Что я могу в этой ситуации? Пойти, записаться добровольцем в «Звездную армаду»? Денег выплатили чуть, хватит только, чтобы пару раз заплатить за коммунальные услуги. И неизвестно, когда удастся найти работу.

– Спасибо!

– Вот и замечательно. Сейчас тебе подписывать ничего не надо. А завтра приезжай. Вещей из дому много не бери, здесь все есть. Вот, возьми визитку. По ней тебя пропустят в ворота.

– Спасибо. До свидания!

Весна на улице словно вырвалась на свободу – акварель неба, прозрачность облаков. Воздух пахнет солнцем, сухим асфальтом, талой водой. Как же я люблю такую погоду! Снега еще навалом, но ясно – у зимы шансов не осталось. Ни полшансика. Все, время перешагнуло через незримую границу, и назад пути нет…

Весна звучит со мной в унисон. Сегодня это особенно заметно. Община меня примет. Я перееду в квартал, где люди улыбаются друг другу. Где не бывает зависти, и все равны. Где моими соседями будут совершенно особые, открытые, светлые люди. Где будет с кем поговорить о Боге.

– Кролик…

Нет, солнце не погасло, капель не смолкла. Зачем этот человек снова здесь? Чтобы отравить мне самый светлый день за последние несколько лет?

– Здравствуй.

– Ну, как, радуешься?

– Да.

Серая стайка монастырских послушниц миновала нас, обтекла, как река островок. Лица у девушек сосредоточенные и погруженные в себя. Светлые лица.

– Есть чему. Прогуляемся?

– Нет.

– А чего ты боишься? Раз священники сказали, что ты им подходишь, то можешь не сомневаться, назад из… из общины не выкинут.

Я кивнула.

– Пойдем. Не бойся.

– Я не боюсь.

– Боишься, кролик, боишься. Все время боишься. Боишься остаться последней и боишься оказаться первой. Боишься меня и себя боишься. Себя – больше всего. Я помню, в школе у тебя были темные волосы. Зачем ты их красишь в этот невнятный цвет? Разумеется, чтобы не привлекать внимания. И мордашку не подкрашиваешь никогда, даже губы, я прав? Вот прямо сейчас… тебе же не нравится, что я называю тебя Кроликом. До жути, до отвращения. Но ты терпишь. И не из христианского желания смирить гордыню, а потому что боишься возразить. Боишься конфликта. Боишься оказаться проигравшей.

– Перестань, пожалуйста. Это все неправда.

– Правда. Только ты ошибаешься. Ты думаешь, что «кролик» – это кривые зубы и длинные уши…

…и толстая задница. И маленькие красные глаза…

– А вот и нет. И даже совсем нет. Ты Кролик, потому что уже сейчас рядом свернулся удав. Но ты не убегаешь, не прячешься. Ты смотришь в глаза удава и покорно ждешь, когда тебя начнут есть.

– А удав – это ты.

– Хм… ты мне льстишь. Нет. Я уже говорил, что не питаюсь кроликами.

– Значит, ты думаешь, что удав – это отец Евстигней? Глупо. А ты… сам ты веришь в Бога?

Усмехнулся, переспросил:

– А ты?

– Да.

– Тогда рассказывай. Все, что сейчас собиралась сказать. Ну! Смелее!

Эта издевательская подначка заставила ответить:

– Не станешь же ты возражать, что в преддверии конца света…

– Вспышка сверхновой – это физический процесс. Это еще не конец света…

– Для человечества – конец. Так вот. В преддверии Конца света как раз и важно всем нам, всем людям, задуматься о вечной жизни, о том, какими мы предстанем перед Ним в день Страшного суда…

Я сама почувствовала, как нескладно, как жалко выглядят мои слова. Почему, когда говорит отец Евстигней, все так значимо и убедительно, а я снова запуталась, забыла, о чем хотела сказать.

– Мы не должны грешить… ради тех, кто придет следом за нами… ради…

– С грехами – понятно. А что мы должны делать? Все это время? Всю сотню лет?

– Не грешить… молиться… вести праведный образ жизни…

– Подробней, Кролик! Подробней!

– Соблюдать заповеди… Быть… честными…

– Я уже понял про то, какими мы должны быть. Ты скажи, Кролик, что именно мы, такие все из себя праведные, должны делать?

Отец Евстигней что-то говорил об этом… не так давно даже…

Нет. Не вспомнить. Хотя…

– Строить храмы. И молить Господа о прощении.

Мы остановились у перекрестка. На той стороне улицы утыкала маковки в небо нарядная церковь. Напротив отсвечивал рекламными щитами супермаркет. Над всем этим сплетали черные кляксы веток старые клены.

– Не туда смотришь. Ниже.

Ниже… да что там такого интересного? Тротуар. Люди. Машины.

– Смотри, сколько нас. Много, правда? И все разные… среди нас есть настоящие праведники. Они живут по заповедям и всегда готовы помочь в трудную минуту. И ты знаешь, большинство из них не имеет отношения ни к христианству, ни к религии вообще. Среди нас есть анархисты. Есть бродяги и профессиональные нищие. Солдаты… цыгане. Смотри, смотри, Кролик. Это не просто так. Видишь? Большинство попросту не верит, что вспышка будет. Кто-то ищет утешение в водке. Это только кажется, что их мало. Кто-то старательно не думает об этом. Но все они – живые. И только немногие похожи на тебя. Очень, очень мало…

– Одурманены религией? Прячутся от объективного мира за толстыми и надежными стенами монастырей?

– Кролик ты кролик… нет, конечно. У нас удивительная страна. Институт церкви за какие-то считанные годы стал инструментом правительства, «христианством по госзаказу», а никто и не заметил. Нет. Удав – это уж никак не церковники. Куда им.

Я вдруг вспомнила:

– А ты знаешь, что означает слово «списали?»

Он ничуть не удивился.

– Точно, конечно, не знаю, но догадаться могу. «Списали» – значит, пустили в общину. Дали возможность посвятить жизнь богослужению. Ты вспомнила того мальчика с арматуриной, так? Скорей всего, его мать оставила семью ради… более высокого служения.

– И кто же такой этот удав?

– Чего ты боишься?

– Окончательности. Бессмысленности. Пустоты…

Молчание повисло между нами – но не беззвучие. Какое уж тут беззвучие, в разгар весеннего дня! Воробьи орут, капли стучат по лужам. Шаги шуршат.

Я устала. Чего он от меня хочет? Почему не оставит в покое?

– Ярослав, я не очень понимаю, чего ты от меня хочешь? Зачем ты тратишь на меня свое, не сомневаюсь, драгоценное время?

– Отец у тебя хороший человек был… можешь считать, меня гложет чувство невыполненного долга.

– А…

Чувство долга. Вот как его, оказывается, можно понимать…

– Скажи, Кролик… а когда отец был жив, ты к священникам так же бегала?

Отец умер внезапно, от инсульта. На работе. Скорая не успела помочь. Но, кажется, все началось, когда он еще был жив. Да что я… постоянно занятый академик и дома-то бывал не чаще раза в две недели.

Сначала я просто подходила послушать. Так делают многие горожане, из любопытства, или из интереса. Потом одна женщина из общины приметила меня. Мы разговорились. Она рассказывала с такой неподдельной искренностью, с таким чарующим вдохновением… она пригласила меня в теологический клуб… да. Именно тогда.

Эти люди действительно были другими. Светлыми. Готовыми выслушать, поддержать, помочь.

Я не ответила, но, видимо, что-то такое отобразилось на моем лице, потому что Ярослав не стал настаивать.

Так дошли до троллейбусной остановки. На ней толпились сизые голуби.

– Я зайду вечером. В последний раз. – Хмуро бросил мой бывший одноклассник. – Твоя маршрутка. Ну, давай! Не бойся!

Дверца захлопнулась.

Не смотри в окно, уговаривала я себя. Не вздумай! Еще подумает, что тебе интересно…

Но свободное место было именно у окна. Именно у того самого окна, в которое нужно смотреть, чтобы увидеть.

Ярослав, ссутулившись, отошел к деревянному строительному забору, неожиданно для меня присел там на корточки и спрятал лицо в ладони.

Я попыталась представить, в какой ситуации могла бы принять такую позу. Представила. Если плохо сделала работу, а поправить невозможно. Важную работу.

В чем он собирался меня убедить? И почему меня? Он обещал вечером зайти. Вечером все разъяснится.

Красный обшарпанный «Икарус» брызнул на повороте бурой водой с осколками льда. Ну вот. И Дюшка уехал. Все нитки обрезаны, все тропки исхожены. Я одна, и ничто не мешает воплотить заветную цель.

И никто уже не помешает.

О чем жалеть? Людей близких у меня и раньше почти не было. А за последний год я растеряла, не то, что всех прежних друзей, даже знакомых. Даже случайных знакомых. До вечера несколько часов. Можно погулять, по пути наслаждаться весенним днем, любоваться куполами храмов, сплетениями темных ветвей, игрой солнца в гранях сосулек. Потом, дома, навести окончательную чистоту, накинуть на мебель чехлы. В эту квартиру я больше не вернусь. Сготовить ужин…

Но почему только от одной мысли об этом становится тошно? И почему я продолжаю мысленный диалог с Ярославом, хотя давно нужно бы выкинуть это из головы. Все дело в том, что я понять не могу, чего он хочет. Ему надо меня в чем-то убедить, отчаянно надо, я это уже поняла. Но в чем? В том, что я – Кролик? Беззащитная зверушка, уставившаяся в глаза удава? А кто удав? Я не вижу. Сам-то он хоть видит? Или ему не важно, чем меня зацепить, лишь бы зацепило?

А ведь зацепило. Откуда он взялся? Зачем? Кто его послал?.. нет, последний вопрос продиктован паранойей. Кто его мог послать? Ко мне? Смешно. Я не академик Кротов. Я его бесталанная, ничем не примечательная дочка…

Дома, вместо того чтобы заняться делом, уселась напротив телевизора. Показывали светские новости. Про коллективное самосожжение сектантов в Курске, про гастроли симфонического оркестра. Показали даже коротенький сюжет о «Звездной армаде», которая вот-вот должна стартовать от орбиты. «Армада»… Русская версия американского «Ковчега». Десять лет назад этот проект называли «детищем академика Кротова». А я гордилась знаменитым папой.

Корабли «Армады» битком набиты генетическим материалом Земли и землян. Растения, животные, люди. Рыбы, птицы, насекомые…

Наивный порыв отчаявшихся ученых, которые точно знают, что мирное наше, стабильное желтое солнышко через сто лет перестанет быть таковым. Собственно, уже перестало. Необратимые процессы в его недрах уже начались. И вероятность ошибки с каждым годом все меньше и меньше.

На кораблях «Армады» и люди полетят. Кто-то в анабиотическом сне. Кто-то нет. И если полет может осуществляться автоматически, то за сложным оборудованием, за всеми этими инкубатарами-хранилищами нужен обязательный пригляд.

Отец мало рассказывал. Он вообще со мной мало говорил. Я его жалела.

Понимала всю бессмысленность их потуг, и жалела. Молилась за них.

Слишком мало шансов. Вспышка неотвратима, как приход весны…

Выключила телевизор. Зашла в Интернет. В почтовом ящике болталось одинокое письмо, датированное прошлым месяцем. Спам.

Все. Нет никаких старых связей. Завтра начнется другая жизнь. Я ее жду. Жду? Конечно. Конечно.

Когда позвонили в дверь, я побежала открывать почти с облегчением. Муторное ожидание прощального визита Ярослава Смирнова не давало спокойно сосредоточиться ни на одной мысли. И вот…

– Привет, крольчатина. Можно войти?

– Заходи.

– Тускло у тебя. Болеешь?

– Нет.

На нем серая водолазка и черные брюки. Прическа, чуть сбита ветром, но он этого не заметил. Общее ощущение легкой небрежности при идеальном вкусе. И эта язвительная улыбочка уже наготове. Уже работает.

– А братец где?

– Уехал. К тете. Я только что проводила.

– Правда?

Эта новость отчего-то обрадовала моего гостя. Не сильно, а так… в меру.

– Да.

– Ну, даже чаю не предложишь?

– Пойдем на кухню.

Действительно. На кухне спокойней. В гостиной мне как-то не по себе в его компании.

Да здесь и светлей. Можно исподтишка подглядывать за гостем. Пускай это некрасиво и неправильно… но…

А вид-то у него усталый. Я бы даже сказала, измотанный вид. Интересно, где он работает?

Я заварила чай, вынула из холодильника банку варенья. Нарезала булку.

Спросил:

– Ну, как, уже твердо все решила? Завтра пойдешь в общину?

– Да.

– Отцу бы не понравилось.

– Да что ты об этом можешь знать? Не думаю, что он бы даже заметил…

– Заметил бы. Он тебя очень любит… любил.

– Вы были знакомы?

– Да. Я работал у него в программе.

– Так ты один из этих… из «Звездной армады»? Понятно.

– Что тебе понятно, Кролик?

Обмануть нормальный ход истории. Лишить людей… сотни людей… спасения. Истинного и главного. Разве можно это отнять? Разве можно решать за других?

Я повторила вслух:

– Вы лишаете своих добровольцев шанса спастись. Надежда, которую вы дарите, она призрачная. Она отсрочивает неизбежный конец, но не отменяет его. И тогда, когда все человечество встанет пред Богом… Что вы даете вашим добровольцам? Вместо неба, весны, травы – серые коридоры тесных кораблей. На всю жизнь, на всю жизнь, Ярослав. Не чувствовать ветра. Не чувствовать землю под ногами. Не видеть, как приходит лето или зима… И знать, что эта дорога – дорога в никуда.

– Кролик, да ты поэт!

Я осеклась. Поэт? Ну что же… может быть. Но как же больно-то. За что он меня так… я не заслужила. Что я ему сделала такого, что он меня так ненавидит? Почему?..

– Я не кролик, слышишь? Не кролик!!!

Слезы душат, слезы властно рвутся наружу, вместе со злостью, ненавистью, болью…

– Я не кролик, не называя меня так! И нет никакого удава!!! Ты его сам придумал! Зачем я тебе? Зачем ты пришел?

Я сорвалась. Постыдно, глупо сорвалась. Я думала, никогда больше со мной такого не случится.

Истерика – это противно со всех сторон. Особенно, когда она начинает проходить, и ты вдруг обнаруживаешь себя прижатой к чьей-то широкой груди, и этот ненавистный кто-то гладит тебя по плечам, да еще приговаривает:

– Тсс! Тихо. Молодец, умница, так бы сразу… давай, плачь, пристукни меня… вон сковородкой и пристукни. Она у тебя чугунная? Самое то…

– …алюминиевая…

– Это хорошо, значит, выживу. Не стесняйся плакать, Анечка, это куда лучше, чем терпеть…

Я высвободилась. Ушла из кухни.

У меня в гостиной висит зеркало. Большое старинное зеркало в тяжелой раме. Еще бабушкино. Оно немного искажает реальность с расстоянием. Не кривое еще, но уже неправильное, странное зеркало. Вот именно в глубине этого зеркала мы и встретились взглядами.

Я услышала из-за спины:

– Живешь свою жизнь, словно отбываешь срок. Хочешь знать, кто твой удав, Аня? Неужели еще не догадалась? Ты сама. Этот твой страх. Привычка бояться. Твой отец прав – нельзя человека заставить жить, пока он сам не захочет. Старик думает, что тебя нужно оставить в покое, пока сама не пожелаешь чего-то большего. Но я помню тебя иначе. Было время, когда ты не боялась, ведь так?

– Я не знаю.

– Это твое кроличье смирение… ну почему именно за него ты держишься? Проваливаешься в него, как в колодец, а все равно держишься. Почему не за гордость? Ведь она у тебя есть, черт возьми… ну что я опять не так делаю? Аня. Если ты уйдешь в общину, назад хода не будет. Это не монашество, не служение. Это другое. Ты даже сама не представляешь, насколько другое. Тебе не захочется оттуда выходить. Но я здесь только потому, что точно знаю, там тебе будет еще хуже. Ты не станешь меньше бояться. И так же будешь бояться собственных действий и мыслей. И ты… снова станешь деревянной.

– Деревянной?

– Смирившейся. Отбывающей срок.

– Как будто у меня есть выбор. Как будто у всех нас есть надежда на что-то, кроме Бога.

– Есть. Надежда всегда есть. На проект «Солар», над которым работают сейчас лучшие умы планеты. Суть его – «отвести» лишнюю энергию, разогревающую солнце. И не нужно забывать про космические звездные проекты, «Ковчег» и «Звездную армаду». На… Аня. Но даже если все это – мышиная возня перед носом дракона. Остается еще надежда, что вспышки не будет. Пусть этот шанс – один к тысяче. Видишь ли, многие ученые полагают, что Солнцу просто не хватит массы на серьезный взрыв. Что будет в таком случае – кто знает? Может, выброс энергии окажется настолько сильным, что счистит с нашей планеты атмосферу, слизнет все живое. А может, Земля отделается исключительно красивым северным сиянием где-нибудь на экваторе…

– А ты? Во что веришь ты, если не в Бога?

– В то, что у нас получится. Все, как задумали. Вот прямо сейчас я предлагаю тебе тот самый вид надежды, которого ты так боишься. «Звездная армада». Космос. Вот пропуск. Последний старт через пятнадцать дней.

– Я не хочу. Я не смогу так жить. И… что я там буду делать? Кому я там нужна? Почему ты сейчас возишься со мной, а не с кем-то более нужным?

– А так же более умным и красивым. И менее самокритичным. И менее испуганным… Ну ты что, хочешь, чтобы я снова назвал тебя Кроликом?

– Кролик не может победить удава.

– Предупрежден, значит вооружен.

– Словоблудие. Кролик никогда не победит удава. Он может только убежать.

– В общину? Это, конечно, надежная норка. Но она еще и безнадежная. Лично для тебя безнадежная, а не для других. На твоей страничке в сети висят замечательные стихи. Последний написан год назад. Ты не задумывалась, почему?

– Нет.

– Задумайся.

– Не хочу.

– По крайней мере, честно. Анька. Вот пропуск. Обещай сразу не выкидывать. И помни, у тебя самое большее – две недели.