Глава вторая

Знакомые, облупленные, стены вокзала Байкальска. Дым не исчезает и здесь. Кто бы увидел всю страну с высоты? Может быть, оттуда будет заметна какая-то закономерность пожаров, конфигурация горящих точек, по которым можно будет хоть приблизительно определить масштабы и объёмы готовящегося к вывозу леса? Это насколько же поднимется экономика Китая? И не в одном Китае, наверное, лес задержится, потом пойдет дальше – в Корею, Японию, вернётся в Россию уже изящными поделками или мебелью. Вот и экономика, которая должна быть экономной.

Любое утро всегда прекрасно, подумал он и направился по пустынной улице, над которой поднималось солнце. Классическое предложение, которое я написал бы какому-нибудь абитуриенту, зарабатывая во время сдачи экзаменов. Так я начинал карьеру, а теперь могу составлять любые предложения, абзацы и периоды. Над Байкальском поднималось солнце, и я на минуту ушёл в лирику…

Макушка бетонного медведя, стоящего у входа в здание вокзала Байкальска, была снесена, оттуда торчали какие-то ветки, бутылки, банки, фигура потрескалась, постепенно обнажая ржавый проволочный каркас. Видно было, что Мишаня превращается в урну. Мне и раньше казалось, что медведь выпрашивает подаяние, а теперь он и вовсе взывал к жалости.

Кто его теперь реставрирует и покрасит? А тайга медведя горит.

Солнце исчезло. И снова что-то переключилось у меня в голове, я оглянулся и заново увидел гомонящее безобразие под унылым небом, откуда уже начинали падать редкие капли, может быть, первого в этом году дождя. Ливень обрушился бы, что ли или даже потоп! Должен же кто-то остановить это безумное торжество катастрофических пожаров, пьянства и грязи, разбоя и воровства.

Всюду говорят, что составы, идущие из Китая, грабят уже в открытую, выезжают сёлами и колхозами, на зилах и камазах. Милиционерам приказано открывать огонь на поражение. Но они тоже не прочь пограбить, сошлись – на дележе. Прямо вестерн какой-то! Наверное, почему-то кто-то считает, что нами можно вертеть так, как пожелает? Руководство страны, видимо, согласно с этим кто-то.

Но что с нами не так? Погоди, погоди, Виктор Борисович, начинать надо с развития. Не машиностроение, не промышленность, не сельское хозяйство или какая-нибудь продовольственная программа. Всё можно завезти, продать, купить.

Что основное? Сознание, ум. Значит, не развито мышление.

На острове ты много думал об этом. Так сильно размышлял, что уже подумывал о сумасшествии. Разные вещи человек может получить методом сложения. Так? Так! Но что он должен сложить для того, чтобы получить мысль?

Я уже давно прошёл вокзал и двигался в направлении Элеватора, рассматривая покоробившиеся дома, на балконах которых были налеплены национальные орнаменты чуть ли не из окрашенных штакетин. Под вывеской «Музыкальная школа» красовались две красные скамейки. Неужели на весь город?

Всё ещё продолжая ругаться неведомо с кем, я сел на одну из скамеек. Выходит, что мысль путём сложения получить нельзя. Она продукт… Чего продукт мысль? Мысль является сама, уже составленной неведомо как, сделанной, конечным продуктом развития. Ура! Мысль это то, чего я достиг, что узнал, чему научился, чего уже никогда не забуду.

Мысль – это конечный продукт моего развития!

Погоди, погоди, Виктор Борисович, ты не Кант и не Гегель, торопиться в этих вопросах тебе вредно. Мысль – это конечный продукт на данном этапе моего развития. На данном этапе, ты понял, Виктор Борисович? О чём это говорит?

Это говорит о том, что тот, кто вертит тобой или нами так, как пожелает, мыслит категориями своего этапа развития. Он неизмеримо дальше и выше нас. А мы не можем его достигнуть, даже если и видим уровень его развития. Мы можем осознавать его уровень развития, но достигнуть не можем. Его конечный продукт, то есть мысль, будет всегда приходить к нему раньше, чем к нам! Мы даже можем жить с ним вместе, как говорится, сосуществовать. Но обогнать в своём развитии не можем… Чайник, который он сделает, всё равно будет лучше чайника, который сделаем мы. В этом вся закавыка.

Полёт Матиаса Руста – это просто его забава. Все, кто окружают нас, имеют совершенно другой, чем мы, уровень развития. И нечего вопить по этому поводу. Надо просто не впускать их. Те, кто делали железный занавес, если только делали его, знали, что впускать умного и развитого хищника в стадо баранов никоим образом нельзя.

Увидев меня, тётя чуть не упала в обморок, сестра моя Дина вскрикнула и уронила тарелку, которую собиралась не то мыть, не то куда-то положить. Но через пять минут всё вернулось в норму. Естественно, я для тёти был любимым сыном, для Дины – любимым братом. Они тут же отправили меня в магазин за неимоверным количеством продуктов и напитков.

Дыма было уже меньше, небо тужилось, но дождь не спешил.

Увидев у меня несколько папок рукописей, тётя немедленно водрузила на нос очки, отчего сделалась похожей на шахиню в тюрбане. Пока мы с Диной занимались сервированием стола, она читала мои нетленки и вела в уме сложнейшие расчёты насчет родового социального статуса и моего личного участия в нём. Через час, она вынесла вердикт:

– Сдать в «Байкальские зори», на радио и «Комсомолец Байкала». Пока публикуют главы, дописать остальные. Роман должны принять. Самое важное – тема. Перестроечная тема. Фамилия твоя уже звучит. Повесть о партизане одобрена в Москве!

– Деньги, мама? – Вставила фразу в вердикт Дина.

Тут тётя на мгновенье замешкалась. Но только на мгновенье.

– Да, деньги. Тут пытались что-то оттяпать дружки твоего соавтора. Но откуда они могли знать, что я твоя родная тётя? За повесть я получила по твоей доверенности. Четверть суммы отправила твоей сестре, четверть – нам с Диной. Тебе остаётся – половина. Это четыре тысячи рублей. Получи!

Она торжественно прошла в свою спальню и вышла оттуда со шкатулкой, в которой лежали мои четыре тысячи рублей.

– Витька! – Восторженно сказала Дина, – Советую сразу же положить на сберкнижку. Есть у тебя сберкнижка.

– Спирткнижка у меня! – Теперь заговорил я, и первой же фразой чуть опять не отправил тётю в обморок. – Спасибо, что получили гонорар. Пользоваться разрешаю, но и в известных пределах.

С этими словами я открыл шампанское. Вместе с хлопком и шипением, очнулась и тётя. Азаровы и Шарлановы про неё говорили, что она – получилась, получила, получается…

Вышло это вот как: Белла Иосифовна из всех пяти сестёр Шарлановых получилась самой красивой и в молодости получила такого же красивого и высокого мужа, выдающегося прозаика и драматурга Байкальского региона, признанного Москвой и Союзом писателей СССР. Трагедия её заключалась не в том, что драматург в перерывах между вдохновениями пил по-чёрному, а в том, что Белла Иосифовна терпеть не могла кого бы то ни было в пьяном виде. Драматург был изгнан, но осталась Дина. Такая же высокая и красивая, как и её родители. После спецшколы с каким-то сложным английским уклоном, она училась в Ленинграде тоже в каком-то спецучреждении на кого-то и для чего-то. Теперь она проходила там аспирантуру. Я же считал её лучшим достижением знание английского языка.

Но, по мнению Беллы Иосифовны, ни блестящая учёба, ни образование Дины не могли дать того социального статуса роду, какой мог дать я. Жизнь с известным драматургом привела её к весьма прихотливым умозаключениям.

– Завтра же с утра ты идёшь в «Байкальские зори», я съезжу в издательство и подготовлю тебе встречу с редакторами радио и «Комсомольца Байкала». Кстати, мы подумаем о пьесы для нашего драмтеатра. Это будет сложно, но возможно. Баржанский же там завлит. Его не слушай, слушай меня! Смотри, в «Байкальских зорях» – ни грамма! Там твои друзья, знакомые. Там вообще – гнездо алкоголиков и недоваренных писателей! – Наконец выплеснулась тетя, видимо, вспомнив своего знаменитого супрага, которого в города знала каждая собака и виляла перед ним хвостом, если у него был гонорарный день.

Александра Баржанского, действительно, знала вся страна. Я его звал дядей Сашей.

Конечно, я встречусь с ним в «Байкальских зорях». Это был обаятельный человек, балагур и хулиган, мудрец и простак в одном лице. В одно время, замучившись с его пьянством, тётя стала закрывать его на ключ. Но каждый раз обнаруживала его пьяным. Оказалось, что дядя Саша после ухода Беллы Иосифовны спускал из окна сумку, привязав к нему длинную бельевую верёвку. И кричал первому же прохожему мужчине:

– Слушай, друг, отвяжи сумку и сгоняй в магазин. Там на три бутылки. Одну себе возьми.

Никто не мог отказать Александру Баржановскому. Выпивали, не отходя от окна, если это было летом.

Мне казалось, что я знаю Баржанского с рождения. Пьяным он смеялся и обнимал меня:

– Это я только с Беллой Иосифовной развёлся. Но не со всеми же Азаровыми! Помни, что ты – надежда. Это, брат, тяжелый случай…

Высокий, худощавый и красивый, с развевающимися волосами и в белом, летящем на ветру, плаще они шёл по улицам Байкальска и каждый был рад с ним поздороваться, поговорить, выпить, спеть! Он заведовал в Драматическом театре литературной частью.

Я часто думал: пусть Баржанский пишет книги, но книгу надо писать о нём самом. В Драматический он пришёл до войны. На войне был лётчиком, горел в самолёте. По его пьесе поставили фильм, и вся страна пела о том, как старшина милиции задержал гражданку. Прибывшие усмирять его пьяные дебоши милиционеры, вытягивались в струнку, увидев среди его документов удостоверение «Почётный милиционер города Москвы».

– Ты можешь выжить среди этих кровососов и стать травоядным! – Смеялся он пьяным, приветствуя меня и протягивая стакан с водкой.

– Чокаться не будем! Мы же не чокнутые!

Вот чего и кого боялась Белла Иосифовна, говоря «ни грамма».

Баржанский приходил к Дине. Белла Иосифовна не препятствовала, но панически боялась, что он погубит меня.

– Одну Шарланову он уже погубил! – Поджимая накрашенные губы, говорила она, как бы не обращаясь ко мне. – Но талант нашего рода сильнее его уловок. Не правда ли, Витя?

В этом моменте она поворачивалась и ласково смотрела на меня. Конечно, я соглашался с ней, но, смеясь в душе, знал, что Баржанский стоит за моей спиной.

Слушая тётю и Дину, я возвращался к своим мыслям у «Музыкальной школы». Итак, мысль – это то, что мы, наконец-то, узнали, достигли. Но на данном этапе развития, на данном… Баржановский давно был на другом этапе. Он знал другое, чем все мы. И звал узнать это же самое и меня. Видимо, был уверен, что я смогу дойти до его этапа. Иначе не звал бы.

В полночь я открыл окно. К моему удивлению дыма не было. Ожидаемый дождь так и пошёл, только обнадёжив скупыми каплями.

Ко мне подошла Дина. Мы закурили. Курить при тёте мы боялись. До рассвета мы проговорили с ней о наших родственниках, их судьбах, о дяде Саше, который в последнее время прибаливал.

– Ты знаешь, зимой к нам приезжал один человек из Америки. Передавал привет от дяди. Посылку привозил. Там есть четки и сто долларов для тебя.

– Уже можно свободно ездить из Америки в Россию и обратно?

– Не знаю. Но этого человека сопровождали КГБэшники, а когда я заговорила с ним на английском, они попросили говорить на русском через переводчика. Но у меня получилось поговорить с ним.

– Ну и что?

– Мама болеет. Лекарства нужны. А человек оказался врачом. Он сказал, что наша Байкальская больница – это приют для убогих. Тогда какие же больницы в Америке?

Большие глаза Дины стали тревожными и ждали ответа.

Значит, тётя болеет. И, возможно, очень серьёзно… Вот так: живешь, живешь, копишь социальный статус, и вдруг оказывается, что ничего не надо и всё – зря.

– Очень серьёзно?

– Да! – Дина чуть не заплакала.

– Ладно, будем слушаться её. Никаких тревог и волнений.

Утром, собираясь в «Байкальские зори», я увидел в окно, что тётя вместе с такими же пожилыми женщинами делает какие-то дикие упражнения в сквере двора, где был разбит цветник.

– Йогой они занимаются! – Рассмеялась Дина. – Пей кофе. Ты и вправду поаккуратнее в этой редакции…