Сколь терпеливо в назойливые вечерние минуты одиночества колдовал Миша над словцом «Фантомас», помня загадочный посыл Герасима: «Вернее так, начать надо с имени. И с конца». Что он имел в виду – может, перевернуть фамилию? Ну, попробуем: Фантомас, Самотнаф, сам-от-наф. «Чушь какая-то», – так и сяк крутил настырное слово сыщик. Теперь прянуло: Самотнаф – Самотнов. Мамочки дорогие!.. Отчетливо шевельнулись волосы на затылке, спазм стиснул горло, воздух прекратил поступать – сверкнуло: «Я, брат, арию Германа-т еще сполню…»

–

Итак, события наращивались. Минуты таяли, теснясь к грандиознейшему всех времен и пространств концерту.

Генеральная репетиция была назначена на двадцать девятое сентября шестьдесят седьмого года. Погода произошла так себе: скучно томилось непристойное месиво облаков, ветер был сыр и пронырлив, тонко шевелились ощипанные купы тополей, обиженное тявканье негустых галок усердно интонировало поступь бытия. Сумерки нахлобучились подозрительно скоро.

Зрителей не пускали, однако человеков собралось довольно – судите сами, два эстрадных коллектива, народный хор плюс пара танцевальных номеров, да еще из сельсовета курирующие лица. Сиял обильный свет, стоял праздничный и где-то нервный гул. Что надо отгуляли хор и плясуны, Таисия Федоровна имела деловито-возвышенный вид – черного бархата платье с уместной ниткой под жемчуг ей необыкновенно шло (обалденный вид Машки даже оттенял вкусовые достоинства руководительницы). Впрочем, все оказались на загляденье, и общность в этом духе ничуть не умеряла индивидуальности.

Миша был суров и одержим, его голос звенел металлом неземного происхождения. Он, собственно, присутствовал начеку в намерении востро держать ухо: единственный понимал, что уже здесь может какое-либо произойти (мозг чаще настраивался на то, что основной удар Герасим нанесет на самом смотре).

– Следующие номера программы будут исполнены эстрадным коллективом «Ивушка плакучая»! Солистка и душа ансамбля – Мария Бокова!.. – Миша изобрел мягкий поворот головы – взмах руки, пальцы изящно, веером раскрылись из ладони. Перечень продолжился менее вдохновенно: – Гитара – Юрий Зазулин…

На пастухе – он произнесся последним – Михаил сделал выход.

– Герасим Катугин – вокал… – Миша задержал дыхание. В недружественный объект устремился прищуренный, пронизывающий взгляд. Таковой прошел мимо, ибо вокалист вожделенно и туманно глядел в предполагаемую публику и склонился в импозантном поклоне.

Миша пуще обострил зрачки, зычно, отчетливо прозвучало:

– Бывший воздушный акробат, участник группы «Братья Самотновы»… – Пауза произошла невеликая, едва ли не более красноречивая, чем звуки. Голос чрезвычайно возрос. – Герасим Самотнаф!! – Окончание фамилии «аф» почти прорычалось.

И попало – Гера метнул явно смятенный взгляд. В низинах зашелестел сельсовет… Оглашалось содержание выступлений, в ходе чего Миша периодически палил взорами недруга – теперь безрезультатно, тот не мигая смотрел в зал.

Отработали Плакучие похвально: Маша произошла вдохновенна – сцена, конечно, была ей к лицу, – Гера на «Алеше» взял тембр близкий Гуляевскому и вообще смотрелся весьма, даже Коля-Вася, увлекшись и клонясь согласно растягиваемым мехам, чуть не ляпнулся со стула (тогда баянисты сидели). Только Юра Зазулин, возможно, не вполне оправившись от недавней битвы, тренькал на акустической гитаре безобидно.

– В заключительной части концерта, – гордо шпарил наш Стентор, – вы ознакомитесь с новоиспеченным коллективом, возглавляемым Таисией Федоровной Тащилиной. Она же вокал и партия фортепьяно… – Мужик щегольски излагал реквизиты участников. Подытожил: – Мы впервые ознакомимся и с певческими способностями нашего уважаемого комбайнера Николая Васильева. Да, живучи таланты в трудовом человеке…

Озвучивание номеров… Поехало.

Чтоб чересчур не затягивать, отметим, что Марианна, например, выдала «Полет шмеля» под эстрадный аккомпанемент только так. Таисия была пригожа, и Коля-Вася наяривал вполне справно. Остановимся на студентах, собственно, на гитаре, партию которой делал рыжий, гладенький парнишка Олег.

Пикантность состояла в следующем. Передовое поколение, жадное до новшеств, не могло стоять в стороне от прогресса. Электрогитары. Понятно, что заполучить в частное владение таковую в то время было нереально, однако ушлые студенты додумались до суррогата в виде всунутого в барабан акустической гитары плоского пластмассового микрофона, подключенного к усилителю и динамику. Звук был корявым, однако это и придавало залихватский акцент общему.

Итак, звучала последняя композиция «Эх, тачанка-ростовчанка» – относительно патетики не обессудьте – теперь весь кагал торжественно выводил «гордость и красу» (сельсовет, не отставая от Ивана Ильича, помпезно подвывал, «Ивушка» подтягивала непринужденно), пространство было залито оптимизмом. Миша улыбчиво торчал за импровизированными кулисами – все кроме исполнителей находились в партере – предстояло объявить окончание концерта.

Уже с полчаса происходила катавасия со светом: лампы (по указанию начальства применены были мощные) то принимались мигать, то падали в неприличное мерцание, либо вновь отчаянно раздувались, – вещь знакомая: деревенские подстанции, неровное напряжение. «И врагам поныне снится, разудалый и крутой…» – гремел сводный хор. И где-то на «крутом» помещение вдруг неистово озарилось точно сполохом и, преодолев жутковатую инерцию угасания, погрузилось в кромешную тьму. Голоса синхронно остановились, возникла странная тишина. Нет, тишина почудилась наскоро, на самом деле нечто потрескивало, свербело, и этот нелепый звук, казалось, перемещался в пространстве, то идя снизу, то резво шуруя с потолка. Разумеется, первый подал голос Иван Ильич:

– В гробину же мать тебя ити! Подстанция, чтоб ее!.. Не расслабляемся, товарищи, думаю, сейчас восстановится!

В голосе, однако, слышалась тревога, возможно, смущал этот порхающий треск. Словно по заказу он прекратился – теперь воцарилась совершенная тишина, которая почудилась зловещей. Все враз загомонили, зашевелились, повскакали.

Увидели: угол сцены трепетно озарился – там стояло пианино, за ним что-то происходило. Догадка, охватившая всех, подтвердилась тотчас – из-за инструмента ухватисто вынырнул язык пламени и лизнул белый задник, он же экран, отделяющий сцену от кулуаров. Огонь будто опал на мгновение и тут же рьяно и широко пополз к потолку.

Допустимо сказать, возникшей панике способствовал коварный мрак, который почему-то не особенно умиряло резво разраставшееся зарево. Все поступали вразнобой: ансамбль рассыпался – кто соскочил в партер, кто метался по сцене – то же самое происходило с народом внизу. Фирсов бросился в эпицентр, тушить, за ним Зазулин, еще кто-то, – куда там, пожар бушевал. Да и чем гасить? Иван Ильич орал относительно огнетушителя, однако неизвестно где тот находился, да и вряд ли уже способен был помочь. Это метание организовало всполошенные, юркие тени, что добавляло жуть в общую картину.

Ужаса добавило то, что оказались заперты двери – так Таисия Федоровна велела Мише с мотивом не пускать посторонних, а он оставил ключи в обычной одежде, которая висела в помещении за сценой, и таковое было насмерть отсечено огнем. В довершение, окна были закрыты ставнями – обычная вещь во время киносеансов и концертов, дабы изолировать внутренность от света и бесплатных зрителей. Пока их открывали, пока Витя Куманин высаживал двери, пламя распоряжалось уже половиной домины…

Этот обрушившийся мрак, смешение чувств, Миша прянул в зал. Здесь царила суматоха – его пихнули, бесхозное женское тело уронилось, парень согнулся поднимать. Кутерьма, свалка, паника. Дурной визг, ор, кашель и хрип резали уши. Картина происходящего была завидно сумбурна: слышались истерические команды и возгласы, кто-то что-то крушил, в клубах пламени и дыма – старое, пропеченное ветрами строение взялось, как трут – мельтешили неузнаваемые тела, падали, путаясь в непривычных нарядах.

Вдруг Михаил увидел, некая фигура метнулась к сцене, в самый очаг – Маша, вне всякого сомнения – следом другой организм, Семенов различил шикарный костюм, Герасим. Мария уже вскарабкалась на сцену – впоследствии она мотивировала поступок тем, что вознамерилась спасти скрипку Марианны (та визжала в истерике: «Гады, верните инструмент – ему цены нет!»). Возможно, пастух хотел предотвратить ее опрометчивость – такое позже просматривалось в осмыслении происшедшего Семеновым – но весь ход развития событий не позволил в те мгновения допустить, что Герасим способен на что-либо положительное. Едкий и слепящий дым, общая опасность и бесподобный ажиотаж, кратко говоря, чрезвычайное воспаление нервов заставили характеризовать действия вокалиста как покушение. И действительно, Герасим грубо уронил Машу, подмял под себя – никак иначе это не выглядело. Голова Семенова взорвалась. Ринулся. Под руку попал стул, таковой опустился на затылок воздушного акробата.

Мишу поразил кашель и нестерпимый жар. Он озлобленно стащил обмякшего врага и повернул лежащую лицом вниз Марию. Та от прикосновения Герасима и общей обстановки состоялась лишена сознания, безвольное тело было покорно, Михаил с трудом, заметим, и неловко принялся взгромождать его на плечо. Однако сверху сорвалась пылающая кулиса и плавно опустилась прямехонько на голову девушки. Семенов неаккуратно, где уж тут расторопность, бросил туловище на пол и принялся сбивать огонь пиджаком – ей богу, у нее зашлись волосы… Пламя унялось. Уже не имея ни возможности дышать, ни сил, чтобы поднять, Семенов нехорошо, не зная за что ухватить и стаскивая одежду, как мог поволок тягучее существо – скорей, извлечь из пробирающего пекла. Он уже ничего не видел, действия вершились инстинктом… Сумел бы завершить дивертисмент парень самостийно? – неизвестно, однако его подхватили, как и пострадавшую – дверь к тому времени уже распахнули.

–

Подбиваем баланс… По гамбургскому счету, город остался без определенного сегмента искусства, которым намеревался обеспечить его актуальный населенный пункт. Счет приватный: клуб сгорел начисто, обзавелись обугленным трупом Герасима. Ожоги разных степеней получили шестеро: у Марии очень серьезно было обожжено лицо, справедливости воздать, красота пошла насмарку (Марианна выскочила целехонькой одной из первых – ну, скрипка, тут не до материй); такой же стадией ожога – руки, главным образом – получилась наделена Таисия Федоровна (какой веселенький тандем); рыжий студент, спасая набедокуривший аппарат (не находилось сомнения, огонь возгорелся вследствие замыкания в механизмах – трансформатор и усилитель – к которым змеились провода самодельной электрогитары студентов) хорошо повредился; приобретения остальных смотрелись менее впечатляющими. Миша разжился приличным отравлением и, похоже, несколько попятился умом, ибо периодически впадал в беспамятство и горячечно бормотал: «Антея арестовать». Новенькая районная больница, обслуживающая пару десятков селений, была плотно оккупирована нашими (здесь еще присутствовал Саша Старицын, Светка уже отлучилась). «Леший завелся, не иначе», – проницательно выразился по этому поводу главврач.

На второй день после приключения Иван Ильич жестоко напился и сидя перед стаканом с безумным взглядом повторял фразу, сказанную накануне катастрофы в избе Боковых: «Да гори оно синеньким…» На третий в деревне поселился городской следователь.

***

Ну что, маховик берет подлинно нешуточные обороты. Куда уж взять – натуральный следак: где видано, чтоб в селе проводили столь капитальные мероприятия сыскного качества.

Итак, старший лейтенант Соловьев Андрей Павлович. Право, к двадцати пяти годам парень сложился недюжинным. Ревностный спортсмен, отменной культуры представитель и умница. Данные проявились сходу: несколько замысловатых дел Андрей освоил коротко после юридического, – вот и теперь подполковник Ушаков, начальник отдела, друг и сослуживец как Соловьева старшего (недавно почил от изношенного сердца) так и фронтовой сотрапезник Ивана Ильича Фирсова по скорбной просьбе председателя отрядил молодца – молочко парное, то, се.

Были опрошены очевидцы. Все чин-чином, самолично заходил в дома – список предоставлен председателем – ноги тщательно вытирал, стильную кепку, купленную в заграничной поездке, учтиво снимал на пороге. «Благодарствуйте, от пирожка не откажусь, чрезвычайно аппетитно выглядит снедь», «уж не обижайтесь, я только отведавши у Куманиных, – ей богу, с полным наслаждением, но сыт по горло». Улыбкой, прощаясь, облагораживал, руку тряс деловито и уважительно. «Весьма полезные сведения, благодарен за сотрудничество крайне». Танюшку по голове гладил, об успеваемости осведомлялся; узнав, что пигалица прельщена ботаникой, рекомендовал подумать об университете: «Шикарные преподаватели, многое способны передать». Выведал, у кого стибрила текст записки – это в деревне вирши вызвали ажиотаж, в городе-то такие штуки проделывал каждый пятый. В поезде нечаянно подслушала. Опять глаженье головы… Ни единый мускул не выдал истинных чувств на сообщения одно другого диковинней. Например, у некоторых – тетя Паня и Ершов – ключевую позицию в сложившейся структуре вещей возымел Антеус. И только после Миши Семенова (тот, понятно, умолчал, что саданул Герасима по голове – иных свидетельств в том угаре быть не могло) убежденно процедил: «Дурдом».

А между тем в народе рвение Мишки вызывало разночтения: парень либо головой рехнулся (Нюся, само собой: «бодливой корове бог рога не дал»), либо здесь и впрямь скрупулезное расследование (тетя Паня, понятно) – сепаратность сложилась напополам (случились и нейтральные). Стоит тем самым на эпизоде дознания Михаила дыхание задержать.

Переступив порог, Андрей наткнулся на согбенную и сморщенную старушку со сбитым платком на голове, претендующую на соболезнование – матушка нашего персонажа, натуральная-то жизнь от Эдемов далека, отсюда и крестим лбы.

– Мир дому, здорово живете!

Тетя вернула отнюдь несварливой скороговоркой:

– Живем не на радость, и пришибить некому.

Андрей понимающе хехекнул.

– Семеновых изба? Я следователь из города. К Михаилу череда вопросов.

– Присаживайтесь, – посоветовала дама, расторопно и звучно выцарапав табурет из-под стола. Визгливо базнула в закрома: – Мишкя! По твою душу!

Уж слышался скрип половиц в горнице, в открытой двери показалась угрюмая фигура в калошах и носках, куда аккуратно вправлены были пожившие брюки – видать со двора только, работал. «Кх, кх – протянул руку, – Семенов Михаил». Уселись через угол стола, Миша вперился в начальство, то обошло комнатенку вежливым и вместе милостивым осмотром. Зрак задержался на орнаментных корешках книг, нижняя губа дрогнула. Взор нехотя отомкнулся, товарищ приступил:

– Ну, вы понимаете мою задачу. Я многих опросил, знаю, что вам досталось, потому учредил посещение на крайность.

– Понимаю превосходно.

– Что можете сообщить?

Миша всем видом показал, что сообщить имеется что: голова, к примеру, чуть склонилась, четко сыграли желваки, емкий взгляд притом на мгновение не отпустил лицо напротив. Вслед этому докладчик соорудил порядочный вздох, губы разомкнулись. И неожиданно осуществился абордаж: вытер кулаком нос, нервно ощерился.

– Вот что. Я в милиции служил, вы не подумайте – знаком с методами. Да и читал, уверяю… – Глаза налились надеждой на доверительность и отобразили просительное чувство. – Выпьем. Имею армянский коньяк.

Последнее произнес конфузливо, комкано. Андрей даже переспросил:

– Армейский?

– Армянский, – петушась, пискнул Миша. – Существует такая республика.

Следователь коротко улыбнулся и задумчиво вытянул губы. Смиренное выражение глаз визави и эта мальчишеская сбивчивость подкупали, с другой стороны «знакомство с методами» и предложение явило некоторый компромисс. Качнуло такое: на гражданине, судя по всему, многое сходилось.

– Собственно, почему нет, – сообразно воззрился в коллегу Андрей.

После ловкого препарирования атрибутики – «мамань, там что-нибудь собери!» – и живописного опрокидывания мензурки (Андрей высосал содержимое вдумчиво) Михаил выразился:

– Значится, так. Дело серьезное. Допускаю происки международного соотношения. – Он сощурил глаза. – Французская революция, вот что меня беспокоит в самой высшей степени. Понимаешь, на одной из репетиций Герасим применил зарубежную речь. Именно – французского склада.

Михаил выложил все от и до. И про загадочное поведение быка Антея – вы помните, что прислали скотину из Франции? – и про книгу, которой хлопал Герасим перед самым носом разведчика. А Самотнов – это ли не улика? И откуда вообще взялись столь своевременные вокальные данные?.. Было упомянуто и относительно бредня, на который Герасим явно имел посягательство, и много прочего. Ванька Бык – разве не очевиден резидентский наклон событий?

– Ты что, полагаешь, и этот определенным образом причастен?

– А Сану Старицина кто оттрепал? – зажегся мстительный взор Мишеля. Он, важно наклонив голову, разлил. Ловко метнул заряд в рот. Тяжело посмотрел на собеседника. Пульнул запасом Арчи Гудвина, понимая, что здесь оценят: – Головой ручаюсь…

Уселась замечательная мысль: не-ет, Михаил Семенов, несомненно, исследовательских достоинств человек. Фантомас, таким образом, вы уместны: есть основания полагать, что парень все-таки «разнюхает это дело… в два счета». Идею несколько отстранил Андрей:

– Стоит, конечно, обо всем тщательно подумать, однако на практический взгляд… – Следователь скептически повилял ладошкой… А вскоре и попрощался.

От всей этой детективной муры отвадили еще на втором курсе, стало быть, нечистью и прочими штучками дедуктивного свойства горожанина взять было непросто. Что еще за Фантомас! Кто такой на ощупь и каких конкретно параметров – у нас так. Совпадения с записочками? – мутота, уже доказано. Смущало одно – конкретное явление умопомрачителя перед церковью. Население утверждало в голос – имело случиться. На общее помутнение это явно не катило, ибо положительно, пироги были вкусными. Одним словом, пожар, вот насущная опора исследования.

Материала, однако, не хватало: Маша Бокова пребывала пока не в надлежащем состоянии, студенты и Марианна уехали в город. Следом через пару дней сбора информации отбыл и лейтенант. Вернулся обратно через неделю для исполнения мелких формальностей и с уведомлением о раскрытии дела.