Новый год в двенадцать часов приходил, а я в это время всегда уже спал. Прошло столько Новых годов! А я ни одного не видел. И мама и тётя Вера встречали его, а я спал. Я всегда засыпал перед Новым годом. А просыпался утром, и мама мне дарила подарки и говорила: «Ну вот, Новый год!» Но я-то знал, что он ночью был. А сейчас его нету.
Я спрашивал маму:
– Ты его встретила?
Мама мне говорила:
– Встретила.
– И ты его видела?
Мама смеялась:
– Конечно, видела!
– И папа видел, и тётя Вера?
Так мне обидно было!
Я представлял себе Новый год в большой шапке-ушанке и в валенках. Как на новогодней открытке. В двенадцать часов он стучится в дверь. И его все встречают. Все обнимаются с ним, хлопают по плечу Новый год и говорят: «Наконец-то приехал!» Он вытаскивает из мешка подарки, все дарит, кому что надо, и говорит: «Я спешу. Меня ждут в других квартирах». Все провожают его до угла, потом возвращаются и идут спать. Вот так представлял я себе Новый год.
Как старался я не заснуть в Новый год! И каждый раз засыпал где попало. А просыпался всегда в кровати. И рядом были подарки.
Мой брат раньше меня встретил Новый год. Несмотря на то, что он младше меня. Он вот что сделал. Чтоб не заснуть, он залез под стол. Сначала он там, конечно, заснул, а когда все сели за стол, стало шумно. И он моментально проснулся. И вы знаете, что он сказал мне? Он мне сказал:
– Его не было.
– Как так не было?! – сказал я.
– Очень просто.
– А ты там не спал под столом? – спросил я.
– Вот ещё! – говорит Котька. – Бой часов был, это верно. А Нового года не было. Как только все стали кричать: «С Новым годом!» – я вылез.
– Кого же тогда вы встречали?
– Новый год, – говорит Котька.
– Как же так вы его встречали? Разве так в жизни бывает? Если ты, например, меня встречаешь, то ты видишь, что ты меня встречаешь. А то как же ты меня встречаешь, если ты меня не встречаешь?
– Сам увидишь, – говорит Котька. – На будущий год увидишь. Никакого там Нового года не будет. Бой часов будет. А Нового года не будет.
– Наверно, ты спал под столом, – говорю, – и сквозь сон слышал бой часов. А Нового года не видел.
– Я не спал, – говорит Котька.
– Значит, спал, – говорю, – раз не видел.
– Ты сам спал, – говорит Котька.
– Я-то спал, – говорю, – но ты тоже спал. Только я спал в кровати, а ты – под столом. Лучше бы ты уж спал в кровати.
– Я не спал, – говорит Котька.
– Почему же тогда ты его не видел?
– Его не было, – говорит Котька.
– Ты просто спал, – говорю, – вот и всё!
На этом наш спор закончился.
Он обиделся и ушёл. И хотя он на меня обиделся, всё равно я думал, что он там спал и не видел Нового года с подарками.
Вот так я себе представлял Новый год, когда был совсем ещё маленький.
Сначала купили сразу две ёлки: одну ёлку – папа, другую – мама. Потом пришёл дядя Миша с ёлкой.
Дядя Миша сказал:
– Эх какая досада!
– Три ёлки нам ни к чему, – сказал папа.
– Бог троицу любит, – сказала бабушка.
– Бога нет, – сказал я.
– Бесхозяйственность, – сказала мама.
Только мама это сказала, как вдруг входит дедушка с ёлкой.
А за ним тётя Нюша с ёлкой.
– Ура, – крикнул я, – пять ёлок!
– Я расстроилась, – говорит тётя Нюша. – Я хотела вам сделать сюрприз, а тут столько ёлок!
– Что же делать, – говорит мама, – куда же мы денем эти ёлки? Придётся их предложить соседям.
– Как это так, – говорит дядя Миша. – Я принёс ёлку Пете. И вдруг её отдают соседям!
– Я очень обижен, – говорит дед. – Я принёс ёлку внуку. И я не пойму, при чём здесь соседи!
– И я! – сказала тётя Нюша. – Я не отдам свою ёлку соседям! Я принесла свою ёлку племяннику. Пусть он скажет: доволен он ёлкой?
– Конечно, доволен! – крикнул я.
Тётя Нюша сказала:
– Ну! Только попробуйте! Ёлка – его.
Папа сказал:
– Но я купил свою ёлку первым. Я выбирал её два часа. Я покупал ёлку сыну. Я не хочу об этом слышать!
– Тем более – я, – сказала мама. – К тому ж, моя ёлка лучше всех, это, по-моему, сразу видно.
Тётя Нюша сказала:
– Моя ёлка лучше! Вы только понюхайте, как она пахнет!
А дядя Миша взмахнул своей ёлкой так, что задел деда по носу веткой.
Бабушка тихо смеялась в углу.
Наконец всем надоело спорить. Дядя Миша сказал:
– Я так считаю. Пусть своё мнение выскажет Петя. В конце концов, это ёлки – его.
Я сказал, что мне нравятся все пять ёлок.
– Вот и прекрасно! – сказал дядя Миша. – Ёлки Петины. Он доволен. Так в чём же дело, я не пойму!
Все согласились с дядей Мишей и начали устанавливать ёлки. Хотя это было не так легко сделать, но в конце концов ёлки установили. Потом принялись вешать игрушки. Правда, игрушек было мало, но всё равно я был очень доволен – пять ёлок все вместе в одной квартире.
Это ведь целый лес!
Потом пришёл Вовка взглянуть на ёлки.
Потом пришёл Алька из пятой квартиры.
Потом пришли Лёнька с Васькой.
Каждому я подарил по ёлке.
И мне осталась одна ёлка.
Я всё ходил вокруг неё и долго любовался ею, а потом вдруг представил себе, как стало пусто в том месте в лесу, где росли пять ёлок. Их вырубили для меня специально…
На следующий год я вырасту большой, и тогда не нужно мне будет ни одной ёлки. Хотя и сейчас я уже не малыш…
Моему отцу посвящается
Я никогда не хочу обедать. Мне так хорошо во дворе играть! Я всю жизнь бы во дворе играл. И никогда не обедал бы. Я совсем не люблю борщ с капустой. И вообще я суп не люблю. И кашу я не люблю. И котлеты я тоже не очень люблю. Я люблю абрикосы. Вы ели абрикосы? Я так люблю абрикосы! Но вот мама зовёт меня есть борщ, мне приходится всё бросать: недостроенный дом из песка и Раиса, Расима, Рамиса, Рафиса – моих друзей, братьев Измайловых. Мой брат Боба любит борщ. Он смеётся, когда ест борщ, а я морщусь. Он вообще всегда смеётся и тычет себе ложкой в нос вместо рта, потому что ему три года. Нет, борщ всё-таки я могу съесть. И котлеты я тоже съедаю. Виноград-то я ем с удовольствием! Тогда и сажают меня за рояль. Пожалуй, я съел бы ещё раз борщ. Только бы не играть на рояле.
– Ах, Клементи, Клементи, – говорит мама. – Счастье играть Клементи!
– Клементи, Клементи! – говорит папа. – Прекрасная сонатина Клементи! Я в детстве играл сонатину Клементи.
Папа мой музыкант. Он даже сам сочиняет музыку. Зато раньше он был военный. Он был командиром конников. Он скакал на коне совсем рядом с Чапаевым. Он носил папаху со звездой. Я видел папину шашку. Она здесь у нас в сундуке. Эта шашка такая огромная! И такая тяжёлая! Её даже трудно в руках держать, не то что махать во все стороны. Эх, был бы папа военный! Весь в ремнях. Кобура на боку. На другом боку шашка. Звезда на фуражке. Папа ездил бы на коне. А я шёл бы с ним рядом. Все мне бы завидовали! Вон смотрите, какой Петин папа.
Но папа любит Клементи.
А я не люблю. Я люблю строить дом из песка, и друзей люблю, четырёх братьев: Расима, Рафиса, Раиса, Рамиса. Что мне Клементи!
Я играю. И спрашиваю:
– Не хватит?
– Играй ещё, – говорит мама.
– Играй, играй, – говорит папа.
Я играю, а брат сидит на полу и смеётся. В руках у него заводная машина. Он оторвал от машины колёса. И катает их по полу. И это ему очень нравится. Никто ему не мешает. Не заставляет играть на рояле. И потому ему очень весело. Плачет он очень редко. Когда у него что-нибудь отнимают. Или когда его стригут. Он совершенно не любит стричься. Он так и ходил бы всю жизнь лохматый. На это он не обращает внимания. В общем, ему хорошо, а мне плохо.
Папа с мамой слушают, как я играю. Брат катает по полу колёсики. За окном кричат четыре брата. Они кричат разными голосами. Я вижу в окно: они машут руками. Они зовут меня. Им одним скучно.
– Ну всё, – говорю я, – всё сыграл.
– Ещё разик, – просит папа.
– Больше не буду, – говорю я.
– Ну пожалуйста, – говорит мама.
– Не буду, – говорю я, – не буду!
– Ты смотри мне! – говорит папа.
Я пробую встать. Убираю ноты.
– Я сотру тебя в порошок! – кричит папа.
– Не надо так, – говорит мама.
Папа волнуется:
– Я учился… я играл в день по пять-шесть часов, сразу после гражданской войны. Я трудился! А он?.. Я его в порошок сотру!
Но я-то знал! Он меня не сотрёт в порошок. Он так всегда говорит, когда злится. Он даже маме так говорит. Как может он нас в порошок стереть? Тем более что он наш папа.
– Не буду играть, – говорю я, – и всё!
– Посмотрим, – говорит папа.
– Пожалуйста, – говорю я.
– Посмотрим, – говорит папа.
В третий раз я играю Клементи.
Наконец-то меня отпускают! Мой брат Боба идёт за мной. Он растерял все колёсики. И ему теперь скучно.
На дворе меня ждут четыре брата. Они машут руками, кричат. Мой дом из песка разрушен. Весь труд мой пропал даром. И всё из-за борща и Клементи! Дом разрушил Рафис – младший брат. Он плачет – братья его побили. Нечего делать! И я говорю:
– Ничего. Новый дом построим.
Я веду всех в магазин к дяде Гоше. Дядя Гоша – папин знакомый. Он нам всё отпускает в долг. Он записывает на листке наш долг, а потом папа платит ему. Так хорошо! Папа так и сказал: отпускай им всё. Что они захотят. Сколько им угодно.
Вот приходим мы в магазин. Дядя Гоша нам отпускает конфеты. Мы можем есть их, сколько хотим. Потом папа за всё заплатит.
Раис говорит:
– Я уже всё съел.
Мы опять идём к дяде Гоше. И набираем ещё конфет.
Он говорит:
– Не много ли? Приходите ещё.
– Непременно придём, – говорим мы.
Во дворе нас окружают ребята. Мы раздаём всем конфеты. Нам не хватает на всех конфет. Например, Керим без конфет. Маша Никонова и Сашок.
Мы опять идём к дяде Гоше.
– Пожалуйста, – просим мы, – извините. Но нам тут не хватило конфет. Что же делать? Мы очень расстроены. Нам нужно ещё чуть-чуть конфет. Чтобы всем хватило.
– Зачем чуть-чуть! – говорит дядя Гоша. – Берите! И приходите ещё.
Он даёт нам конфет, и все довольны. Теперь всем ребятам хватило конфет.
На улице стало уже темнеть. Фонари зажглись. Скоро небо всё будет в звёздах. Такое в нашем городе небо. Наш город самый красивый. Хотя я не был в других городах. В нашем городе есть бульвар. Там море, корабли и лодки. И виден остров вдали. И нефтяные вышки в море. Я пошёл бы сейчас на бульвар, но вы слышите? Мама зовёт нас на ужин.
И я иду ужинать. Так целый день. Целый день должен я есть!
Я съел ужин, но это не всё. Меня снова ведут к роялю. Папы нет дома, и я говорю:
– С меня хватит.
– Вот отсюда начни, – просит мама, – вот с этой строчки.
– Хватит с меня, – говорю я, – и всё!
– Будем ждать папу, – говорит мама.
Приходит папа. Он весел. Он держит два больших ящика. В этих ящиках мандарины.
– В июне и вдруг мандарины?!
– С трудом достал, – говорит папа. Он открывает ящики.
– А ну! Налетайте, ребятки! Хватайте!
Мы налетаем, хватаем, смеёмся. Папа смеётся вместе с нами. Ест мандарины. И говорит:
– Позовите всех.
Я зову братьев Раиса, Рафиса, Расима, Рамиса.
И мы угощаем их мандаринами. И ящики быстро пустеют.
Потом братья уходят. И мама уносит пустые ящики. И говорит папе:
– Как с деньгами? Сумеем ли мы всё же съездить на дачу? Хотелось бы. Лето уже проходит.
Я вижу, папа задумался. Он говорит:
– Может, мы сумеем. Но может быть, и не сумеем. Но если мы даже и не поедем, то не беда – жизнь и так прекрасна!
Но я-то знаю. На даче прекрасней. Там нет рояля. Там гранаты, айва, виноград, инжир… Там море без конца и края. Я так люблю купаться в море! Я так хочу на дачу! Там рядом станция. Там гудят паровозы. Там проходят разные поезда. А когда машешь им вслед – тебе тоже машут из окон вагонов. И ещё там горячий песок, утки, курицы, мельницы, ослики…
Потом я засыпаю на стуле.
Сквозь сон слышу я голоса, всё про дачу, про море, про лето…
А утром я просыпаюсь в кровати.
Фатьма Ханум – это тётя Фатьма, мама братьев Рамиса, Рафиса, Расима, Раиса. Как видит меня, каждый раз говорит: «Ах, Петька, Петька, совсем большой!» Она помнит, когда я был маленький. И теперь удивляется, что я большой. Разве можно так удивляться! Я ведь рос постепенно. Вот и сейчас, вышел я в коридор, а она говорит:
– Очень быстро растёшь!
– Все растут одинаково, – говорю я.
– Расти, расти, – говорит она.
– Вас мама ждёт, – соврал я.
Мама любит беседовать с Фатьмой Ханум. А Фатьма Ханум – с моей мамой. Они могут беседовать часами.
– Тётя Фатьма, пойдёмте к нам!
В который раз мама рассказывает! О том, как я потерялся. Они смеются. Но я не смеюсь. Что мне смеяться! Я это много раз слышал. Раз сто или двести. Очень странные взрослые люди! Рассказывают одно и то же. Разве со мной так бывает? Каждый день у меня куча новостей. Что мне вспоминать старое? Когда кругом одни новости!
Я слышу их разговор.
Мама. Помню, он у меня родился, у него глаза были синие. А потом они стали совсем не синие. Какие-то серые. Так обидно! Вот ведь как бывает!
Фатьма Ханум. Быстро растёт…
Мама. Да, да, да, вот я и говорю… А когда он был маленьким, он был маленьким – вот таким… он тогда отправился гулять, он открыл сам дверь, вышел на улицу, он прошёл весь город, вот так наискосок весь город, и остановился в скверике; как сейчас помню, была суббота, играл оркестр и под оркестр плясали взрослые. Ему понравилось! Он стал вместе со всеми плясать, его и нашли в таком виде – руки в боки и пляшет!
Фатьма Ханум. Очень весёлый ребёнок!
Мама. Горе мне с ним.
Фатьма Ханум. У меня четыре.
Мама. Я и забыла!
Они смеются. Но я не смеюсь. Ничего нет смешного.
Тётя Фатьма говорит мне:
– А ну расскажи, как ты там танцевал?
– Я маленький был, – говорю, – и не помню.
– Очень быстро растёшь, – говорит она.
– Сыграй-ка Клементи, – просит мама.
Но я не хочу играть Клементи.
– Твой папа учился, – говорит мама. – Сразу после гражданской войны… Он играл по семь-восемь часов…
– Это я знаю, – говорю я.
– Ну хорошо, – говорит мама, – ну хорошо, тогда спой Фатьме песню.
Мама играет, а я пою:
Солнышко ясное,
Наша жизнь прекрасная!
Я пою с удовольствием. Я ору.
– Подожди, подожди! – кричит мама. – Сначала начнём, три… четыре!
Солнышко ясное,
Наша жизнь прекрасная!
Я пою во всё горло.
– Нельзя ли потише? – просит мама. – Я даже не слышу рояля.
– Конечно можно, – говорю я, – но тогда какой смысл?
– Сначала, сначала! – кричит мама. – Нас ждёт Фатьма!
Хорошо, что в дверь постучали. Это старик Ливерпуль. Я сразу узнал. Только он так стучится. Он, когда пьяный, стучит тихо-тихо. Почти что не слышно.
Он крутит перед лицом руками. Как будто делает мельницу.
– А где Володя? – говорит он.
– Он не пришёл ещё, – говорит мама.
– Он мне страшно нужен…
– Но его нет.
– Я хотел угостить его…
– Вы же знаете, он не пьёт.
– Я знаю, но вдруг… он ведь мой сосед… он мне страшно нужен…
– Ливерпуль, Ливерпуль, – вздыхает мама.
– Здрасьте! – говорит он Фатьме Ханум.
– Здравствуйте, – говорю я.
– Здравствуй, старик, – говорит он мне.
– Я не старик, – обижаюсь я.
– Это неважно, – говорит он.
– Как же неважно? – говорю я.
– Извините, – говорит он.
– Пожалуйста, – говорит мама.
– Я должен вам денег, – говорит он, – не могли бы вы мне одолжить ещё?
Мама даёт ему бумажку.
– Я вам верну, – говорит Ливерпуль.
– Конечно, конечно, – говорит мама.
И старик Ливерпуль уходит.
У Ливерпуля тонюсенький детский голос, бородка крючком и лысая голова. Это мама прозвала его Ливерпулем, хотя он имел другое имя. Он, кажется, был из Перу, каким-то случаем попал в Россию и навсегда остался здесь жить.
Не люблю я, когда он пьяный. Он тогда машет руками, качается. Словно вот-вот упадёт. Стариком вдруг назвал меня. Вот ещё новость!
Мама беседует с Фатьмой Ханум. Я смотрю в окно. Вижу брата. Он строит дом из песка.
– Что ты торчишь тут? – говорит мама.
– Так, ничего, – отвечаю я.
Я жду папу. Вот сейчас выйдет он из-за угла. У него полные руки гостинцев. Чего только нет там! И мандарины, большие оранжевые мандарины!
А папы всё нету. Всегда так. Всегда его нету, когда я его жду. Но стоит мне отойти от окна – он появится.
Я иду на балкон. Вижу девочку с бантом. Она живёт вон в том парадном. Ей можно свистнуть. Она глянет вверх. И увидит меня. Это мне и нужно. «Привет, – скажу я, – тра-ля-ля-ля, три-ли-ли!» Она скажет: «Дурак!» – или что-то другое. И дальше пойдёт. Как ни в чём не бывало. Как будто бы я не дразнил её. Тоже мне! Что мне бант! Будто я её жду! Я жду папу. Он мне принесёт гостинцев. Он будет рассказывать мне про войну. И про разное старое время. Папа знает столько историй! Никто лучше не может рассказывать. Я всё слушал и слушал бы!
Папа знает про всё на свете. Но иногда он не хочет рассказывать. Он тогда грустный и говорит: «Нет, не то написал я, не то, не ту музыку… Но ты-то! – Это он мне говорит. – Ты-то уж не подведёшь, я надеюсь?» Мне не хочется папу обидеть. Он мечтает, чтоб я композитором стал. Я молчу. Что мне музыка? Он понимает. «Это печально, – говорит он. – Ты даже представить себе не можешь, как печально!» Почему печально, когда мне совсем не печально? Ведь папа мне не желает плохого. Тогда почему так? «Кем ты будешь?» – говорит он. «Полководцем», – говорю я. «Опять война?» – папа мной недоволен. А сам воевал. Сам скакал на коне, стрелял из пулемёта…
Папа мой очень добрый. Мы с братом однажды сказали папе: «Купи нам мороженое. Но побольше. Чтобы мы наелись». – «Вот тебе таз, – сказал папа, – беги за мороженым». Мама сказала: «Они ведь простудятся!» – «Сейчас лето, – ответил папа, – с чего бы им простудиться!» – «Но горло, горло!» – сказала мама. Папа сказал: «У всех горло. Однако мороженое все едят». – «Но не в таком количестве!» – сказала мама. «Пусть едят, сколько хотят. При чём тут количество! Больше они не съедят, чем смогут!» Так сказал папа. И мы взяли таз и пошли за мороженым. И принесли целый таз. Мы поставили таз на стол. Из окон светило солнце. Мороженое стало таять. Папа сказал: «Вот что значит лето!», велел нам взять ложки и сесть за стол. Мы все сели за стол – я, мама, папа, Боба. Мы с Бобой были в восторге! Мороженое течёт по лицу, по рубахам. У нас такой добрый папа! Он столько купил нам мороженого! Теперь нам не скоро захочется…
Двадцать деревьев посадил папа на нашей улице. Сейчас они выросли. Огромное дерево перед балконом. Если я потянусь, я достану ветку.
Я жду папу. Сейчас он появится. Мне трудно глядеть сквозь ветки. Они закрывают улицу. Но я нагибаюсь и вижу всю улицу.
Я слышу в комнате папин голос. Он дома, а я всё торчу на балконе!
А на столе-то! Печенье, два торта, две банки компота, замечательная любительская колбаса, ветчина и яблоки, ещё какие-то коробки и другие вкусные вещи. Просто целый магазин!
– Вот так да! – говорю. – Как ты здесь очутился?
– Отстань от отца, – говорит мне мама, – он сегодня идёт дирижировать.
Я видел однажды, как он дирижировал. Папа тогда взял меня с собой. Я сидел в большущем зале. Все глядели на сцену. Там на сцене был папа. Он стоял спиной к залу, лицом к оркестру. И кругом было тихо-тихо. Потом папа взмахнул вверх руками – и весь оркестр как грянет! Я даже вздрогнул. Я глядел на люстры, на всех людей. Я вертел головой и всё время вставал. «Что ты скачешь? – сказали мне. «Я не скачу», – сказал я. Меня вывели силой из зала. «Я с папой, – сказал я, – он там дирижирует». – «А ты не врёшь?» – «Что мне врать, – сказал я, – там мой папа». Меня привели прямо к папе. Спросили: «Ваш сын?» Мой папа был мокрый от пота. И волосы папины были мокрые. Я смотрел на него и не мог понять: почему папа мокрый? Папа снял пиджак. Вся рубашка была тоже мокрой. Как будто его водой облили. Он сказал: «Вот какая работа…» Я был так удивлён, что не знал, что ответить. Всё время твердил: «Пошли… пошли…» – и тянул папу за руку.
О проекте
О подписке