Одной из важнейших причин многочисленных лакун в истории III, Коммунистического, Интернационала (и это несмотря на написанные сотни книг и тысячи статей!) являлась идеологическая борьба вокруг деятельности «всемирной коммунистической партии». Противники коммунистического движения стремились доказать, что деятельность национальных секций Коминтерна направлялась из Москвы и они не были самостоятельными. Коммунисты, напротив, настаивали на самобытности своих партий и по возможности обходили принципиально важную тему – характер отношений между своими партиями и штаб-квартирой Коминтерна в Москве. И те и другие, как писал американский историк Р. Александер, основывались на «предположениях и догадках», не имея возможности подтвердить свои теории документами. В «предположениях и догадках» были конструктивные идеи, впоследствии подтвержденные документально, но часть из них, не получив доказательств, превратилась в домыслы. Поэтому коммунисты предпочитали анализ идейной борьбы в коммунистическом движении, а их оппоненты, опираясь в основном на воспоминания людей, по тем или иным причинам оказавшихся вне коммунистического движения, стремились показать абсолютную зависимость компартий от Москвы. Сегодня положение меняется, и огромный массив документов дает возможность по-иному взглянуть на события тех лет.
Историография интернациональных связей коммунистического движения Латинской Америки родилась почти одновременно с первыми компартиями, и вряд ли слова венгерского коммуниста и работника Коминтерна И. Комора, писавшего, что «буржуазия пыталась окружить “заговором молчания” Коммунистический Интернационал»[13], можно в полной мере отнести к его латиноамериканским секциям. Уже в 1920-е – 1930-е гг. появились работы, отражавшие основные направления изучения латиноамериканского коммунистического движения, и были высказаны основные положения, повторяемые с известными модификациями до сих пор. Интерес к исследованию воздействия феномена Коминтерна на левый спектр революционного движения Нового Света не в последнюю очередь был вызван стремлением не допустить роста влияния коммунистов. И не случайно авторами первых работ на эту тему являлись не профессиональные историки, а политики, которые непосредственно участвовали в борьбе на политической арене своих стран и уделяли в своем анализе первостепенное внимание взаимоотношениям коммунистов с Москвой, стремясь доказать «антинациональный» характер компартий, их «иностранное» происхождение. Развитие революционного движения, антиамериканский характер деятельности мексиканского правительства в начале 1920-х гг. объясняли вмешательством «иностранных большевиков» депутат парламента А. Мансанилья (Уго Соль) в книге «Преступный большевизм в Юкатане», вышедшей в 1921 г. [14], и неудачливый соперник социалиста Ф. Каррильо Пуэрто на выборах губернатора штата Юкатан полковник Б. Мена Брито[15]. В этих работах, носивших публицистический характер, главным было стремление отождествить коммунистическое движение Мексики с Коминтерном скорее с его аппаратом, автоматически сводя все движение только к интернациональным связям и делая акцент на организационной стороне деятельности международной компартии.
Но уже в 1922 г. появилась работа Р. Саласара «Столкновение глыб (На заре рабочего движения в Мексике)», на долгие годы ставшая настольной книгой исследователей, прежде всего ввиду обширного фактографического материала. Видный деятель профсоюзного движения подробно рассмотрел деятельность «делегатов Ленина», впервые привел достоверную информацию о деятельности Латиноамериканского и Панамериканского бюро III Интернационала, работе Национального социалистического конгресса[16]. Несмотря на критические оценки анархо-синдикалистом Саласаром деятельности коммунистов, содержание его книги позволяло в условиях недоступности архивных документов представить вполне достоверную картину истории зарождения КПМ в ходе бурного развития рабочего движения Мексики и достаточно объективно оценить участие в этом процессе эмиссаров III Интернационала, что делало ее полезным источником информации о развитии международных связей мировой компартии в первые годы ее существования.
Национал-реформистское направление историографии в 1930-е гг. было представлено идеологом Американского Народнореволюционного альянса (АПРА), перуанцем В.Р. Айя де ла Торре. В это время Айя отошел от идеи использования Коминтерна в интересах латиноамериканской революции, стремился дистанцироваться от марксистской идеи мировой революции, противопоставляя ей свою концепцию революции континентальной и предлагая апризм в качестве «третьей позиции» между капитализмом и социализмом[17]. Мысли основателя АПРА были позднее развиты его соратниками Л.А. Санчесом и А. Баэсой Флоресом, стремившимися продемонстрировать преимущества теоретических постулатов апризма перед марксизмом и показывавшим руководящую роль идеолога АПРА в революционном движении континента. Противопоставляя апризм «догматизму Коминтерна», они указывали на «творческий марксизм» Х.А. Мельи и Х.К. Мариатеги, не обращая внимания на участие этих лидеров революционного левого движения в полемике коммунистов и апристов и жесткую критику ими идейных позиций Айя де ла Торре. Так, Баэса писал: «Два молодых боевых революционных марксиста принадлежат к числу выдающихся мыслителей, революционных лидеров. Оба противостояли Коминтерну и умерли, защищая перед ним латиноамериканскую доктрину – резолюции о наших проблемах, соответствующие нашим специфическим условиям, а не “решениям”, импортированным из Москвы. “Амаута” умер рано от неизлечимой болезни. Мелья погиб на улицах Мехико жертвой агентов сталинского ГПУ и кубинской тирании Мачадо»[18]. Баэса Флорес рассматривает вероятность как данность. Конечно, и у Мельи, и у Мариатеги шансов остаться собой и не оказаться вне коммунистического движения было не так много. Но они действовали в рамках существовавшей в «романтический период» традиции, буквально понимая свое право иметь в рамках демократического централизма свое мнение до принятия решений вышестоящими инстанциями. Другое дело – на практике все зависело не от поведения субъекта, а от интерпретации мотивов его поведения партией и Коминтерном. Действовали не законы и правила, а их восприятие, по сути – принцип «революционной целесообразности». И поэтому бразилец О. Брандао, которого объявили символом «интеллектуализма» и «мелкобуржуазного революционаризма», оставался в КПБ и работал в аппарате Коминтерна, а его соотечественник и однопартиец А. Перейра, вполне лояльно относившийся к «генеральной линии», был исключен из нее, в том числе за контакты с Л.К. Престесом, через короткое время после этого принятого в компартию Бразилии и избранного в ИККИ.
Историк имеет право рассуждать в сослагательном наклонении: что было бы, если бы, но не имеет права утверждать: так было. В связи с этим ярлык «мариатегизма», наклеенный на сторонников «Амауты», говорит о высокой вероятности его исключения из партии после ее реорганизации в 1930 г., но только о вероятности. В конце концов и жизнь видного аргентинского коммуниста и сотрудника Коминтерна В. Кодовильи (до сего дня являющегося одним из символов догматического марксизма советского образца) висела на волоске, и он чудом избежал партийных репрессий в 1928 г. вместе с коллегой по руководству КПА Х.Ф. Пенелоном (сторону которого принял в дискуссии с представителем ИККИ Б. Михайловым). В то же время и самого коминтерновского эмиссара в Южной Америке вполне могли подвергнуть остракизму.
В 1930-е гг. появились работы, откровенно направленные на тотальное вытеснение левого спектра с политической сцены Латинской Америки. Так, взывая к националистическим чувствам аргентинцев, «не знающих деления на классы», автор книги «Коммунизм в Аргентине» К. Сильвейра утверждал, что аргентинская компартия создана иностранцами – «изменниками, изгнанными своими странами», и «аргентинцами-ренегатами», действующими во имя реализации «коммунистической программы разрушения национального наследия аргентинцев»[19]. Сильвейра предложил новый жанр исторической литературы: книгу-донос. Эта книга стала одной из идеологических основ, опираясь на которую сенатор М. Санчес Сорондо обосновывал проект антикоммунистического закона, доказывая подрывной, антинациональный характер компартии[20]. К этому направлению литературы можно также отнести работу бывшего корреспондента ТАСС в США С. Нафта[21], исключенного из компартии, который ссылался на «иностранное происхождение» латиноамериканского коммунизма и ставил на одну доску коммунистов и фашистов.
Далеки от объективности книги и статьи, на протяжении десятилетий выходившие из-под пера партийных историков. Над «официальными историографами» всегда висел дамоклов меч опасности ошибиться, неправильно расставив идеологические акценты. Лишенные (как и их коллеги, выступавшие с иных методологических позиций) доступа к архивным материалам, они не могли использовать свидетельства участников и очевидцев событий, оказавшихся за бортом международного коммунистического движения. В случаях же, когда такая возможность была, срабатывал «внутренний цензор» или официальная цензура, что не позволяло выйти на свет фактам, персонажам, оценкам, которые могли противоречить канонической трактовке событий. Немногие же историки, допущенные волей партийной иерархии к «святая святых» – архиву Коминтерна, оказывались в трагическом для исследователей тупике: имея в руках документы, требующие изменения оценок, введения новых персонажей (или, если быть абсолютно точными, возвращения старых, исключенных из истории из-за идеологических или коньюктурных соображений), они были вынуждены прибегать к использованию приема – фигура умолчания, игнорируя ставшую известной им информацию, или интерпретировать документы в угоду официальной традиции.
Наиболее ярким примером такого подхода является изучение истории компартии Кубы. Чем можно объяснить, что правящая партия долгие годы не делала даже попытки создать официальную историю своей деятельности? Институт истории коммунистического движения и социалистической революции при ЦК КПК никогда не объявлял о планах подготовки обобщающего труда по истории «первой марксистско-ленинской партии Кубы» (период 1925–1961 гг.), хотя все возможности для этого были, особенно в годы, когда его возглавлял Ф. Гробарт, более 60 лет входивший в партийное руководство, а научными сотрудниками являлись ветераны кубинской компартии Р. Николау и П. Сервиат, люди весьма осведомленные [22].
Простое объяснение – недостаток достоверных источников, вызванный многолетними репрессиями и работой партии в условиях глубокого подполья, в данном случае не работает. Существует Национальный архив с правительственными, полицейскими, судебными фондами, в которых должно быть немало документов о коммунистической деятельности. И зачастую документы из этого архива появляются в кубинских публикациях. Есть архив Коминтерна, который был закрыт для многих, но не для исследователей, имевших полномочия от своих партий. Но в многочисленных диссертациях кубинских историков, в том числе и ответственных работников ЦК КПК, посвященных этому периоду, нет ссылок на документы этого архива, хотя в последнее время кубинские историки стали активно работать в Российском государственном архиве социально-политической истории (РГАСПИ)[23].
Применение такого подхода к изучению деятельности Коминтерна формировало историю без событий, ярких персонажей, сооружало схему противостояния революционного марксизма-ленинизма с оппортунизмом, ревизионизмом, «ликвидаторством», ренегатами различного толка, стремившимися извратить генеральную линию партий и международного коммунистического движения. Историю писали победители в борьбе партийных течений, стремясь подкрепить триумф и диктуя свой вариант исторических событий, чаще всего весьма далекий от истины. В итоге рождалась схематическая трактовка процесса формирования и развития коммунистического движения Латинской Америки, где «стойкие марксисты-ленинцы» боролись с многоголовой гидрой, олицетворявшей извращения коммунистической идеологии, и всегда добивались в этом противостоянии успеха.
Фактологические бреши в историографии стали постепенно заполняться изданиями, увидевшими свет в 1950-1960-е гг. Признав отсутствие достоверных документальных источников ахиллесовой пятой исследований истории коммунистического движения континента, Американец Р. Александер, автор фундаментального труда «Коммунизм в Латинской Америке»[24], попытался найти более или менее адекватную замену документальной базе, впервые широко применив метод интервью. И хотя полученная информация позволила ему подойти к разгадкам многих белых пятен истории деятельности Коминтерна в Латинской Америке, искомого результата он не достиг. В его исследовании наличествует очевидное противоречие: считая, что «латиноамериканские коммунисты никогда не были без руководства со стороны Коминтерна», Александер обвинял III Интернационал в отсутствии интереса к Латинской Америке. Подтвердить фактами оба этих противоречащих друг другу постулата американский историк не мог: далеко не все его респонденты были людьми, осведомленными в нюансах святая святых деятельности Коминтерна – организационных связях. Сведения, полученные в ходе интервью, были отрывочными и не могли отразить полную картину столь сложного явления[25].
Р. Александер являлся автором еще двух фундаментальных работ по истории коммунистического движения Латинской Америки, но в обеих практически не затронул 1920-е гг.[26] И если для труда «Троцкизм в Латинской Америке» это объясняется зарождением самого явления только в конце десятилетия, то в издании «Коммунистическая партия Венесуэлы» отсчет времени существования венесуэльской секции Коминтерна начинается в соответствии с марксистской традицией, что совершенно игнорирует исторический путь поколения венесуэльских коммунистов 1920-х гг.
Работы бывшего члена испанской партии ПОУМ В. Альбы, как он отмечал сам, в значительной мере опирались на «собственный опыт» и информацию, собранную «среди участников ряда эпизодов этой истории». Признавая коммунистическое движение в Латинской Америке «продуктом самобытного развития», происходившего «под ослепляющим влиянием русской революции», «революции всеобщего триумфа, победоносной революции», и неспособности существовавших ранее рабочих организаций «добиться хотя бы одной решительной победы», В. Альба объяснял восприимчивость латиноамериканцев к коммунистическим идеям их «романтизмом». Уделяя значительное место деятельности «агентов Коминтерна», он, по сути, лишь некритически воспроизводил информацию Э. Равинеса. Рассказывая о подлинных событиях, В. Альба нередко основывался на недостоверных источниках и, не имея возможности перепроверить их документами, перемещал их участников во времени и пространстве, искажая тем самым суть. Возможно, это делалось не намеренно, но подобные передержки легли в основу концепции о деятельности агентов, направленных Москвой, в то время как в реальной жизни все было несколько иначе. Мексиканский коммунист индийского происхождения М.Н. Рой никогда не возвращался по указанию председателя Коминтерна Г. Зиновьева в Новый Свет, и, следовательно, не создавал на Кубе и в Центральной Америке «группы симпатизантов», а Сен Катаяма до назначения руководителем Панамериканского бюро не ездил в Москву, а был избран для этой роли заочно. И не мог Катаяма избрать аргентинца Кодовилью в тот момент своим доверенным лицом, потому что впервые встретился с ним в Москве, когда японский коммунист делами Латинской Америки не занимался. И уж, конечно, не Август Гуральский, впервые попавший в Латинскую Америку в 1930 г., был создателем Бюро Коминтерна в Буэнос-Айресе[27].
Тема деятельности агентов III Интернационала – центральная в книгах мексиканцев Р. Тревиньо, Р. Гарсия Тревиньо и доминиканца Л. Сильвы[28]. Один из лидеров Мексиканской Региональной Рабочей конфедерации (КРОМ) Р. Тревиньо практически всех известных ему иностранных радикалов, проживавших в Мексике, объявил «агентами Москвы» в книге под кричащим названием «Шпионаж и эволюция принципов рабочего движения в Мексике». Примером передержек и преувеличений, присущих его работе, может служить образ «роковой женщины» – «Наташи Михайловны»[29]
О проекте
О подписке