Новый мир

Красавин

Теперь у него было дело, которое ему нравилось больше, чем организовывать митинги, пикеты, демонстрации и даже выпускать самиздатовский журнал. Коммунисты все еще сопротивлялись, хотя было очевидно – их дни сочтены. Предложение Жовнера стать главным редактором новой демократической газеты, которую учредили агентство Жовнера, фирма Гаврилова (симпатичный мужик, с амбициозными планами и, похоже, с хорошим капиталом) и федеральное министерство печати, пришлось кстати: противостояние старого и нового вышло на стержневую линию, когда силы сторон равны и даже мало-мальский перевес может обеспечить победу. Естественно, все сейчас решалось в Москве, но на чашу весов противоборствующих сторон подбрасывались провинциальные настроения и события. Недееспособность коммунистов на местах была очевидна, но они все еще сидели в кабинетах, а в их штабах тоже надеялись на неучтенный резерв.

Красавин и его сторонники опробовали уже все способы демонстрации неповиновения вплоть до массовой голодовки, которую провели в палатках, расставленных под окнами здания крайкома партии.

Помимо Красавина, Дубинина и Павлова в ней приняли участие еще с десяток добровольцев. Сменяя друг друга, они придавали этой акции массовый характер, но продержались две недели только они втроем. Тем не менее стали пионерами – голодовок до этого никто не проводил, о них писали центральные и даже зарубежные газеты, но партийные чиновники не сдавались, похоже, они понимали неизбежность своего ухода и теперь оттягивали его, полностью закрывшись от общества. Пора было выходить на другой уровень борьбы.

Предложение возглавить новую газету, с одним лишь обязательством – сделать ее истинно демократическим изданием, оказалось как нельзя кстати. В центральном штабе демократической партии его решение стать главным редактором газеты поддержали, пообещав помощь в сборе актуальных материалов и содействие в распространении газеты в Москве и крупных городах России, там, где демократы уже имели влияние. Поэтому и тираж сразу решили сделать не пятьдесят тысяч, как предложил Жовнер, а двести тысяч экземпляров.

Они втроем (два учредителя и он) слетали в Москву, встретились с министром. Его позицию – развенчивать марксизм-ленинизм, заведший страну в тупик, мобилизовывать население на решение назревших перемен – Красавин разделял полностью. Гаврилов тоже оказался человеком неравнодушным к политике, азартно подключался к оценке ситуации в стране, а Жовнер своевременно, в паузы, вносил прагматичные предложения – и у них получился долгий живой разговор с неторопливым чаепитием в министерском кабинете.

После подписания учредительных документов Красавин уже как полноправный главный редактор остался наедине с министром. Обговорили политику газеты, основные точки приложения сил и даже по предложению министра тут же в кабинете набросали план первых номеров. Наблюдая, как тот азартно предлагает темы, определяет острые проблемы, Красавин сделал вывод, что министр тоскует по живой журналистской работе.

Не удержался, спросил, вспомнив о своем возможном вхождении во власть, по желанию тот стал министром или нет.

– Призвали, – вздохнул тот. – Борису Николаевичу должен же кто-то помогать страну вытащить из этой ямы. – Выдержал паузу, задумчиво глядя перед собой и чем-то напоминая Кучерлаева, потом продолжил: – Нам с вами, Виктор, выпало сложное, но интересное время. Происходят исторические перемены, можно сказать, эпохальные, важные для всего человечества, и мы их реализуем. А пресса сейчас – самая главная власть, на самом острие этих перемен.

Газету делать мне лично интереснее и проще, чем сидеть в этом кабинете. Но важнее заложить основу для развития свободной независимой прессы. Твоя задача – доносить народу правду, моя – сделать так, чтобы таких, как ты, редакторов и демократических газет было как можно больше.

В конце разговора Михаил Никифорович пообещал всестороннюю поддержку и просил звонить без всякого стеснения в любое время дня и ночи.

Из министерства они с Гавриловым поехали к демократам, тот пожелал познакомиться с Травкиным и немедленно вступить в партию. Жовнер сказал, что вступать он пока никуда не собирается и у него есть свои дела.

За время, которое Красавин его не видел, он явно изменился.

Внешне стал более спокойным, сдержанным, предпочитая больше слушать, чем говорить. И совсем перестал интересоваться политикой, хотя все еще исправно платил партийные взносы в КПСС, и они с Гавриловым с трудом убедили его перестать поддерживать отмирающий класс эксплуататоров трудового народа и интеллигенции, к тому же разваливших большую страну.

– Ты ведь коммунистом себя не считаешь, – напирал Гаврилов накануне вечером после экскурсии в недавно открывшийся на Пушкинской «Макдональдс», где, отстояв длинную очередь, они попробовали капиталистические, довольно приятные на вкус, горячие бутерброды, а затем, прикупив в Елисеевском колбасы и бутылку виски, продолжили ужин в гостинице. – А может, даже никогда им и не был.

– Не был, я знаю точно, – подтверждал Красавин. – И не собирался. Он в партию попал под давлением обстоятельств и Сенцова.

Надо было для карьеры… И принимать его тогда в стройные ряды авангарда рабочего класса правильно не хотели… Но он – однолюб…

– И, уже явно опьяневший, придвинулся к Гаврилову. – Вот у тебя, Толя, сколько жен?.. Я имею в виду, любовница есть?..

Гаврилов помедлил, потом признался:

– Жена одна… Любовница тоже имеется… А у тебя?

– У меня были любовницы… Жена – вторая… А у него – одна-единственная… Красавица, правда, но одна, представляешь… И любовницы нет…

– А мы с моей разошлись… Интересы разные… – Гаврилов поднял стакан, не ожидая, выпил. Поморщился. – Надо было водки взять… Она привычнее.

– Так ты что, свободный человек? – уточнил Красавин.

– Официально еще не разведен. Пусть детей воспитывает… Я им денег даю …

– А он – однолюб, – вернулся Красавин к Жовнеру, молча слушавшему полупьяный разговор. – Вот и взносы платит, не понимает, что тем самым продлевает агонию коммунистов… И сдерживает наступление нового…

– Ладно, убедили, больше платить не буду, – сказал разомлевший от выпитого и начинавший уже дремать Жовнер.

– А партбилет сожги, – сказал Гаврилов. – Или утопи в клозете, как я сделал…

– Нет, мужики, этому действу надо придать политический характер, – загорелся Красавин. – Пойдем завтра на Старую площадь и прямо в ЦК, на стол…

– А он у меня дома остался… – сказал Жовнер.

– Да? – огорчился тот и уставился на Жовнера.

Он уже представлял, как привлечет к этой акции демократов: получится очень даже неплохой акт протеста.

Жовнер утвердительно кивнул.

– Тогда не пойдем, – рассудил Гаврилов. – Тогда пойдем завтра к министру подписывать документы…

Разговор хоть и был пьяный, но наутро по дороге в министерство Красавин напомнил Сашке об обещании сдать партбилет, уже трезво добавив, что коммунист учредителем демократической газеты никак быть не может…

– Я же сказал, вернусь и отнесу, – пообещал тот с нескрываемой обидой…

…В штабе демократов Травкина не оказалось, но Гаврилов быстро познакомился со всеми, кто был, тут же написал заявление о вступлении и пригласил всех однопартийцев в ресторан обмыть это событие. Но суетящимся активистам-демократам было не до этого, они с очевидным сожалением отказались от приглашения. Позвонил помощник Травкина, стало известно, что тот на встрече в Подмосковье и раньше вечера не вернется, и они пообедали в ресторане вдвоем.

Гаврилов выпил водочки, Красавин лишь пригубил за компанию, вернулся к вечернему разговору, мудро заметив, что благополучие в личной жизни – залог хорошей работы.

– Главное, чтобы интересы совпадали. В молодости больше на лицо, фигуру смотришь, а с возрастом понимаешь: с лица воду не пить… Мы с моей первой женой совсем разные люди… Поддались страсти юности, а потом мучились сколько… – Он задумался, подсчитывая. И сам удивился: – Десять лет почти!..

– А дети есть ?

– Дочь. И сын родился…

– А у меня трое, и я тоже десять лет уже мучаюсь, – весело сказал захмелевший Гаврилов. – Я секретарем первички был на ставке механика, а она – передовым овощеводом. Комсомольскую образцово-показательную свадьбу сыграли, под первого сына нам двухкомнатную квартиру без очереди выделили… Нет, ты не думай, что я из меркантильных соображений женился, она мне понравилась. Может, вот только недогуляли мы, времени не хватило узнать друг друга, как раз в плане мероприятий райкома комсомольская свадьба была… Но мы с ней до перестройки нормально жили. Она после первого сына еще поработала с годик, а потом уже сидела с детьми дома, обеды, ужины готовила… А я крутился с утра до вечера, сначала на предприятии, потом в райкоме… А когда партком возглавил на новой стройке, то и ночевать, бывало, не приходил. Но дом у меня и тогда, и сейчас – полная чаша. Дети обихожены, мать она хорошая, ничего не скажу, даже замечательная. Но культурный уровень, понимаешь, десятиклассницы… Или за детьми смотрит, или в телевизор уткнется и сидит. Ни газет, ни книг не читает. Политикой совсем не интересуется, только и делает, что сплетни собирает, а потом мне пересказывает… Совместных тем для разговора нет… Да и не было… Ты меня понимаешь?

– Понимаю, – кивнул Красавин, хотя подумал, что, если бы у него было трое детей и жена хорошо за ними следила, он бы, скорее всего, от нее не ушел.

– А тут вдруг встретил… – продолжал Гаврилов. – Она замужем, двое детей… И оба как в омут… Мы с ней понимаем друг с друга полуслова… Когда вдвоем бываем, и поговорить есть о чем, и в постели… – Он запнулся, раздумывая, стоит ли об этом говорить, и закончил: – Одним словом, полная гармония…

– Развестись надо тебе и ей и снова расписаться, – посоветовал Красавин.

– А что, у демократов тоже насчет морального облика строго? – усмехнулся Гаврилов. – Это со стороны так все просто. А у меня пацаны, девчонка, у нее тоже дети… Старший, правда, уже взрослый, самостоятельный, сам скоро папой станет, а дочка школу заканчивает. – И пояснил: – Она меня старше.

– Все у вас сложится, – изобразил из себя провидца Красавин и перевел разговор в плоскость прагматичную. – Не возражаешь, если я тебя уже как члена партии введу в наш политсовет?

– Это что, как в бюро крайкома?

– Вроде того.

– Валяй, вводи. Только что я там буду делать?

– Нам нужен человек, который бы разбирался в экономических вопросах.

– Это можно, – не без самодовольства произнес тот. – Только я редко на месте бываю, все по командировкам мотаюсь. Вот вернемся домой, и я через неделю опять в Германию лечу, там у меня контракт намечается…

– По возможности… – сказал Красавин и изложил главное: – Нам нужны успешные бизнесмены, сам понимаешь, без денег политика не делается…

– Это точно, – подтвердил Гаврилов и сообщил, по-видимому, уже обдуманное: – Кое-какие средства на правое дело обещаю. Ну, и само собой, на газету, как договаривались с Жовнером…

Получив ответ на самый главный вопрос, Красавин стал расспрашивать, чем Гаврилов занимается. Оказалось, что у него сейчас подразделения, бригады и филиалы разбросаны по всей стране и он берется за все, на чем можно заработать. На Сахалине у него рыболовецкая бригада, в Новороссийске – лоцманы, в Ярославской области – дорожники, на Урале – строители, ну а с Европой решил торговые отношения наладить. Под эти разрозненные подразделения он собственный банк открыл, прикинув, что отдаваемых другим и за обслуживание процентов как раз хватит на его содержание, а если к тому же привлечь еще клиентов со стороны, можно и хорошую прибыль получать.

– Я хоть в комсомоле-партии и оттрубил немало, в идеологии ни хрена не понимаю, – откровенничал Гаврилов. – Работяг организовать, спланировать, деньгу посчитать – это могу, а газету как делают – ни черта не понимаю. Тут я на вас с Жовнером полагаюсь. А пресса нам нужна, капитал должен свою идеологию пропагандировать. И демократия нужна, свободное предпринимательство, чтобы было уважение к частной собственности… А то я машину тут пригнал из Германии, а ее в первую ночь разули… Прямо под моими окнами… Привыкли, что вокруг все общее, ничье… У меня партнеры есть в стране, в Москве – солидные люди, я их тоже настрою в нашу партию. – И, совсем разомлев то ли от выпитого, то ли от грандиозности ведомых только ему планов, добавил: – Ты не стесняйся, нужны будут деньги, проси… На общее дело не жалко…

Из этого разговора Красавин сделал вывод, что бизнес Гаврилова во много раз больше и солиднее, чем у Жовнера. И оттого отпали последние сомнения в том, что газета может быстро закрыться.

…Первый номер «Демократической газеты» вышел через две недели. Над ним работали вчетвером: он, Анна, Олег Павлов и Верочка Полякова, которая вдруг явилась к нему просить прощения и каяться за свое предательство. И хотя Красавин не был настроен забывать прошлое, глядя на плачущую женщину (которая к тому же все еще ему нравилась), прислушался к совету Анны, которая вдруг решила за Верочку вступиться, взял ее в штат редакции. И, как оказалось, не ошибся: бывшая коллега словно решила искупить свою вину, бралась за все, писала много и отчаянно-интересно, словно всю жизнь собирала компромат на партийную власть, и уже через несколько номеров стала одним из самых заметных и читаемых авторов. Даже в Москве заинтересовались ею.

По просьбе министерства они стали размещать публикации на злободневные темы авторов из разных регионов и с помощью штабов Демократической партии реализовывали газету практически во всех областных городах до Урала.

Теперь у Красавина было издание не менее влиятельное, чем иные центральные. Оно не уступало краевому партийному рупору общим тиражом (правда, в крае читателей было пока меньше), но явно выигрывало в остроте и актуальности публикаций. В центральном политсовете и в министерстве каждый вышедший номер неизменно хвалили, что было неудивительно: на страницах «Демократической газеты» печатались именитые публицисты, регулярно выступали известные политики, поднимались самые острые вопросы. Тираж с каждым номером приходилось увеличивать, география распространения тоже ширилась, а он был недоволен. Причина была в том, что Красавин вдруг, как и прежде, ощутил себя лишь винтиком в огромном механизме, управляемом из Москвы. Оттуда выдавались рекомендации, советы, которые трудно было проигнорировать, присылались материалы, их в обязательном порядке надо было ставить в номер. Они были интересны вологодцам или ярославцам, а чаще всего москвичам, но никак не тем, кто жил рядом с ним. И если прежде, выпуская самиздатовский журнальчик мизерным тиражом, он зримо ощущал свою нужность, если, возвышаясь над многотысячной толпой, ждущей его слова, без ложной скромности понимал свое лидерство, свою обязанность вести этих людей к конкретной цели, и это волновало, пугало и радовало одновременно, то теперь он вновь превратился в исполнителя чужой воли.

Подобная ситуация очень устраивала краевую власть. У коммунистов появилась пауза для собирания сил, что они и сделали, используя краевую партийную газету, хотя все шло к тому, что партию должны вот-вот запретить. Но газета все еще была подвластна крайкому и, как ни сопротивлялся ее редактор Кучерлаев, доказывая, что надо не воевать с демократами, а садиться с ними за стол переговоров (и даже через Верочку Полякову предупреждал о готовящихся антикрасавинских и антидемократических публикациях), газета продолжала служить уходящему строю, все еще влияя на умы земляков.

Красавин предчувствовал скорые перемены во власти, нет-нет да и вспоминал слова Пабловского о возможном губернаторстве, мысленно примерял эту ношу и тогда почти физически ощущал, что круг демократов ширится не столь быстро, как хотелось бы. Но зато бывшие коммунистические лидеры стремительно мимикрировали.

На политической сцене появились новые фигуры из второго и третьего эшелонов бывших партийных и комсомольских вожаков. На митингах к переменам призывали уже те, кто еще вчера с пеной у рта заклинал не поддаваться обману всяческих демократов, агентов капитализма, возглавляемых изгнанным из газеты бывшим журналистом Красавиным. Получалось, что, с одной стороны, новая газета подняла его и краевую организацию демократов на новый, более значимый уровень, а с другой – мешала влиять на происходящие рядом перемены. И ни с кем не советуясь, продолжая согласно кивать на указания из Москвы, он начал готовить специальный номер газеты.

Верочка Полякова по его просьбе строго конспиративно (контакт с главным демократом края все еще был чреват немедленным увольнением) привела к нему Васю Балдина. Вскоре к тому, столь же тайно, присоединились и другие журналисты краевой газеты – Масалов и Тюнин. Но тайну быстро раскрыл Кучерлаев и неожиданно для Красавина поздним вечером нагрянул к нему домой.

Пришел со своим коньяком. Первую рюмку выпил за Анну, которой посоветовал поддерживать мужа в непростых его делах. Потом они закрылись вдвоем на кухне, и тот вдруг извинился за все, что вынужден был делать.

– Это для тебя гласность – свобода. А я – редактор партийной газеты, человек подневольный. Для меня что гласность, что демократия, суть одна – служи хозяину. Так что уж прости.

Они выпили по рюмке, становясь еще добрее друг к другу.

Потом он хитро прищурился, явно чего-то недоговаривая, но, несомненно, зная…

– На Западе при демократии у каждого издания тоже свой хозяин, – уклончиво произнес Красавин. – Просто там их много, на любой вкус…

– На любой вкус, – повторил Кучерлаев, не отводя взгляда. – И у нас так будет… У тебя вот тоже есть начальники, учредители…

– Они мне не мешают, – сказал он, не кривя душой. Мешали ему сейчас старшие товарищи по новой партии.

– Это хорошо, когда совпадают взгляды и чаяния… А я вот, будучи коммунистом, никак не могу согласиться с действиями нашего крайкома, – вздохнул Кучерлаев. Разлил коньяк, поднял рюмку. – Давай выпьем за понимание. – Выпил, не ожидая. – Признаюсь, что-то меня привлекает во всех этих переменах, тянет к таким, как ты. И что-то отталкивает… Ведь уже было: «Весь мир насилья мы разрушим до основанья…». Вот скажи, Виктор, обязательно разрушать то, что есть, что уже построено?

И Красавин понял, что это не риторический вопрос, что этот немало повидавший в жизни седой мужчина, сидящий напротив, действительно ждет от него ответа…

– Не думаю, что обязательно, – неуверенно отозвался он. Но, вспомнив собственное бессилие перед несправедливой партийной волей большинства, пустые магазины, безжалостные очереди, в которых сам порой поневоле превращаешься в животное, поставил точку в споре с самим собой: – Нет, все же надо… До самого основания!.. – И продолжил цитату: – «Мы наш, мы новый мир построим…» Чтобы не проросло больше никакого культа вождя и насилия над личностью…

– «Кто был никем, тот станет всем…» Сакральное признание… – продолжил Кучерлаев. И после паузы задумчиво закончил: – А все ради власти… – И другим тоном продолжил: