И не надо все сводить к методу. Психотерапия всегда представляет собой нечто большее, чем просто технику, потому что непременно включает в себя элемент мудрости. Искусство и мудрость образуют единство, цельность, в которой рассеиваются и исчезают дихотомии, в том числе противопоставление техники и личной встречи. Такие крайности становятся допустимой основой для психотерапевтического вмешательства лишь в исключительных ситуациях: обычно психотерапевтическое лечение включает оба компонента: с одной стороны — стратегию, с другой — отношения «Я» и «Ты».
Американская девушка10, изучающая музыку, приехала ко мне в Вену на консультацию. Она говорила на каком-то ужасном диалекте, которого я не понимал, и я попросил американского врача разобраться, что побудило эту пациентку обратиться ко мне. Однако девушка не стала консультироваться с этим врачом и при случайной встрече на улице сказала мне: «Вот видите, доктор, как только я рассказала вам о своей проблеме, я почувствовала такое облегчение, что больше ни в какой помощи не нуждалась». Я и поныне знать не знаю, с чем она тогда обратилась ко мне.
Противоположную крайность мы видим в следующей истории11. В 1941 году меня однажды утром вызвали в гестапо. Я, как было приказано, явился, ожидая, что меня тут же отправят в концлагерь. В кабинете меня ждал гестаповец, он приступил к допросу, но вскоре сменил тему и стал задавать мне такие примерно вопросы: «Что такое психотерапия? Что такое невроз? Как побороть фобию?» Далее он перешел к описанию конкретного случая — «своего друга», разумеется, но я догадался, что гестаповец пытается обсудить со мной собственную проблему. Я начал краткосрочную терапию (конкретно — применил логотерапевтическую технику парадоксальной интенции)