Часть 1. Урахайская любовница
(Царство тангутов Си Ся⁴, город Урахай⁵)

1

Сиантоли сидел в отделении для придворных, в самой дальней комнате с узким оконным проёмом почти под потолком. Перед ним лежал обыкновенный кухонный нож – всё, что он смог отыскать в покинутых слугами помещениях.

Город горел. Слышался треск и рёв пламени. Было удивительно, что в этом глиняном городе что-то вообще могло гореть. Дым проникал даже сюда, в княжеский двор, защищённый высокой стеной. Слышались вопли тангутов – растерянные крики потерявших надежду защитников города. Было ясно, что очень скоро монголы будут в княжеском дворце.

Сиантоли тоже был в растерянности. Он смотрел на нож и никак не мог решиться. Всё-таки был крошечный шанс, что атакующие пощадят его, узнав, что он не тангут, ведь его страна не воюет сейчас с монголами. Хотя, вряд ли быстрые на расправу плосколицые в пылу битвы дадут ему и рот раскрыть.

Ещё эта дурацкая одежда! Он усмехнулся, вспомнив, как отнял одеяние у бродячего торговца сушёными фруктами. Под халатом у растерянного ханьца⁶ совершенно ничего не было, пришлось дать ему какую-то рогожу с повозки и пару монет. Воины гоготали и над торговцем, и над самим Сиантоли, когда он натянул на себя вонючий синий халат и шапку. Хорошо, хоть свои штаны под халатом оставил. Сейчас он вообразил, как выглядит со стороны в этом одеянии. Перед смертельной опасностью надлежит иметь подобающую внешность.

Сиантоли скинул халат, отшвырнул его в угол, оставшись по пояс голым. Выдернул шпильку из отвратительно неудобного «под ханьца» узла на голове, с удовольствием распустил волосы, наскоро расчесал гребнем, всегда имевшемся в напоясном кошеле и заплёл косу. Потрогал бритый лоб, погладил косу, оправил пояс, нащупал на нём бронзового духа Предка, потёр его пальцами, прошептал просьбу: «Убереги меня Предок, если возможно, от смерти, или дай смерть лёгкую, если уберечь не можешь…» Вспомнилась поговорка деда: «Не спеши умирать!»

Во дворце послышались крики, топот. Сиантоли уселся, зажал в кулаке духа Предка и приготовился встретить свою судьбу. Жилы в животе противно дрожали. Надо было успокоиться. Дед всегда говорил: «Никогда ничего не бойся! Допустишь в себя страх – погибнешь».

Сиантоли любил деда. Дед был умным. На ежегодном жертвоприношении духам Предков рода Тохто дед рассказывал обо всех подвигах умерших родственников. Сиантоли особенно нравилось слушать о подвигах прадеда в победных войнах против киданей⁷ под предводительством первого и величайшего императора всех чжурчжэней Агуды⁸. Героическое было время! После возлияний в честь предков, дед рассказывал о своих боевых походах, особенно о битвах с монголами, которых тогда разгромили и разогнали по степям. «Не могут они воевать и никогда не умели, – говаривал дед. – Монголы никогда не смогут стать сильными, они способны только ночами угонять лошадей. На большее у них не хватает смелости». Дед любил показывать вещи, которые он привёз из того похода и хвастал, что ему достались хорошие рабы-скотоводы. Как тогда завидовал Сиантоли деду! Казалось, героические времена прошли, и на его долю уже не осталось настоящей войны. А он так мечтал о подвигах!

Домечтался! Сейчас придут вонючие скотоводы и зарежут, как барана, и даже такую смерть никто не будет видеть…

На кухне загремела посуда, завизжала женщина, послышался мужской смех, монгольские возгласы. Сиантоли с детства понимал монгольский, научился от рабов. Особенно легко мальчишкам запоминались ругательства. И сейчас, когда двери вылетели и в проёме появились трое плосколицых, а один из них натянул лук, Сиантоли понял, что жить ему осталось всего мгновение, потребное для полёта стрелы. Он вскочил с ножом в руке и неожиданно для самого себя разразился жуткими, самыми скверными монгольскими ругательствами, от которых в детстве у него всегда краснели уши. Монголы переглянулись и расхохотались. Они могли смеяться – у них сегодня был явно удачный день. Тот, что с луком, опустил стрелу.

– Ты кто такой?

– Я – чжурчжэнь! – выкрикнул Сиантоли и добавил ещё несколько крепких монгольских слов.

– Что же ты за нож схватился? Наш хан с вашим не воюет, – всё ещё смеясь, сказал тот, что с луком. – Сдавай своё грозное оружие и выходи.

Сиантоли вдруг тоже стало весело. Он понял, что будет жить, по крайней мере, сейчас его не убьют. Он воткнул нож в столешницу и шагнул между расступившимися воинами. В тот же миг затылок его, показалось, лопнул, он ткнулся лицом в пол и потерял сознание.

Очнулся от боли в вывернутых плечах. Его тащили по длинному коридору за связанные локти. Поставили перед монголом, развалившимся в роскошных княжеских подушках. Их взгляды встретились, и оба поняли, что знают друг друга.

– Утверждает, что чжурчжэнь, – доложил сопровождающий.

– В особую его!

Сиантоли потащили дальше. Он силился вспомнить, где видел этого монгола.

– Эй! Верните его, – раздалось позади.

Воины приволокли Сиантоли обратно, поставили напротив командира, отпустили. Он удержался на ногах.

Командир дал знак воинам удалиться.

– Помнишь меня? – уставил глаза-шильца из-под тяжёлых век. – Помнишь, или я ошибаюсь?

– Хинган, десять лет назад? – просипел Сиантоли непослушными губами.

– Помнишь! Я тоже не забыл – монголы добро помнят. Почему ты здесь?

– Не скажу, это не мой секрет.

– Ладно, сейчас иди, куда ведут. Когда спросят, скажешь, что ты простой торговец. Попробую тебя выручить. Эй! Уведите в особую.

Вывели во двор, под яркое палящее солнце. Дым от горящих домов, смрад горелого мяса, несколько зарубленных и заколотых тангутов, один с разорванным животом ещё корчится под стеной, никто на него не обращает внимания. Кровь вперемешку с пылью. Война.

Провели на тыльный двор. Сиантоли узнал – тюрьма. Теперь в ней уцелевшие хозяева дворца. В яме под решёткой плотно набиты люди низкого достоинства. Им тесно, жарко, многие в крови, стонут. Сиантоли, к счастью, провели мимо, в постройку. Там были камеры для людей более высокого ранга. Развязали, втолкнули в помещение с дырой в потолке. На земляном полу солома. Это хорошо. Опустился, прилёг – живой!

Присмотрелся – в камере ещё пятеро. Один ханец, судя по одежде писарь, остальные тангуты, вероятно, управляющие хозяйством. Повар-тангут узнал Сиантоли, приблизился, прошептал по-ханьски:

– Я вас знаю?

Сиантоли отрицательно покачал головой:

– Я не понимаю.

Незачем выявлять свои связи на людях в такой обстановке. Конечно, он помнил этого повара. Этот человек встретил его как сунского торговца на городской площади и провёл во дворец. Именно через него Сиантоли передал письмо младшей жене урахайского князя. Этот тангут устроил Сиантоли в комнату для кухонных слуг. И он же привёл вечером молоденькую служанку, чтобы Сиантоли не скучно было ожидать ответа княжны.

2

Сиантоли улёгся под стеной, спиной к остальным. Стал рассматривать причудливый узор рубленой травы в глинобитной стене.

Ах, какая замечательная эта служанка! Она так искренне, так радостно отдавалась! Не то, что жена…

Мысли переметнулись в родное селение. Как там отец? Он сильно сдал после смерти матери. Как жена и дочь? Интересно, жена будет плакать, если его убьют? Ну, хоть чуть-чуть? Наверно, не будет…

Сиантоли втайне побаивался свою жену. Уже тринадцать лет минуло, как отец Сиантоли вместе со старшим братом поехали воевать татар. Брат обещал привезти богатую добычу. Сиантоли чуть не плакал, когда его не взяли под предлогом, что он ещё не прошёл посвящение. Домой отец вернулся один. После поминок у погребального костра, на котором сожгли одежду и вещи брата, отец приказал готовиться к посвящению. Через одну луну Сиантоли стал мужчиной и принял в наследство от брата его дом, жену и дочь Чикчиги⁹. В двенадцать лет он стал мужем и отцом.

Чикчиги было 3 годика, они дружили, Сиантоли защищал её и играл с ней как с подружкой. А жена посмеивалась над юным мужем. У него не получалось быть с женой строгим, как того требовал статус настоящего мужчины. И по ночам у него с ней не очень-то получалось, и она иной раз смеялась над его неудачами, а иногда злилась целыми днями.

Как он обрадовался, когда через два года объявили о новом походе по «сокращению совершеннолетних» монголов! Такие походы проводились регулярно раз в три года, чтобы плосколицые не слишком плодились и не могли создать свою армию. Это всегда была лёгкая война и люди шли на неё охотно, особенно молодёжь. Отец ворчал, что лучше бы совершали набеги на Сун¹⁰ или Корё¹¹, где настоящие богатства взять можно, да и мастеров привести для хозяйства. А эти монголы кроме скота ничего и не знают, да и рабы из них злые, как бешеные псы.

Начали подготовку к походу с ранней весны. Готовили коней, упряжь, доспехи, оружие. Учились отрядом выполнять команды, упражнялись стрелять, биться на копьях, ездить строем и падать с лошади. Хоть чжурчжэнь и «родится с луком в одной руке, а стрелой в другой», а перед войной все тренировались прилежно.

Сиантоли старался. Наконец осуществится его мечта – повоевать! Кроме того, нужно было кормить и обеспечивать семью, платить ули – налоги в казну империи, а на войне добывать средства гораздо легче и веселей, чем работая с утра до вечера в своём хозяйстве. Хотелось привезти богатые трофеи, чтобы жена наконец оценила и зауважала.

Поход оказался утомительным, до монгольских земель добираться было долго. В тот раз армией командовал славный полководец Ваньян Цзунхао¹². Трудно дался горный хребет Хинган. За ним, на равнине основная армия двинулась на главные силы хунгиратов, которые и являлись целью «сокращения». Малым отрядам, одним из которых была сотня из селения Сиантоли, досталось «подбирать крошки», то есть просто разорять монгольские стойбища, убивая мужчин, забирая в плен девушек, скот и грабя имущество.

Сиантоли обиделся, что ему не досталась настоящая битва. Отец же был доволен и говорил об этом, не стесняясь, и Сиантоли было стыдно за отца. Сам он стремился быть впереди других, в самых опасных местах. Ему дважды удалось застрелить вражеских мужчин, он был горд, и его хвалили старшие.

В одном стойбище они встретили сильное сопротивление, оборонялись даже женщины и подростки. Это был первый действительно настоящий бой Сиантоли. В первой же атаке погибли трое воинов, и это были первые убитые за ту войну. Пришлось временно отступить. Командир, у которого погиб зять, был разъярён, он приказал уничтожить всех врагов без пощады, пленных не брать.

Атака была яростной. Сиантоли, под которым ранили лошадь, ворвался в гер¹³, готовый уничтожить любого. Краткое время понадобилось после яркого солнца, чтобы рассмотреть кривоногого мальчишку лет двенадцати, за спиной которого съёжилась малая чумазая девочка. Девчонка была ровесницей Чикчиги. Татарчонок стоял, сжав кулаки, расставив ноги и выпятив грудь – он готов был встретить смерть. Они столкнулись взглядами, и Сиантоли, помедлив, опустил натянутый лук. Он вышел, запахнув полог, и махнул рукой подъехавшим землякам – «всё сделано».

Это была его тайна. После он много раз думал об этом своём поступке: хорошо он сделал или плохо? И пришёл к выводу, что убивать девчонку всё равно не стал бы.

Да, сегодняшний монгольский командир – это он, тот парень, пытавшийся спрятать девочку от неминуемой смерти. Духи свели их в самое правильное время! Сиантоли вспомнил свои мысли о самоубийстве и поблагодарил духа Предков. Дед конечно прав: «Не спеши умирать, даже если стрела уже вошла в твоё сердце».

В тюрьме было душно. Тангуты то и дело утирали пот, писарь пытался соорудить из соломы веер. Сиантоли мёрз, его била дрожь. Он давно уже пожалел, что бросил халат торговца. Попытался укрыться соломой и ненадолго забылся.

3

Очнулся от криков, доносящихся через отверстие в потолке, в котором уже тускло светились красноватые звёзды на блеклом небе. По-видимому, с ночью пришла и прохлада, Сиантоли замёрз ещё больше. Согреться не удавалось. Оставалось просто терпеть.

Ах, как трещит голова! Проклятые плосколицые! Сокращали их, сокращали, а они, вон, воюют, да и неплохо, если наш император приказал выкупить за счёт казны у своих же чжурчжэней всех крепких тангутских рабов и отправить на родину, чтобы Си Ся могло за счет них увеличить свою армию, которую монголы бьют который год подряд. И если раньше они только грабили селенья да уводили стада, то теперь вот, взяли Урахай – город немалый и укреплённый надёжно. Похоже, немного пользы будет от бывших рабов. Они воевать-то не умеют, да и умирать вовсе не желают. Из-за них собственно и пришлось тащиться в эту жаркую пустыню от благодатного приморского климата родины.

Вспомнилось, как посыльный гонец собирал мукунь¹⁴ из его селения и округи. Сиантоли всегда был готов к походу. Одежда, латы, снаряжение, оружие хранились в отдельной кладовой. Оставалось послать мальчишку-раба на ближний выпас за боевой лошадью, раздать указания работникам, да попрощаться с женой и дочкой.

Командир сотни Дзэвэ, несмотря на своё высокородное происхождение, был другом детства Сиантоли. Мальцами они вместе искали приключения и мечтали совершать подвиги на войне.

Однажды, наслушавшись воспоминаний старых воинов о подвигах юности, договорились украсть лошадей. Табун выбрали большой, хозяином которого был отец Дзэвэ. Это было неважно, главное – ощущение подвига. Подкрадывались друзья полдня. Наконец, ближе к вечеру выбрали момент и заарканили по лошади. Животные испугались, стали рваться и оказалось непросто взобраться на их потные спины. Подоспели охранники и мигом скрутили юных похитителей. Дзэвэ ругался, кричал, что отец запорет их насмерть за издевательство над сыном. Но охранники на это не очень-то реагировали. Один из них запряг лошадь, друзей забросили в крытую повозку и повезли. Было ясно, что везут в деревню, а значит, отец Дзэвэ узнает о проступке и обоим не поздоровится. Дзэвэ в бессильной ярости даже заплакал. Сиантоли сказал ему повернуться на живот и зубами перетёр верёвку на запястьях. Ободрённый Дзэвэ мигом развязал Сиантоли, и они тихонько спрыгнули с повозки.

Когда они лесом пробрались в деревню, их уже ждал посыльный от отца Дзэвэ. Они предстали перед строгим лицом начальника округи. В комнате находился и пастух, от которого они сбежали.

– Эти? – спросил благородный Ши Даоли.

Пастух поклонился утвердительно.

– Отец, как ты можешь верить этому рабу! – воскликнул Дзэвэ.

– Что ты имеешь в виду? – спросил отец. – Я разве обвинил вас в чём-то?

Дзэвэ молчал, он понял свой промах.

– Ну, если ты сам напросился, я спрошу: вы ли пытались украсть лошадей из моего табуна?

Дзэвэ молчал. Молчал и Сиантоли.

– Хорошо. Тогда скажи мой сын, может, твой дружок низкого происхождения пытался украсть моих лошадей, а ты хотел помешать ему?

– Нет, – чуть слышно прошептал Дзэвэ.

– Хорошо. Тогда ты, Сиантоли, скажи, зачем вы решили похитить лошадей? Только говори честно, не то велю применить жестокость!

Сиантоли знал, что такое жестокость, он подсмотрел однажды, как пытали беглого раба, и это видение много ночей после не давало ему спать спокойно. От воспоминаний и теперь бросило в пот. Он отрицательно покачал головой.

– Мы не воровали, господин.

– Отец, зачем ты веришь рабу и не веришь своему сыну? – воскликнул Дзэвэ.

– Я верю этому рабу, потому что он много лет оберегает мой табун от воров, которые гораздо умнее вас, сосунки, и он никогда не попытался обмануть меня. Он, хоть и раб волею духов, но честный в отличие от вас! Значит, мне придётся применить к вам жестокость. Эй! – вызвал он слуг. – На конюшню их, пороть, пока не скажут правду! Обоих!

Конечно, это была напускная строгость. Им врезали по десять плетей, после каждого удара приказывая:

– Говори, кто лошадей воровал!

Они оба молчали, кусая губы. Было очень больно! Потом их вновь поставили перед суровым отцом Дзэвэ. Он, насупив брови, долго смотрел на заплаканные лица мальчишек.