Взятие Браильской крепости

К концу первого десятилетия ХVIII в. размеренная и патриархальная жизнь Молдавского и Валашского княжеств, лишь изредка сотрясаемая придворными интригами бояр и наездами чиновников из Константинополя, сменилась бурными и полными драматизма событиями, втянувшими их в самую гущу европейской политики.

Войны и связанные с ними эпидемии до основания всколыхнули Валахию и Молдову, принеся многочисленные беды и несчастья десяткам тысяч жителей, уничтожив или разбросав по свету сотни семей. Не обошла стороной сия горькая чаша и большой род Кантакузиных. Одним из них судьба уготовила мученическую смерть на плахе, другим – многолетние скитания вдали от родины.

В начале XVIII в. казалось невозможным, чтобы идущая где-то в Померании, на невообразимо далеком севере, борьба двух европейских гигантов, России и Швеции, могла каким-то образом коснуться Молдавского и Валашского княжеств. Однако, расширяясь во времени и пространстве, Северная война к середине 1709 г. вплотную подошла к их границам, втянув в кровавый водоворот военно-политических событий.

Победа петровской армии под Полтавой и бегство короля Карла XII в пределы Османской империи стали переломным моментом в многолетнем и напряженном противоборстве России и Швеции. Решив великие национальные задачи русского государства, Полтавская виктория вместе с тем на целую эпоху определила исторические судьбы народов всей юго-восточной Европы, придав новый импульс надеждам православного населения на освобождение от турецкого владычества.

Как отмечал молдавский летописец Ион Некулче, эта победа «вселила в молдавский, валашский, сербский народы новую надежду на скорое освобождение из-под векового гнета»^[58]. В результате заметно возросли прорусские симпатии на Балканах и в Дунайских княжествах, что привело, в свою очередь, к увеличению притока на русскую службу молдаван, валахов, греков, сербов и других народов юго-восточной Европы^[59].

Более интенсивной и регулярной стала корреспонденция владетелей и представителей видных боярских семей Молдовы и Валахии с царским двором. Особенно активную переписку с русским правительством на протяжении 1709–1710 гг. вели К. Брынковяну, М. Раковица, К. Кантакузино, Иордакие Руссет и др.

Вместе с тем под влиянием активной антирусской дипломатической и политической деятельности эмиссаров короля Карла XII при Блистательной Порте, искусных интриг при дворе султана ярых противников России – крымского хана Девлет-Гирея^[60] и французского посла Ферриоля^[61], а также наветов и доносов сторонников польской партии Станислава Лещинского^[62], так называемых «станиславчиков», мирные отношения между Россией и Турцией грозили перерасти в военный конфликт. Стремясь вовлечь Османскую империю в войну с восточным соседом, шведский король и его союзники пытались продемонстрировать султану ее многочисленные выгоды.

По словам М. Нейгебауэра^[63], шведского посланника в турецкой столице, Порта в случае поражения российских войск приобретала право установить протекторат над Украиной, население которой якобы мечтало о турецком подданстве^[64]. Кроме того, положительный исход войны должен был оттеснить Россию от границ османских владений.

Не скупился Карл XII и на обещания поддержать выступление турецких войск активными действиями своей армии в Померании^[65]. Однако самым веским и убедительным аргументом антирусской партии в пользу объявления войны служила «растущая угроза с Востока», которой запугивали султанский двор.

Особое влияние на позицию Турции оказывали заявления Станислава Понятовского^[66], который сообщал, что «царь окончательно хочет завладеть Польшей, продиктовать мир ослабевшей Швеции, вывести свой флот на Черное море, а потом вместе с поляками начать войну на Балканах»^[67].

В Бендерах и Константинополе упорно распространялись слухи о приближении к границам Османской империи 200-тысячной русской армии. Говорили, что «20-тысячный корпус уже строит мосты на Южном Буге»^[68]. Озабоченность султанского двора вызывали также «великие наносы» хана Девлет-Гирея о реальной угрозе потерять Крым и возможном возрождении греческого государства в результате дальнейшей экспансии России в сторону турецких владений.

В сложившейся ситуции русское правительство не только не помышляло о каких-либо территориальных приобретениях за счет Османской империи, но предпринимало все возможные меры для недопущения войны. «Мира – любой ценой», – требовал царь от П. А. Толстого^[69], своего посла при султанском дворе.

Для достижения поставленной цели в турецкую столицу направлялся обильный поток денег и мехов, шедших на щедрые дары турецким сановникам. Однако, несмотря на богатые подношения, российскому послу день ото дня становилось всё труднее противостоять действиям антирусской партии. У него недоставало ни средств, ни сил, чтобы заглушить или хотя бы нейтрализовать «наносы», распространяемые шведами и эмиссарами Станислава Лещинского, и доказать миролюбивую политику России в отношении Турции^[70].

К середине 1710 г. в столице Блистательной Порты начали одерживать верх силы, враждебные России. Пользуясь этим, к активным боевым действиям перешли сторонники Карла XII, предпринявшие в июле того же года ряд нападений на русские гарнизоны лево- и правобережной Украины^[71]. Они задержали и взяли под арест курьеров с личными посланиями Петра I к султану Ахмеду III^[72]. Резко сократилась свобода действий, перемещений и внешних связей посла П. А. Толстого. Наконец, 20 ноября 1710 г. русское правительство получило известие о том, что России объявлена война, а полномочный министр царя в Константинополе арестован и заключен в Едикуле – Семибашенный замок, вместе с чиновниками дипломатической миссии и слугами^[73].

В предстоящей войне с Османской империей правительство Петра I рассчитывало на всемерную поддержку и помощь православного населения Балкан и Дунайских княжеств. Исходя из этого, определялись тактика и стратегические задачи русского командования. Однако было бы ошибочным полагать, как это делалось в русской и европейской историографии русско-турецкой войны 1710–1713 гг., будто Петр I и его генералитет начали ее «с излишним запасом надежд на турецких христиан, пустых обещаний со стороны господарей молдавского и валашского и со значительным количеством собственной полтавской самоуверенности»^[74].

Несомненно, освободительное движение православного населения Османской империи, его явные прорусские симпатии и настроения являлись немаловажным военным и политическим фактором, необходимым России в предстоящей войне. Однако главная роль в ней отводилась не силам союзников, а непосредственно русской армии.

Многочисленные документы того времени красноречиво свидетельствуют, что Петр I и его окружение полностью осознавали серьезность положения и сложность готовящегося похода. Неоднократно в письмах царя к А. Д. Меншикову^[75] и Ф. М. Апраксину^[76] звучала тревога за исход «надлежащего и токмо одному богу сведомого пути»^[77].

Уже в декабре 1710 – январе 1711 гг. по указу Петра I начался усиленный набор рекрутов в пехотные и кавалерийские полки. Армия «сполна рекрутировалась, мундировалась, приводилась в лучшее состояние»^[78]. Русский генералитет принял во внимание и особенности войны с турками, против которых командирам дивизий предписывалось действовать в основном «пехотою и рогатками, а палашам покой дать»^[79]. Последнее, однако, не относилось к нерегулярным частям русской армии, представленным украинскими и донскими казачьими, а также молдавскими легкоконными полками. Приданные авангардному корпусу Б. П. Шереметева^[80], они должны были проследовать к Днестру, переправиться через него и двигаться к Исакче на Дунае, где «возбудить восстание сербов и болгаров и стараться в собрании магазейнов <складов. – В.Ц.>»^[81].

По мере обострения военно-политических отношений России и Турции и приближения угрозы военного столкновения обоих государств русское руководство всё чаще и активнее стало использовать уже сложившиеся каналы связи с правящими кругами Молдавского и Валашского княжеств.

Едва ли не сразу же после прибытия в Яссы новопоставленного господаря Д. Кантемира с ним была установлена тайная корреспонденция и начаты переговоры о переходе страны под протекцию российской короны. Как свидельствуют записи расходной книги одного из ближайших советников царя по вопросам восточной политики Саввы Владиславлевича-Рагузинского за 1711 г., уже 16 января он по приказу канцлера Г. И. Головкина, «послал в Яссы курьера Савву Гиока с письмами и подарками к волосскому господарю»^[82]. В ответ на это тогда же в январе от Д. Кантемира отправились в Москву его доверенные лица с секретными письмами на имя Петра I. По-видимому, в то же время по совету и рекомендациям молдавского князя Савва Владиславлевич-Рагузинский^[83], один из активных инициаторов Прутского похода, наладил тайную переписку с Томой Кантакузино^[84].

Пользуясь его информированностью и ролью при господарском дворе, руководители российского внешнеполитического ведомства получали объективные сведения о положении дел в княжестве и сопредельных ему землях, а также о состоянии, численности и степени готовности к войне османских войск.

Особую интенсивность приобрела корреспонденция с валашским великим спатарем в мае-июне 1711 г., когда решалась проблема материального и продовольственного обеспечения выступившей в поход российской армии, а также судьба создания единого антиосманского фронта с православными христианами Турции.

Обеспокоенное двусмысленным поведением К. Брынковяну, его выжидательной позицией, идущей вопреки обязательствам, принятым им на себя ранее, правительство Петра I установило с Т. Кантакузино тайные и сепаратные от господаря переговоры «о призыве графа» на свою сторону. По этой причине только в мае из походной ставки царя к великому спатарю трижды отправляли послания с нарочным курьером Иваном Юрьевым для его «проведывания и призыву»^[85].

Важным фактором, стимулировавшим рост прорусских симпатий среди населения обоих княжеств, а также усиления «русской» партии среди боярства, стали обнародованные и распространенные в Молдавском и Валашском княжествах царские манифесты, призывавшие на службу «военно-служилых молдаван и валахов, полковников, ротмистров, хорунжих» с выдачей им патентов и определением жалования и дневных рационов^[86].

Реакция на обращение была незамедлительной. Уже 25 мая к обозу фельдмаршала Б. П. Шереметева прибыли из Яворова «с рекомендательными письмами от канцлера графа Г. И. Головкина два человека шляхты молдавской – Абаза^[87] и Мерескул^[88]», которым было «учинено полковничество и для сбору людей дано 300 рублей»^[89].

Спустя два дня, 27 мая, в ставку Б. П. Шереметева, также по рекомендации канцлера, прибыл другой молдавский шляхтич – Павел Ружина, которому по примеру первых было «учинено полковничество и для сбору людей дано 100 рублей»^[90]. Патенты на полковничьий чин и царское жалование, а также «деньги для сбору людей» получили пыркэлаб^[91] сорокской крепости Семен Афендик и «господарский сродник Александр»^[92].

Прибытие авангардных частей русского войска придало Д. Кантемиру больше решимости и смелости в действиях. В день торжественной встречи в Яссах корпуса Шереметева по всему Молдавскому княжеству были разосланы грамоты господаря, предписывавшие мужскому населению «дабы собиралися и вооружалися и пришли к монаршеским войскам под команду до 15 числа сего месяца <июня. – В.Ц.>, а кто не придет, числиться будет отлучен от своих маетностей, и будут объявлены изменниками и мечем и огнем порублены… и будут преданы суду не токмо мирскому, но и церковному проклятию»^[93].

Появление русской армии в столице княжества и провозглашенные манифесты вызвали стремительный рост антиосманских сил и подъем патриотических чувств у населения Молдовы. Свидетель и активный участник описываемых событий Ион Некулче отмечал в своей «Летописи земли Молдавской», что в ряды российских войск прибывали многие жители Оргеевского, Сорокского и Лэпушнянского цинутов, поднявшиеся против османского владычества^[94]. Сам фельдмаршал в реляциях к царю доносил, что «волохи к нашим <войскам. – В.Ц.> непристанно приходят… и последние мужики служить желают»^[95].

Переход корпуса Б. П. Шереметева на правый берег Прута и медленное продвижение его к югу от Ясс, заметно активизировали разногласия в стане валашского господаря, вызвали ропот возмущения двойственной политикой князя среди ряда ближних бояр и духовенства. Последние, недовольные поведением К. Брынковану, по инициативе Антима Иверяну^[96] провели в деревне Гура-Урлацилор тайное совещание, на котором приняли решение направить к царю своего полномочного представителя. Через него бояре, находившиеся в оппозиции к валашскому князю, намеревались передать российскому монарху достоверные сведения, обличавшие двуликий характер политики господаря и лживость его клятв и обещаний^[97].

Выбор мятежных бояр остановился на одном из инициаторов и активных участников этого совещания – великом спатаре Томе Кантакузино. Мы склонны утверждать, что упоминаемое событие состоялось 19–20 июня 1711 г., поскольку уже 22-го числа Тома в сопровождении полковника и восьми рот легкой кавалерии из состава господарского войска прибыл в лагерь фельдмаршала Б. П. Шереметева^[98].

Однако далеко не многие из среды валашского боярства были согласны с решениями, принятыми на тайном совещании в Гура-Урлацилор. Так, в приватном письме стольника Константина Кантакузино к полковнику К. Туркульцу в первых числах июля 1711 г. сообщалось, что «его дело <т. е. отъезд Т. Кантакузино к Петру I в Яссы. – В.Ц.> мы не хвалим, ибо без времени сделал»^[99].

По странной случайности приезд Т. Кантакузино в стан русского авангарда совпал с прибытием туда Г. Кастриота – личного представителя К. Брынковяну^[100].

Озадаченный одновременным появлением столь высоких должностных лиц Валашского княжества, которые к тому же «видно, якобы один от другого опасаются», фельдмаршал приостановил движение передовых частей и обратился к царю за дополнительными инструкциями и распоряжениями^[101]. Ответ не заставил себя долго ждать: уже на следующий день, 23 июня, оба посланца «с добрым конвоем» были отправлены в столицу Молдавского княжества, где им было определенно место встречи с российским монархом.

Одновременно с описываемыми событиями в Яссах быстрыми темпами шло формирование княжеского войска. В набираемые Д. Кантемиром полки записывались сотни добровольцев, значительную часть которых, помимо представителей военно-служилого сословия, составляли горожане, ремесленники, крестьяне и бежавшие от своих владетелей слуги^[102].

Уже к двадцатым числам июня под княжескими знаменами находилось 17 полковников и 170 ротмистров с хоронгвами общей численностью около 7 тыс. человек^[103]. С этими силами молдавский господарь ожидал прибытия российского монарха в столицу княжества.

Один из активных участников Прутской кампании русских войск, вице-канцлер П. П. Шафиров^[104] следующим образом описал это событие в своих дневниковых записях: «В 24 день <июня 1711 г. – В.Ц.> Его Величество изволил итти с ближними людьми своими в волосский город Яссы, от реки Прута с 2 мили, в котором господарь живет… И встречал оной [князь] Его Царское Величество, також государыню царицу жена его <Кантемира. – В.Ц.