Василий Всеволодович Балдин своей жизнью был доволен. К сорока годам он в своей профессии достиг той ступени, которая для многих оставалась так и не осуществленной мечтой. Когда-то, радуясь своему выделению из армейской среды посредством сержантских нашивок, он полагал, что дальше его карьера будет складываться традиционно прямолинейно, и настроился на этот неторопливый, размеренный подъем вверх, понимая, что главное в этом подъеме не только правильно распределить собственные силы, но и овладеть умением сохранять равновесие, дабы ни с кем из подобно ему устремленных к верхним ступеням карьерной лестницы не соприкасаться слишком плотно. Но размеренность жизни сломалась, когда его профессиональный рост еще только начинался. И тогда, единственный раз в жизни, он усомнился в правильности личного намеченного плана и вместе со страной устремился к переменам.

Покинув пост заместителя редактора главной партийной газеты края по собственному желанию, он открыл свою фирму, начал выпускать газету, занялся строительством, понимая, что именно за этой отраслью с ее сумасшедшим дефицитом будущее экономики новой страны, а значит, и материальное благополучие тех, кто освоит этот бизнес в числе первых. Но газета скоро перестала приносить прибыль, со строительством не складывалось, покупатели строящихся квартир не торопились приносить свои капиталы, банковские кредиты вели скорее к нищете, чем к преуспеванию. Стало понятно, что хищный оскал капитализма – это все-таки не метафора, как думалось совсем недавно. Похоже, это лучше, чем подавляющее большинство населения страны, понимали именно те, кто совсем недавно призывал усиленно строить коммунизм, а теперь, сдав партбилеты, занял места в кабинетах демократического крайкома-правительства и исполкома-думы. И он прислушался к советам старших, более опытных товарищей, закрыл свою фирму и стал помощником председателя краевой думы.

После сложных многочисленных задач, которые приходилось решать в бизнесе, где после первостепенных финансовых проблем стояли кадровые, потом отношения с госструктурами, надзорными органами, заказчиками, подрядчиками, новую должность можно было сравнить с времяпрепровождением на курорте. В коридорах бывшего крайкома исполкома стояла такая же, как и прежде, благостно-спокойная атмосфера, в которой самое главное было исправно соблюдать режим и ни с кем не портить отношений. Только при выполнении этого условия была полная гарантия получения зарплаты и всякого рода надбавок за не очень напрягающий труд. На первых порах он проявлял усердие, хотя не очень-то и старался, просто само собой получалось, что задания шефа он выполнял быстро и качественно. Через пару недель тот задержал Балдина вечером и, налив себе и ему по рюмочке коньяка (была пятница, можно расслабиться), изложил главную заповедь чиновника: не спешить.

– Торопиться вообще в жизни вредно, – говорил он, краснея от выпитого круглым лицом и добрея глазами. – Ну а в нашем бумажном деле – тем более… Да, конечно, у вас тоже дело бумажное, – вспомнил он профессию Балдина. – Но газета – это конвейер, каждое утро, хочешь не хочешь, выдай ее читателю, порадуй новостью или, как нынче, сенсацией. Понятно, журналисту, как гончему псу (председатель был страстный охотник), бегать надо, а в политике торопиться вредно. В ней ничего нового: воеводы с дружинами, князья с боярами, царь с дворянами или политбюро с коммунистами, а теперь вот мы, все во все времена одну задачу выполняем: в узде держим человеческое стадо, чтобы друг дружку не побили… Так что суть нашей службы – старое за новое выдавать… Какое ни есть устройство государства – поддерживать его. А народу все одно, красный ты или белый, или как наш элдэпээровец, который юрист, сын юриста, хамелеонистый…

Это роли не играет: законы, на которых государство держится, одни и те же… Кнут и пряник. Главное, правильно их сочетать и своевременно использовать то одно, то другое…

– В бизнесе те же рычаги…

– И в производстве… Главное, не перепутать, что в какое время и на какого зверя вытащить… Коммунисты вот ошиблись… – Он задумался и после паузы, во время которой Балдин всем своим видом выражал терпеливое ожидание, продолжил: – Нет, мы не ошиблись, у нас просто очередного пряника не оказалось… Ну а кнут не к месту подвернулся…

Одним словом, в нашем чиновничьем деле шустрить не надо. Я вот тебе дал бумажку сочинить, сказал, неделю занимайся, вот ты неделю и занимайся. Сумел быстро сделать, не торопись докладывать, делай вид, что

трудишься как пчелка… Если начальник сказал: пойди и принеси вот то и оттуда, значит, труд твой с гулькин нос ценится. А вот ежели отправит не знаю куда да велит принести не знаю что, а ты догадаешься и самого удивишь, вот это подвиг, за такой труд и в герои… Даже если ты только за угол завернул и безделицу какую притащил…

И Балдин молча согласился, вспоминая анекдот-побасенку о том, как корпели над каждым докладом первого секретаря крайкома его помощники, сочиняя вариант за вариантом, и как в конечном итоге он одобрял самый первый…

Шеф, прошедший все положенные ступеньки партийной карьерной лестницы и быстро сориентировавшийся при новом строе, явно Балдина выделял. И тот догадывался, почему: рано или поздно каждому неглупому человеку хочется иметь своего ученика. И редко такими учениками становятся собственные дети. У шефа дети были практичными людьми и, в отличие от сверстников, устремившихся на экономические и юридические факультеты, выбрали профессии, необходимые при любом строе, закончив медицинский институт, и жизненную науку родителя не признавали.

Советы непосредственного начальника Балдин учел и быстро перестроился, тем более что возникла мода на ученые степени и он решил, что совсем нелишне будет иметь степень кандидата каких-либо наук. После недолгих размышлений, с учетом совета шефа («С чего начинается государство? С законов. А они как дышло, народ это давно заметил…») стал студентом-заочником юридического института, экстерном его закончил и уже в дипломной работе определил тему кандидатской диссертации. Теперь свободное от поручений время он использовал для написания диссертации и к концу срока работы думы успешно (правда, не без поддержки шефа) ее защитил.

В новый состав думы шеф не прошел, но предвидя это заранее, подобрал себе несуетную должность директора в одной из устойчивых госструктур, где зарплата была не ниже, а возможности сверх бюджетного вознаграждения за свой труд существенные. Позаботился и о своем ученике, настояв на назначении того редактором бывшей партийной, а теперь демократической газеты, хотя и со старым сохранившимся названием, в котором ключевым было слово «правда».

По всем меркам предыдущей советской жизни это было повышение, и Балдин вернулся в знакомое здание с охотой, намереваясь изменить существенно, может быть, даже кардинально, в соответствии с новым строем и газету, и жизнь. Спустя пару лет он уже привычно сидел в кресле главного редактора, найдя взаимопонимание с новым председателем думы. Правда, не складывались отношения с губернатором, но он старался не допускать опрометчивых шагов, сделал газету сугубо информационным изданием, не соблазняясь ни на обещания оппозиции оказать поддержку, ни на ожидания читателей, ищущих правдивую аналитику, ни на вдруг ставшую модной лживую, но привлекательную желтизну. И скоро убедился, что занял самую устойчивую позицию: губернатора и депутатов устраивала такая политика главного редактора, и они, являясь учредителями, в редакционные дела не вмешивались, оппозиционеры на свое возмущение отказом в предоставлении газетной площади для критики, видя участливое внимание главного редактора и слыша магическое оправдание: «Что могу поделать, не наш формат», записали его в сочувствующие и критикой не донимали. Ну а что касается чаяний читателей, то они не имели под собой финансовой основы: доходы от подписки и продажи уже не позволяли быть независимым изданием, основными источниками финансирования стали субсидии из краевого бюджета, реклама и заказные материалы. Тем не менее, к главному редактору нет-нет да и заходил тот или иной обиженный верный читатель, все еще верящий в силу печатного слова.

К визиту Жовнера, которого Балдин хорошо знал (в пору работы в «молодежке» квартировали вместе), он отнесся с вниманием. Хотя и считал, что последнее время некогда бывший одним из первых, кто понял капитализм и успешно вписался в новые условия, Александр утратил способность ориентироваться в нынешних, уже капиталистических переменах, начал себе в убыток выпускать мало кем востребованный журнал, помогал писателям, бесполезно тратя не только деньги, но время и силы.

Балдин выслушал Жовнера, поглядывая на часы и понимая, что за полчаса не сможет все равно передать ему всю премудрость бюрократического мира, которую тот (это стало видно с первых слов) совершенно не понимал.

– Мне все ясно, – наконец вставил он, когда Жовнер высказал основное, и перешел к собственной эмоциональной оценке случившегося. – Ты, Саша, пойми, несмотря на твои заслуги и деньги, ты, как и любой другой бизнесмен, для чиновника, даже самого мелкого, в лучшем случае – никто, так, статистическая единица. А в худшем – объект для стрижки купонов… Ты же никогда в номенклатуре не был…

– Был, – буркнул тот.

– Когда же? – удивился Балдин. – Я вроде всю твою биографию знаю.

– Когда ответственным секретарем работал…

– А, ну это не в счет. Это только числился… А я уже в новой России в старых кабинетах посидел…

– Красавин тоже сидел, а человеком остался…

– Ну, ты нашел пример… Красавин как был чужим, залетным в стае, так за пять лет ни черта и не понял, поэтому и вылетел… А между прочим, был бы погибче, не лез на рожон со своей демократией, не воевал с губернатором, и в этом правительстве ему место нашлось бы, как остальным…

– Слава богу, не все бесхребетные… Ты тоже вроде не усидел.

– Я тайм-аут взял… Придет и мое время. Только насчет бесхребетности не надо столь уничижительно… Знаешь, хребет-то как раз и не надо лишний раз демонстрировать, а то сломают… – Балдин снисходительно, давая понять, что в этих вопросах разбирается лучше, улыбнулся.

– А тебя, Вася, похоже, власть манит…

– Не власть. Возможности, которые она дает… Ты все эти годы, еще с перестройки, если не ошибаюсь, бизнесом занимаешься. Привык уже быть самостоятельным, ни от кого не зависеть… У тебя это получается, хотя понять, как ты умудряешься не разориться, я не могу.

Ничем не торгуешь, от бюджета не откусываешь, еще и журнал убыточный выпускаешь… Я вот пробовал, ты знаешь, но хорошо, вовремя одумался, не мое это… Рискуешь, ночами не спишь, ломаешь голову, на чем заработать, не знаешь, что завтра будет…

– Ну да, у раба все просчитано наперед…

– Меня-то ты к рабам не причисляй… – придал голосу выражение жесткости Балдин.

– Извини, естественно, это не на твой счет. У тебя проблем в этом кресле не меньше моего.

– Если не больше… Но другие… – Он многозначительно помолчал. – Вы, писатели, любите гротеск… Хотя, не спорю, бывают рабы и при власти: кто-то должен и машину подать, и чай с булочками по кабинетам разнести, и мелкие поручения исполнять… Даже у больших начальников рабское начало остается, ведь по ступенькам снизу поднимался… Но есть и те, для кого государство – это главное, такой будущее для всех выстраивает – для тебя, для детей наших… Да что я распинаюсь, ты же такого человека знаешь…

– Я уже больше пятнадцати лет бизнесом занимаюсь, и с каждым годом от этой заботы государства обо мне дышать все труднее… А что касается Красавина, ты сам сказал, что стая его не приняла, значит, не нужны такие…

– А таких, как он, должно быть большинство, а не меньшинство, как сейчас… Ну а что касается бизнеса, то в начале перемен предпринимателям многое позволили… И позволь дальше – государства уже не было бы… – Он опять снисходительно взглянул на Жовнера. Так смотрит борец сумо на наилегчайшего дзюдоиста. – Но мы так с тобой долго можем делиться мнениями… Ты же пришел за конкретным советом?

– Можно сказать и так.

– Только так, потому что, извини, Саша, но в газету твой конфликт тащить не будем. Ты вот уже седеть начал, пора понять: с государственной машиной, в которой эти самые чиновники, маленькие и большие, всего лишь винтики и шестеренки в одном механизме, ссориться себе дороже. И время, и деньги, а главное – здоровье потеряешь. А если вот так случилось, как у тебя с Духиной, надо прибегнуть к дипломатии. Во-первых, разобраться, в чем причина … Может быть, ты ей просто как мужчина не понравился, – Балдин усмехнулся.

– Хотя, я уверен, что это не так, она интеллигентов уважает… Но у женщины всякие причины могут быть. Не с той ноги встала, мигрень разыгралась… Но зная ее, более правдоподобно будет предположить, что причина в чьем-то мнении, донесенном ей…

– Каком мнении?.. Мы с ней из-за журнала раньше столкнулись, вот и запомнила…

– Если бы они все стычки запоминали, лечиться бы устали… Нет, кто-то, чье мнение для нее важно, плохо отозвался о тебе. Или о твоем журнале. Может быть, о друзьях… Кстати, ты с Красавиным поддерживаешь отношения?

– Конечно.

– И губернатору где-нибудь публично косточки перемывали?..

Жовнер помолчал, припоминая.

– Было как-то… С одной дамой из мэрии.

– Я не уверен, но допускаю, что именно это и стало причиной вашего конфликта. Красавин для нашего губернатора – враг номер один.

Ну и, естественно, его друзья тоже… А Духина не только подчиненная, она, еще с комсомольской поры, верный соратник губернатора.

– Не думаю, что моя личность столь значима для власти, – усомнился Жовнер. – Просто один юный сексот капнул ей о моей оценке кое-каких ее начинаний…

– Это может быть повод. Но, поверь мне, не причина… Чиновник такого ранга скоропалительных решений не принимает. Чему-чему, а осторожности и взвешенности и прежде, и сейчас в коридорах власти учат в первую очередь. Иначе не удержишься.

– Хорошо, допустим, ты прав. А что же мне делать, если ты публично, через газету, защищать себя мне не даешь?

– Да этим ты не защитишь себя, наоборот, усугубишь все… – Балдин подумал. – Ладно, давай я прозондирую, какая кошка между вами пробежала, а ты не лезь в бутылку. Поверь мне, с этой машиной воевать себе дороже…

Мудрый, однако, стал Балдин, подумал Жовнер, выходя из просторного кабинета главного редактора. Не по годам мудрый… И вспомнил, как тот говорил, что станет редактором. И стал.

А вот теперь, похоже, собирается в правительство…

…На следующий день Жовнеру позвонила Шепелева. На этот раз голос у нее был бодрый, заведомо уведомляющий о том, что новости будут хорошие.

– Александр Иванович, вы меня извините, что заставила вас поволноваться, – начала она заискивающим тоном. – Но я не так поняла, вы неправильно восприняли… Студенты о ваших лекциях очень высокого мнения, никто ничего менять не будет, программа утверждена… Одним словом, мы вас ждем на кафедре.

– Заседание кафедры?

– Нет, что вы, какое заседание… У вас занятия, вы не забыли?..

– О лекциях я помню.

– Вот и продолжайте читать…

– Хорошо, – подумав, сказал Жовнер. – Курс я отчитаю, но…

– Вот и замечательно, – перебила, недослушав, заведующая кафедрой и положила трубку.