«Звезды в августе чище…»

 
Звезды в августе чище.
Небо в августе шире.
В этом тихом жилище,
В самодельной квартире
Оставайся со мною,
Дорогая Анюта.
 
 
Как хочу я покоя,
Как хочу я уюта…
 
 
Здесь под осень, как только
Станет грустной дорога,
Каждый вечер под окна
Подступает тревога.
 
 
Здесь табунные травы,
Здесь увидишь воочью
Как бесшумно в дубравы
Звезды падают ночью,
 
 
Как потом наступает
Незаметное утро.
Мне тебя не хватает,
Анна-Аня-Анюта…
 

Неосторожность

 
Человек придумал порох.
Посреди ущелий голых
Он в камнях свинец нашел,
Тем свинцом запыжил ствол.
Думал – это просто так!
И прицелился чудак
В небо, в солнышко, в упор…
И страдает до сих пор.
 

«Родиться. Осознать. Смеяться…»

Х.

 
Родиться. Осознать. Смеяться.
И всех, и вся вокруг любить.
Родных покинуть, потеряться,
Возникнуть вновь и поделить
Весь мир на доброе и злое —
В одних глазах увидеть свет,
В других почувствовать такое,
Чего ты раньше думал – нет.
С пороком повести сраженье,
Всю боль свою отдать перу
И в час хулы и униженья
Остаться преданным добру.
Творить свое святое дело,
Подняться на незримый трон,
И в горький час в свое же тело
С картечью разрядить патрон…
И – неподвластным временам! —
С портретов улыбаться нам.
 

Памятник

 
Облитые медью притихшие клены.
Прохлада осенняя чистит кусты.
В гранитной палатке с лицом опаленным
Солдат сапогом приминает цветы.
 
 
Откуда он родом?
Быть может, с Урала,
А может быть житель Алтайских степей?..
Как жил ты, солдат?
Как однажды не стало
Тебя, и в какой из бесчисленных дней?
 
 
Молчит солдат. Молчит гранит.
Не скажет – как, в какие дни
Его отметила беда.
Не скажет мне.
И никому. И ни за что. И никогда!
 
 
…Хрустит огонь. Пылает даль…
Солдат. Поваленный плетень.
С холма к селенью – вражья сталь —
В крестах паучьих набекрень.
Протяжный вой и свист вразброс!
Лежит солдат, к земле прирос.
Земля за гарью не видна…
И жизнь одна, и смерть одна!
Он мнет ладонью ковыли,
Он дышит запахом земли,
Своей земли.
В последний раз…
 
 
– Не бойся! – Сердце бьет приказ.
– Иди вперед, назад ни шагу…
 
 
И он пошел в неравный бой,
Прикрыт медалью «За отвагу»
И красной маленькой звездой…
 
 
Он шел, как вешний лед на запань,
И видел он иную новь.
И рухнул – головой на запад! —
Примяв соломенную бровь.
 
 
…Ты рухнул в пыль, а встал – на камень!
Ты б жил сто лет, теперь – века!
…………….
Кладу цветы, а сам руками
Его касаюсь сапога.
 

«Из уральской нашей стали…»

 
Из уральской нашей стали,
Мир доставивший земле,
Танк стоит на пьедестале…
Танк!.. с гвоздиками в стволе…
 
 
Свесились гвоздики-ранки,
Зелень шеек обнажив.
Кто их памятнику-танку
В ствол так смело положил?
 
 
Чья – за труд – ему награда?
И, с цветами, предо мной
Величавая громада
Обретает смысл иной.
 
 
Символ жизни обретает!
И средь солнечного дня
Танк гвоздиками стреляет
В изумленного меня.
 

«Плачет осень за окном…»

 
Плачет осень за окном.
Серо и дождливо.
Ветер машет рукавом
Над дорогой сивой.
 
 
Сыплет дождик о стекло —
Молоком в подойник.
Утомленное село,
Как в гробу покойник.
 
 
Клен согнулся за углом
Мокрый одинокий,
Бьет черемуху хлыстом
Тополь кособокий.
 
 
Чахнет серый окоем
Под погодой зябкой…
Осень плачет за окном
Поминальной бабкой.
 

«К нему пришел я со стихами…»

В.К.

 
К нему пришел я со стихами.
Он прочитал их, а потом
Наотмашь бил меня словами,
Как телку выгонщик кнутом,
Как конюх жеребца-трехлетку
За то, что не признал удил…
 
 
Он сам уже в узде ходил,
Тавра носил лихую метку,
И вот теперь меня гвоздил,
Видать, за то клеймо в отместку.
 
 
Избил и начал вдруг хвалить:
Мол, мысль берешь,
Видна, мол, хватка…
 
 
Боялся, что ль, пересолить!
Так уж соли, коль вырвал с грядки!
Соли!
Подумаешь, беда…
Пока он бил меня я понял,
Что мне готовится узда.
 
 
Учитель!
Ты обязан помнить,
Ты должен знать, ведь не слепец:
Коль диким вырос жеребец —
На нем хомут не засупонить.
Напрасный труд.
Оставь коня.
Считай, что не было меня.
 

Песня
/подражание/

 
Ночь такая светлая, ночь такая белая,
Соловей буянит в зарослях ольхи.
Что же ты, любимая, что же ты наделала?
Отчего рождаются грустные стихи?
 
 
В сарафане вышитом, в ситцевой косыночке,
На гулянье вечером станешь в стороне,
И твоя дороженька, росная тропиночка
В поле за околицей ляжет не ко мне.
 
 
Ляжет лентой узенькой, тоненькою прошвою,
К соловью-разбойнику, к зарослям ольхи…
Я ведь не люблю тебя…
Это всё нарочно я.
Ночь уж очень светлая… Грустные стихи…
 

Зоя

 
Петля веревки – серая змея!
– Не трожь ее, фашист, она моя….
Смотрел народ.
Приплясывал конвой.
Фельдфебель дым пускал, храня беспечность,
А девушка сама, своей рукой
Петлю надела и шагнула в вечность.
 

«Привет вам, тихие и милые поля…»

 
Привет вам, тихие и милые поля.
Привет тебе, журавль одноногий,
И вам привет, стоящим у дороги,
Высокие седые тополя.
 
 
Я снова дома.
После долгих лет
Моих скитаний по дворцам-чертогам,
По ожиданьям, радостям, тревогам
Меня привел сюда бродячий след.
 
 
Всё так же, как и много лет назад,
Оборотясь кривым оконцем к саду,
Подставив солнцу крашеный фасад,
Глядит наш дом на старую ограду.
 
 
Всё тот же, в восемь соток, огород,
И тот же двор, и ряд акаций сонных…
И батя, как сентябрьский подсолнух,
Меня встречает около ворот.
 

Стихи, написанные осенним вечером

 
Поникли георгины у оград.
Сад обронил на землю оперенье.
Родится день и тут же за деревней
Погаснет, будто сам себе не рад.
И снова дождь.
И снова темнота.
В печи гудит отчаянно осина,
Мерцают блики и видна картина
Иконная – «Распятие Христа».
В нее всмотрюсь в который раз уже,
В мужей, стоящих в пышном седовласьи,
И мир предстанет в новой ипостаси,
Сместятся оси как на вираже.
 
 
Какой-то мастер сотни лет назад
В седой глуши, фантазией согретый,
Полуголодный, и полураздетый,
Над нею не щадил свои глаза.
Чах над тяжелой струганой доской,
Ел от болезни ягоду-калину,
И осторожно наполнял картину
Почти нечеловеческой тоской…
 
 
Трещат дрова. Дождь сыплет в темноте.
От печки на стене мерцают блики…
Идея малая становится великой,
Когда ее разложат на кресте.
 
 
Идет гроза. Массивный крест тяжел.
Граненый гвоздь остер и полновесен…
Мир был тогда уже настолько тесен,
Что на Голгофу человек взошел!
Сверкают стрелы на небе пустом.
 
 
Играет ветер жиденькой бородкой.
Христос еще живой, с молитвой кроткой,
Еще земной, но… в нимбе золотом…
 
 
И мастера искусная рука
Показывает пышный двор Пилата,
Учеников смиренье, как когда-то
С тремя другими порешил Лука.
Он понял их: и мудрого Луку,
И Марка с Иоанном, и Матфея…
 
 
Беда не в том, что казнена идея,
Доступная свободно мужику,
А в том беда, что предана она…
 
 
И мастер осторожно, понемногу,
Работал кистью тайную тревогу,
Которая, присмотришься, видна.
 
 
Мне не известен ход судьбы моей.
Я верю в человека, словно в чудо,
Но знаю: где-то есть и мой иуда,
И для меня рожденный фарисей.
Свершится час и станет жизнь горька.
Но я его узнаю, лицедея, —
Он может быть в одежде фарисея,
И может быть в плаще ученика.
 

«Понимаете – какие чудеса!..»

 
Понимаете – какие чудеса!
 
 
С человеком говорит человек,
Человек другому смотрит в глаза,
Словно он его не видел весь век!
 
 
Говорит слова, как будто поет,
Словно за руку по тропке ведет,
Словно манит за собою собой
В ту долину, где рассвет голубой,
Где не травы под ногами – шелка,
Где зеленая клубится река,
Где желания полны остроты,
Где доверием пропахли цветы!
 
 
Понимаете, какие чудеса!
Время, словно растворилось в словах…
 

Домики

 
Густеет сумрак за окном,
Сгорел закат, умолкли птицы.
Мой сын за письменным столом
Карандашом рисует дом
Огромный красный – в две страницы.
 
 
Здесь будут окна, здесь – труба,
Вот это двери, вот – крылечко,
Чуть косовато, не беда,
А вот ведро и в нем вода,
И клен, и тополь, словно свечка!
 
 
Всё! Дом готов! Пора входить.
Довольный сын глядит счастливо…
«Сынок, а можно мне спросить:
Кто в этом доме будет жить,
В таком огромном и красивом?»
 
 
«Здесь будут семеро козлят, —
Остановился ненадолго, —
Зайчата, трое поросят,
Здесь будет Гномик – друг ребят…»
«А где поселим злого волка?»
 
 
«А волку… выстроим вот здесь!»
И, карандаш сменив проворно,
Мой сын рисует черный лес
Сплошною лентой до небес,
И в том лесу домишко черный…
 
 
Ах, как легко – карандашом! —
И в то же время очень властно
Дитя за письменным столом
Всё злое гонит в черный дом
И доброе вселяет в красный.
 

Немое кино

 
На экране кино немое
С тихим снегом,
С бесшумными ливнями…
Белобрысый, с большой головою,
И глазами, как небо, синими
Мальчуган на скамейке в зале.
За спиной трещит аппарат…
На экране телеги с возами.
Бьются кони. Лавина солдат.
Губы в крике, растрепаны волосы!
Шла атака среди тишины,
Рвались мины, но не было голоса
У бегущих солдат, у войны.
 
 
Ах, зачем же кино немое!
Если б слышать – солдат кричит,
Если б слышать, как пуля воет…
Но экран всё молчит и молчит.
Лишь дороги тяжелые длинные,
Да повозок крутые горбы,
Да солдаты под тихими ливнями
В землю падают словно снопы.
 
 
Годы шли и мечта позабылась.
Ах, какая обида…
Смешно.
Но однажды с рассветом забилось,
Закричало немое кино!
Закричало неслыханно громко,
Разметало солдатские сны!..
 
 
С первым выстрелом вражьей винтовки,
Стиснув пальцы на горле войны,
Зашагал паренек по России,
По ухабам военной тропы
И смотрел, как медсестры носили
В медсанбаты живые снопы.
Шел дорогой нелегкой и долгой,
Мерз в снегах, задыхался в пыли,
И, огнем опаленный на Волге,
Развернувшись пошел на Берлин.
И – дошел!
Дети помнят и внуки
Как средь майской ночной тишины
Отнял воин уставшие руки
С посиневшего горла войны…