С глиной – против танков

Утром позавтракали плотно. Маша снова поела вареной картошки вволю. Для Николая приготовила картофельный суп, бросив туда последние молоденькие грибы, крапиву и остатки говяжьей тушёнки. Дала ему пригоршню черных сухарей, несколько щепоток грузинского чая, кулечек соли и треть куска хозяйственного мыла. При расставания старший лейтенант не знал, как себя вести. Ему очень хотелось крепко обнять ее и поцеловать прямо в губы, долго стоять вот так, не отпуская ее. Но он понимал, что негоже так выражать свои чувства замужней женщине. Он долго жал ее руку, благодарил и напоследок попросил подержать на своих руках Мишку. Взял его к себе и несколько раз подбросил в воздух, к вящему удовольствию малыша. Маша, уже с ранцем за плечами, поверх которого торчала голова сына, подошла к старшему лейтенанту, прижалась к его груди, постояла так с минуту, пожелала ему удачи и, ступая босыми ногами по мокрой траве, скрылась за деревьями.

Выйдя из леса, она повернула налево, пошла по дороге, в противоположную сторону от деревни. Проселок после долгого дождя превратился в сплошную грязь. Ноги утопали в ней выше щиколотки. Стало спокойнее от мысли, что в такую слякоть ни одна немецкая машина, даже танк не сунутся сюда. Раз так, решила она, можно топать прямо по дороге, не хоронясь в лесу. Там, где картофельное поле заканчивалось, уже не таясь, накопала две сумки картошки. Определив, что проселок, хоть чуть и петляя, ведет ее на восток, Маша зашагала совсем уверенно. Слева стеной стоял лес, справа тянулись хиленькие хлебные поля. Они чередовались с посевами льна, клеверищами, сенокосами, выгонами для скота. Дорога иногда заворачивал в лес, долго тянулась среди дремучих елей и опять выходила на свет божий. Нигде не было видно ни людей, ни скота, ни немцев. Редкие деревни она обходила стороной, углубившись в лес. Шла, радуясь безлюдью. Ночевала подальше от дороги. Если встречалась речка, останавливалась на полдня, мылась, купала Мишку, стирала. Сильно огорчило неприятное открытие – появились вши. Видимо, они перекочевали к ним во время ночевки в шалаше. Маша держала детское и свое нижнее белье над костром, била одежду о деревья, тщательно перебирала волосики сына. Но они, паразиты, не исчезали. Томила постоянная усталость. Приходилось примерно через каждые полчаса сбрасывать ранец и валится на землю – ноша для нее была слишком тяжела. Когда кончилась картошка, стало полегче идти, но уставала так же: скудость питания подтачивали ее силы; прежние запасы подходили к концу. Это заметно сказывалось на молоке, с каждым днем его становилось все меньше, сын уже наедался не всегда.

Так она прошагала еще два дня. Дорога подсохла. Надела ботинки. Идти стало легче. Исчезла грязь – это означало, что немцы могут объявиться в любой момент. Так и случилось. Далеко впереди послышался шум моторов. Спрятавшись за ели, увидела грузовики с солдатами. Дальше пошла лесом, не теряя из памяти проселок. На ночлег забиралась в самую чащобу. Еды становилось все меньше и меньше. Налегала на малину, землянику, грибы, давала ягоды сыну через тряпочку. На душе становилось все тревожнее и тревожнее. Но она шла, шла и шла. Шла, спотыкаясь о старые корни, переваливаясь через поваленные деревья, обходя буреломы и топи. Все время хотелось есть. Из старых запасов остались шматок сала, банка тушёнки, горсть сухарей, несколько кусков сахара-рафинада, немного гречки, перловки и гороха. И всё. Ела помалу – экономила. Поэтому, когда до нее донесся еле уловимый запах… кухни, она подумала, что ей померещилось. Маша в поисках безопасного места для ночлега забралась далеко в лес, и слабый мясной дух, пощекотавший ее ноздри, показался ей в этой глухомани предметом воображения на почве постоянного недоедания. Тем не менее ноги сами направились в ту сторону, откуда веяло мечтой. И действительно, в дальнем просвете между огромными елями увидела легкий, едва заметный дымок. Испугалась: «Немцы? Наши?» Убедившись, что сын спит, Маша осторожно пошла в сторону костра. За несколько метров до него услышала русскую речь. Подойдя вплотную, сквозь еловые ветви Маша увидела на небольшой полянке пятерых военных, наших, обросших, сидящих вокруг слабого огня. На двух крупных рогатинах, воткнутых в землю, покоилась лошадиная или бычья нога с увесистым окороком, которую один из окруженцев время от времени переворачивал. Рядом с ними валялись оружие и вещмешки, в стороне находилась освежеванная полтуши. Трое, судя по кубикам на петлицах и портупеям, были командиры. Двое – рядовыми. Неподалеку высилась внушительная гора хворосту. Не спеша велся разговор. Кто-то из военных иногда вставал и ножом отрезал кусок мяса, отправляя его в рот. У Маши обильно потекли слюни. От запахов и увиденного у нее закружилась голова. Один из офицеров, дуя на отрезанный кусок мяса, произнес:

– Эх, жалко нет соли.

– Я могу дать соли, – неожиданно для нее самой вырвалось у Маши.

Служивые вскочили на ноги. Рядовые бросились к винтовкам, остальные схватились за кобуры. Маша вышла из ельника. Мужики пооткрывали рты. Маша сняла со спины ранец, вытащила из своего спального мешка Мишку, деловито достала одеяло, расстелила у костра и положила на него ребенка. Пришедшие в себя ратные люди окружили ее, начались известные оханья – аханья, вопросы «откуда-куда». Лишь один догадался начать не с вопросов, а с приглашения, как он выразился, к столу. Маша достала соль. Все, как один, потянулись к пачке. Маше преподнесли солидный кусок мяса. Она едва сдерживала себя, чтобы не впиться в него всеми зубами. Но унять дрожь в руках не смогла.

– Ну что, мать, проголодалась, видать? – дружелюбно заметил один из новых знакомых, подавая второй кусок. – Ешь, не стесняйся. Продукта этого еще хватит на всех, – он кивнул в сторону туши. – Вот подстрелили блудную коровку. И еще есть полмешка картошки.

Маша никак не реагировала на обращенные к ней разговоры. Она ела, лопала, трескала, уплетала, уписывала и просто пожирала мясо, свежее парное мясо, приготовленное на вертеле. И только когда наелась, осмотрелась вокруг, внимательно разглядывая каждого из сидящих вокруг затухающего костра. Разобралась в воинских званиях командиров – майор и два капитана. Два солдата хорошо различались между собой – один был рябой, другой рыжим. Все еще молча Маша полезла в свой ранец, вытащила оттуда кастрюльку побольше, пачку чая, мешочек с малиновыми листьями, вылила в кастрюльку воду из фляжки, спросила, есть ли поблизости ручей. Получив утвердительный ответ, опорожнила вторую фляжку, поставила кастрюльку на угли. Рябой подбросил хвороста. Обратилась ко всем со словами:

– Спасибо за хлеб-соль в смысле мяса. Я и вправду малость изголодалась. Еще раз спасибо. Ну а теперь отвечу на все ваши вопросы, – и она рассказала о себе, опустив историю с немцем-насильником и встречу с раненым командиром взвода.

Закипела вода в кастрюльке. Маша бросила туда заварки и малиновые листья. Разлили по кружкам. Военные пили чай с явным удовольствием.

– Сюда бы сейчас вареньице или меду, – мечтательно произнес рыжий.

– Я бы не отказался и от сахара вприкуску, – отозвался рябой. – Но пока чай хорош и вприглядку.

Маша снова залезла в ранец, вытащила оттуда маленький кусочек рафинада и протянула солдату со словами:

– Вот немного. Есть у меня еще, но для ребенка, когда он не наедается.

Рябой расплылся в улыбке.

Молча попили чай. В лесу стало совсем темно, хотя небо между елеями еще светилось. Кто-то подбросил в костер хвороста, и вспыхнувшее пламя осветило бородатые лица.

– И куда вы держите путь? – спросила Маша.

– Кто куда, а кто на кудыкину гору, – весело ответил один из капитанов. – Я, например, на Украину, в Одессу. Вот и майор вроде бы присоединяется ко мне. Два наших бойца, – он кивнул на рыжего и рябого, – планируют засесть где-нибудь в глухой деревне и пригреться к каким-нибудь бабенкам. А вот наш артиллерист идет на восток, к своим, – он показал рукой на другого капитана.

– А почему вы идете на Украину. Там же наверняка немцы.

– Потому, что немцы объявили: всех военнослужащих – украинцев, добровольно сдавшихся в плен, отпускают на все четыре стороны. Правда, товарищ майор не украинец, у него только фамилия украинская – Лысенко, но ничего, мы найдем ему невесту и погуляем на его свадьбе.

– Вы все из одной части?

– Нет, – ответил майор, – мы из разных воинских подразделений. Так сказать, разношерстная команда. Случайно встретились – соединились в ходе выхода из окружения. Правда, кое-кто не выходил, а выезжал, даже с комфортом, – он посмотрел на одессита. – Ну расскажи еще раз, капитан, как ты лихачил на немецком автомобиле. Честно скажу, не верю я в эту историю.

– Ты можешь верить или не верить, майор, – ответил капитан, – но ты должен же задаться вопросом, как я из Прибалтики оказался здесь, в Белоруссии. А я действительно добрался сюда на автомашине, – он посмотрел на Машу и заулыбался. – Сначала мы держали курс на восток, ближе к своим. Но ночью дорога незаметно повернула на юг, и мы вместо Пскова оказались под Полоцком.

– А как вы очутились на немецкой машине? – спросила Маша.

– Когда командир полка, в штабе которого я служил, отдал приказ о выходе из окружения мелкими группами, я взял шестерых бойцов из взвода охраны, и мы двинулись на восток. Через несколько дней ближе к вечеру увидели стоящий на обочине шоссе немецкий грузовик с открытым капотом. Возле него копошились двое, а еще две стояли неподалеку, курили. Решили так: как только мотор заведется, взгляд направо – налево, нет ли других машин, по моей команде стреляем, причем каждый из нас заранее выбирает для себя цель, чтобы после первых выстрелов никто из немцев не мог пикнуть. Так и сделали. Трупы в кусты, их гимнастерки на себя, пилотки – на свои головы, сами в машину, я за руль, и деру. Ночью ехали с зажженными фарами, никто нас не остановил, а под утро увидел немецкий указатель «Полоцк». Приехали! Но не туда. Словом, как я уже говорил, заблудились. Вместо Северо-Западного фронта, где я воевал в составе одиннадцатой армии, очутился в полосе Западного фронта. Завернул я машину в лес, привел ее в негодность, объяснил бойцам, что вышла ошибка. Сказал им, что иду на юг, в Черниговскую область, где якобы мои родичи, а вы как хотите. Приуныли мои солдатики, посовещались, постановили – идти на восток, к своим. На том и расстались.

– А вы всерьез верите, капитан, что немцы освободят вас как украинца? – спросил командир – артиллерист.

– А мне ничего не остается, как верить. Идти на восток бесполезно, не угнаться за немцами. Вот товарищ майор уже две недели выходит из минского котла и никак не догонит противника. Тащиться по направлению к линии фронта – рано или поздно попасть в плен. А я не хочу в плен, товарищ капитан, ну никак не хочется. Ну-ка, Косолапов, – он повернулся к рыжему солдату, – поведай еще раз, как ты побывал в плену. Некоторые не слышали твоего рассказа.

– Да что там говорить, – засмущался Косолапов, – три дня нас не кормили и даже не поили. Я думал, что умру без воды. Жара вона какая стоит. Ночью сбежал. Больше мочи не было терпеть. Да и то: чуть что не так – стреляют. При мне убили шестерых наших. Не за что, ни про что.

– А как вы в плен попали? – спросила Маша.

– Просто. Все комиссары и командиры, окромя взводных, разбежались. А что нам оставалось делать? Увидели немцев и подняли руки.

– Ну и вояки, – съязвил капитан-артиллерист. – Даже не сопротивлялись.

– А чего ради? – заметил рябой. – Если начальству не нужно, а нам что, больше всего надо?

– Есть еще желающие сдаться в плен? – одессит шутливо обвел глазами присутствующих.

– Но отсиживаться на оккупированной территория – тоже не большая доблесть, – заметил артиллерист.

– Нет, я тебе удивляюсь, капитан, – напал на него одессит. – Ты не нюхал пороху, не сделал по врагу ни одного выстрела, не знаешь, что наших бойцов родное начальство заставляет с голыми руками сражаться с танками. Ты не имеешь об этом никакого представления, так как находился в глубоком тылу, а все же, извиняюсь за грубость, вякаешь.

– Вы меня оскорбляете, капитан. Лично не моя вина, что не успел произвести ни одного выстрела. Я уже говорил, что батарея гаубичных орудий, которой я командовал, была разбомблена в первый же день нашего появления на позиции. Так что и в глубоком тылу, капитан, в избытке смерть и кровь. А что касается голых рук против танков, я с противотанковыми средствами борьбы плохо знаком.

– Могу назвать такое действенное средство, – весело заметил одессит. – Это глина.

– В каком смысле? – вмешался майор.

– В самом прямом: берешь в руки грязь и кидаешь в щели немецкого танка, когда он прет на тебя. Щели забиваются глиной, экипаж ничего не видит, и с танком можно делать, что угодно.

– Ну и чушь вы несете, – засмеялся артиллерист.

– Никакую не чушь. Точно таким советом в приказной форме одарило нас командование Северо-Западного фронта.

– Капитан, ты про меня не скажешь, что я не нюхал пороху, – снова заговорил майор. – То, что ты говоришь, на культурном языке называется дезинформация и клевета, а на другом языке – бред сивой кобылы.

– Значит, бред сивой кобылы? – одессит вскочил. – Согласен. Но это не мой бред. И не я сивая кобыла. Это плод мысли наших советских полководцев, в данном случае одного из них. Я имею в виду Ватутина, который вступил в должность начальника штаба Северо-Западного фронта 4 июля 1941 года. Оставаясь при этом, я хочу сие особо подчеркнуть, заместителем начальника Генерального штаба Красной армии.

Капитан сделал многозначительную паузу, обвел всех взглядом, прокашлялся, достал из внутреннего кармана бумажку, развернул ее и торжественных голосом заговорил: