. Только откуда здесь этот лосёнок взялся?

– Видно, ты, когда вечером приехал, забыл калитку закрыть, – догадался я.

– Бедный, он заблудился, – пожалел лосёнка папа, а потом, усмехнувшись, добавил: – Но раз уж лоси появились в наших краях, значит, их опять стало много. Так что теперь нам с тобой ни к чему идти в зоопарк.

Я хотел было папе возразить, а потом подумал: «Папа прав».

Лосёнок меж тем, наевшись листьев, отошёл от куста и неспешно двинулся к распахнутой калитке. Мы не стали его задерживать. Ведь о нём наверняка волнуется его мама-лосиха.

Мой кот

Он приходит, едва я сажусь к компьютеру, и тут же требует, чтобы я взял его на колени. А если я этого не делаю, то, совершив несколько кругов вокруг моих ног, он вспрыгивает сам, по-хозяйски устраивается, прилаживается, чтобы было удобней, и, наконец, замирает, опустив тяжёлую голову мне на левую руку, или же принимается обеими лапами эту руку выдаивать, судя по всему принимая её за материнскую грудь. Почему-то он всегда ложится головой именно в левую сторону. Объяснения этому найти не могу. Зато легко могу понять, почему он обязательно приходит ко мне именно в такой момент. Просто ему очень не нравится, когда я работаю и не занят им, ведь мерзавец точно знает, что он в нашем доме главный. Глаза кота, обычно зеленовато-жёлтые, похожие на блестящие в воде морские камушки, в такой момент слегка прикрыты. Правой рукой я глажу его мягкую, необычайно приятную на ощупь рыжую спинку, затем приподнимаю его голову, целую его в нос и слышу, как он при этом то ли стонет, то ли урчит от удовольствия. Однако пора за работу! Приловчившись, я стучу по клавишам компьютера одной рукой. Так печатать неудобно. Но чего только не сделаешь ради счастья лишнюю минуту подержать своенравного красавца. На какое-то время он по-настоящему засыпает, тело его размякает, расплывается, обволакивая тестом мои колени, и кажется, что кот так будет спать вечно. Однако уже спустя каких-нибудь пять минут он резко дёргается, вонзает в меня, отталкиваясь, свои острые коготки, соскакивает на пол и несётся куда-то, словно его ждут неотложные дела. Ему больше нет дела до меня. Но я не обижаюсь. Почему? Да потому что я его люблю.

Ежиная история

Поздний июньский вечер. В темноте я иду из дачного дома на летнюю кухню по узенькой тропке, петляющей меж кустов. С неба серебристым светом слабо подмигивают мне редкие звёздочки. С обеих сторон тропки ярче звёздочек светятся, ничего не освещая, зато наполняя воздух сладким ароматом, мириады цветков жасмина. В такой вкусной темноте идти приятно, но слегка боязно. А вдруг кто-нибудь притаился в густых зарослях? И верно, неожиданно я слышу негромкое топ-топ-топ, шлёп-шлёп-шлёп. Сердце в груди замирает. Кто это проник на наш дачный участок? Кто меня пугает? Не вор ли? Нет, для вора шажки слишком мелкие, быстрые. Словно топает маленький гном. Отважно делаю несколько неверных шагов в сторону звуков. Шлёпанье замирает. Но едва я останавливаюсь, вновь возобновляется, только становится ещё более быстрым. Топ-топ-топ, шлёп-шлёп-шлёп – раздаётся уже вдалеке, там, где шуршит и качается трава. Испуг проходит. Я делаю ещё несколько шагов. И тут звук пропадает окончательно.

В тот вечер я так и не узнал, кто был в нашем саду. Зато следующим утром виновник моего невольного страха вновь затопал – шлёп-шлёп-шлёп – на этот раз совсем близко от меня. Раздвинув траву, я увидел ежа. Крупного, ушастого, во всю длину утыканного серыми с белым иголками. Заметив меня, он сначала зафыркал, словно норовистая лошадь, а потом свернулся в колючий шар. Мол, попробуй, достань меня теперь. Я положил на него ладонь, легонько погладил, чтобы не уколоться, длинные иглы. Ёж лежал не шевелясь. Тогда я сходил на кухню, принёс и поставил рядом с ним блюдце молока. Но ёж по-прежнему не двигался. Лежал, словно мёртвый. Тут меня позвала мама. Когда минут через десять я вернулся, ёж исчез. Блюдце было перевёрнуто кверху дном, а вокруг разлилась уже подсыхающая белая лужица.

На следующий день никакого топанья в саду я не слышал. Тем не менее под яблоней рядом с летней кухней я снова поставил блюдце молока. Вскоре невдалеке послышалось знакомое топ-топ-топ, и ёж, только не тот, здоровенный, вытянутый, а чуть поменьше и покруглее, прошествовал к блюдцу и принялся, как кошка, лакать молоко, нимало не смущаясь, что я совсем рядом. Затем, напившись, этот бесстрашный ёж, лишь слегка на меня взглянув и издав тихое: «Уф-ф, уф-ф», неспешно, по-хозяйски, двинулся под малинник. Вскоре его топанье раздалось возле самой кухни и вдруг пропало. Когда я, подойдя, заглянул в это место, то увидел в самом низу, под стенкой, где оторвалась доска, лаз, уводящий под пол. И тут меня осенило: «Да это же приходила ежиха, жена вчерашнего ежа! А под полом они, наверно, живут».

С этого дня меня перестали страшить неожиданные ночные топанья. А ежи до того мне понравились, что я готов был кормить их с утра и до вечера. Теперь во второй половине дня под яблоней ежи находили не только блюдце, но и миску. Блюдце, конечно, с молоком, а миску со всевозможной едой: гречкой, варёной картошкой, мясом. В общем, с тем, что у нас с мамой было на обед. И обычно к утру всё было съедено и выпито. Правда, заправлялись ёжики на всякий случай почти всегда по ночам, когда их никто не видел.

Однажды мама сварила манную кашу. Как всегда кашу не доели. И остатки её, переложив в небольшую кастрюлю, мама поставила в крапиву. Дело в том, что в тот день на даче отключили свет, и холодильник не работал. А в крапиве, как известно, продукты меньше портятся.

Спустя какое-то время я услышал в зарослях глухой стук и чьё-то шебуршание. Каково было моё удивление, когда, подойдя поближе, я увидел, что крышка от кастрюли валяется в траве. А в самой кастрюле, цепляясь за её край передними лапками и беспомощно болтая задними, висит, пытаясь выбраться, ежонок. Мордочка его – рот, нос и даже крохотные ушки – были перемазаны кашей. А рядом, пытаясь кастрюлю опрокинуть, толкая её то носом, то задом, то лбом, то иголками, суетились уже знакомые мне папа-ёж и мама-ежиха. Меня они, конечно, тоже увидели, но не убежали, только как всегда зафыркали: «Уф-ф, уф-ф!» Я аккуратно, чтобы не навредить ежонку, поставил кастрюлю на бок. И сообразительный малыш тут же вылез из неё и засеменил вместе со счастливыми родителями в густые заросли сныти, не обращая на меня никакого внимания. А я вдруг подумал: «Как же ежонку удалось забраться в кастрюлю?» Однако ответа на этот вопрос так и не нашёл. Наверно, ежи умнее, чем мне прежде представлялось.

А на следующий день, как обычно, слышалось из кустов: «Топ-топ-топ, шлёп-шлёп-шлёп…»

Как я подружился с белками

Когда я был маленьким, то каждое лето проводил на даче. И там постоянно видел белок. На нашем участке было много высоченных могучих елей и сосен. Росли на участке и кусты орешника. Так что белки летом без труда добывали себе корм. Ведь они питаются орехами и семенами шишек. Белки бегали по земле, по забору, ловко перелетали с дерева на дерево, носились друг за дружкой снизу вверх и сверху вниз по стволам – играли в догонялки. Удивительно, что ни одна из них ни разу не упала. Я любил наблюдать за ними. В начале лета белки были необычайно худыми, бесцветными, с голыми, почти без шерсти хвостами. Но к июлю преображались. Становились толстенькими, плотненькими, некоторые – ярко рыжими, другие – белёсыми, словно снегом припорошенными. Их хвосты приобретали густую приятную пушистость, так и хотелось такой хвост подёргать! А карие, похожие на орешки глаза всегда горели живым весёлым огнём. Белки казались совсем ручными. Но к себе не подпускали. Тем не менее мама, слышавшая от кого-то, что белки могут больно укусить, говорила:

– Близко к ним не подходи.

Мне же после таких её слов, конечно, ещё больше хотелось с ними познакомиться. Только как это сделать, я не знал.

А маме и самой белки нравились. Она, как и я, частенько поглядывала на них и однажды сказала с волнением:

– Бедные! Как они обходятся зимой без еды?

– Они делают на зиму запасы, – сказал папа. – Те же орешки и семечки.

– Пусть лучше набивают ими свои кладовые. А летом будут есть то, что я им дам, – в голосе мамы послышалась привычная решительность.

Мама не шутила. Крышку умывальника, повешенного на высохшей ели, она приспособила под кормушку. На неё мама сыпала небольшие сухарики. Их она делала из остатков хлеба. Белки, может, потому что они белки, предпочитали белые сухарики. Чёрные часто оставляли. Ели они не на крышке, а на ближайшей над умывальником ветке. Схватит белка сухарик, сунет в рот и – скок туда. Сидит, смакует, похрустывает. Если одновременно появлялись две белки, начиналась суматоха. И сухарики сыпались с крышки на землю. А с земли белки почему-то их не брали.

Однажды мама ушла и забыла положить сухарики на крышку. Прибежала белка и давай, как заправский барабанщик, по крышке обеими лапами колотить. Недовольна. Мол, что это такое! Про меня забыли!