Но узнала – частично и кривовато перевела с манольского – про любопытных людей, которые суют свой нос туда, куда не требуется, про дураков, которые тревожат духов, а после про хороших людей, которые от этого страдают. И еще что-то про Великие Молитвы, дожди, шеи, которые нужно намылить. А так же пару новых манольских ругательств впридачу.

Дверь с обратной стороны она закрыла пристыженная и еще более потная, чем пришла с кухни.

И ладно. И черт с ним.

Все равно она найдет способ.

Потому что уже надулись в душе у странника невидимые паруса, потому что задул из ниоткуда волшебный ветер, потому что пришла ей пора действовать.

В ту ночь Мастер Мастеров прервал тренировку, не дождавшись окончания. Взглянул на ученицу так, будто собственноручно был готов дать ей по шее.

– Ну? В чем дело? – спросил отрывисто, непривычно грубо.

– Не ругайтесь, пожалуйста, не злитесь…

Она походила на избитого и напуганного зайца – вся в синяках, трясется.

Джон медленно вдохнул, еще медленнее выдохнул. Его фигура привычно тонула в лунном свете; вокруг стеной стоял лес, между черными стволами которого ей приспичило вскоре прогуляться.

– Говори. Чем у тебя голова забита?

– Духами.

– Какими духами?

Она любила эти глаза – цепкие, проницательные. Даже поджатые губы любила. А еще ощущение, что хоть и злится, все равно всегда поможет.

– Теми, которые в лесу.

– Откуда мысли? Зачем тебе?

И она поняла – придется врать. Потому что даже под пытками она не признается в том, что собирается попытаться отыскать домик Богини, что готова идти к нему, даже если дорогу ей преградят чудовища. Не зря же она учится драться.

– Понимаете, мне сон приснился. Как будто сон… и не сон. В нем я поняла,… что должна пройти через лес.

– Ты?

– Вы только не смейтесь, ладно? Я знаю, что, наверное, не готова… Но расскажите мне, пожалуйста, про духов – что это? Кто это?

Мастер мастеров, глаза которого в неверном серебристом свете казались темными, а лицо, наоборот, бледным, состроил выражение лица, напомнившее ей про Будму – мол, задаешь не те вопросы, думаешь не о том.

– Пожалуйста, хоть что-нибудь. Вы ведь к ним ходили, елку принесли, и они Вас не тронули…

– Меня. Да, – отрывисто и довольно цинично изрек Джон.

– А меня тронут? Причинят мне какой-то вред – физический или моральный? Что у них за… структура?

Ей помнилось про Рим – про ее временное помутнение рассудка после подобного похода.

– Тебе что-то даст объяснение структуры? – над ней насмехались. – Хорошо, слушай: аморфная, нетипичная, с растекшимися G-полями, атропированная под изменение под воздействием пространственно-временной кривой типа Атрион…

Лин казалось, что в нее только что плюнули и что теперь с лица, с волос и тела стекает склизкая, густая и вонючая жижа. Куда там Будме с его ругательствами?

– А насчет причинят вред или нет, – как ни в чем не бывало завершил Мастер Мастеров, – это зависит от личности. И ее зрелости.

В ту ночь, шагая назад к монастырю, они впервые не проронили ни слова. У дверей попрощались комкано и сухо, как интеллигентные и частично разочарованные друг в друге любовники.

Джон ушел в ночь. Лин нырнула во мрак коридора.

* * *

Стеклянные шарики, падая в пыльное потушенное костровище, звонко ударялись друг о друга боками.

Рим выигрывала. Она, неспособная внять наставлениям Лин на тему «учись быть собой», браво пыталась казаться лучшей среди парней. Чтобы после стать лучшей для Лума. Но последний на соперников по игре не смотрел вовсе.

Рим постепенно мрачнела и теряла азарт. Наблюдало за игрой и влезшее в комнату сквозь узкое окно постаревшее к вечеру красное солнце.

Белинда вычищала грязь из-под ногтей. Ей вообще не до игры – ей бы потухнуть, как угольку, на который многократно плеснули воды, но она все еще тлела изнутри, хоть и не представляла, в каком направлении теперь двигаться. Без подготовки в лес не сунешься, а перестать думать о домике Миры она не могла. Интуитивно чуяла, что если бросит задуманное, жизнь пойдет не так, неправильно.

– Эй, чего не играишь? Потому что чужие шарики? Смотри, что я принес…

И подсевший по соседству Ума-Тэ вдруг достал из-за пазухи закрученный веревочкой тканевый мешочек. Развязал узел, показал Белинде содержимое.

– Это тебе.

Красивые, нежно-зеленые. Здесь шарики у каждого были свои, но, где их доставали, Лин не имела ни малейшего понятия – выдували в некоей мастерской? Заказывали из внешнего мира? Каким-то образом покупали? Подарку Умы она подивилась, обрадовалась и чуточку смутилась, хоть и знала, что тот предлагает от «открытого сердца» и безо всякого подвоха.

– Спасибо.

Зеленых в игре не было. Были фиолетовые, розоватые, темно-красные, коричневые, желтые…

– Ты одна с зеленый.

Она вместо ответа улыбнулась. И тут же снова скисла. Шарики – здорово, но ее проблемы они не решали. С тех пор как она пыталась поговорить с Будмой, а после с Джоном прошло два дня. И ни единого шага вперед – обидно.

– Чего не веселыя?

– Да… так.

Ума отлично чуял ее настроение. Не отстал и на этот раз.

– Расскажи, легче стать.

Арвай, сумевший выбить шарик Рим из центра, неожиданно подобрался ближе всех к победе и потому разулыбался. Соперница с ирокезом бросила на него циничный взгляд – мол, еще не вечер. Освещенные солнцем камни делались все темнее; лучи уползали за гору.

– В лес я хочу, Ума, – призналась нехотя Лин. Сама не зная, зачем.

– В лес?

– Да, в лес – с Духами.

– Пройти, что ли?

– Угу.

– Вот это ты придумыла! Хочешь экзамен сдать досрочно?

– Какой еще экзамен?

Она теребила в руках завязки от мешочка. Нужно, наверное, спросить Уму, где достал, восхититься, – тому будет приятно.

Но он и так не обидится – не тот человек. А ей не до восхищений.

– Лес с Духами – это один из последних и самых сложных экзаменов.

– И его никто не прошел?

– Почему же? Тоно прошел…

– Правда?

И от того, как она вздрогнула, выскользнул вдруг из рук мешочек, и раскатились по полу нежно-зеленые шарики.

К чужой келье она шла, волнуясь. Вновь гулко стучало сердце, трепал в груди ветер не опущенные еще паруса корабля под названием «Надежда».

«Он сейчас медитирует», – пояснил Ума. И Белинда надеялась, что Тоно – самый старший из всех учеников, похожий больше на зрелого мужчину, нежели на пацана, – не обидится, что его прервали, и не выставит гостью за дверь.

В деревянную дверь она постучала дважды – сначала тихо, затем громче. После отворила ее сама, заглянула и охрипшим от страха голосом спросила: «Можно?»

– Ты ведь прошел – расскажи мне. Пожалуйста!

– Что именно ты хочешь знать?

– Про Духов – какие они? Кто они? Как с ними бороться?

– Бороться?

Она все-таки выдернула его из медитации, но манол не обиделся – мудро сообразил, что даже непрошенные гости – явление всегда неслучайное. И потому удалиться Лин не попросил – наоборот, указал ей на единственный стул, сам же остался сидеть на кровати, лишь босые ноги спустил на пол, чтобы не затекали.

Их с Арваем келья выглядела чуть уютнее, чем та, в которой они ночевали с Рим. Кровать не двухэтажная, а две напротив, как и полагается. Окна в стене нет, но зато несколько рисунков на стенах – видимо, подарки Шицу. А, может, нарисовали сами. В углу ютилась деревянная тумба с двумя дверцами.

– Пока ты думаешь, что нужно бороться, не ходи туда – не пройдешь.

«Хорошо, что он говорит на моем чисто, как Лум. Хорошо, что понимает все слова…»

– А что же делать?

Лин ерзала на стуле, как девчонка в цирке, дожидающаяся выхода гвоздя программы – самого большого и красивого льва.

– А что ты вообще о них знаешь, о Духах?

– Ничего.

И стало от собственного ответа на душе тускло, как будто пропечатался штамп на входном билете – «льва не показывать».

Тоно вздохнул. Но надменным или поучающим, как она того боялась, не стал. Решил объяснить:

– Духи там – это не совсем духи. Это энергия – чужие и наши высвобожденные эмоции, понимаешь?

– Нет…

– Эмоции в чистом виде. В сгустках.

– То есть монстров нет? И совсем не страшно?

– Страшно, – манол нахмурился, – потому что эти энергии, если их в себе задержать, становятся куда страшнее монстров.

– Поясни. Пожалуйста, поясни еще…

И он пояснил: когда войдешь в лес (а ночь – это время «духов», та точка, когда они активируются), эмоции устремятся к тебе, потому что ты живая, ты человек и, значит, возможное пристанище для них. Кому же хочется существовать без пристанища? И, нет, они когда-нибудь расформируются окончательно, устремятся в своей форме к абсолютному нулю, но их место займут новые. И, нет, они не заканчиваются. Нападать они на тебя будут не разом, а по очереди, если сможешь эту очередь выдержать. А чтобы выдержать, нужно уметь пропускать их через себя, не задерживая. Стала пустой, освободилось место, и его тут же займет новая. И надо снова освободить…

Лин переваривала эту информацию, как камнедробилка порцию щебня, – жадно, но с трудом.

– Значит, отбиваться от них не нужно?

– Не нужно. Как от своих, так и от чужих. Ты поймешь, если готова, если действительно хочешь себя испытать.

– Если не отбиваться, значит, это просто?

– Просто? – и на нее посмотрели, как на глупого щенка, пытающегося зубами вытянуть из земли фонарный столб. – Если ты научишься этому, ты поймешь… многое. Саму жизнь в ее основе.

– И ты понял? – не удержалась она от вопроса.

– Я понял. Еще до леса. Но чтобы научиться жить так каждый день, нужно время. И потому я здесь.

Из Кельи Тоно Белинда вышла, сбросив с души один камень, но тут же водрузив туда другой.

А она готова пройти лес?

* * *

– Мастер Шицу, а… если я скажу, что хочу пройти лес с Духами, Вы мне запретите?

– Человеку никто не может ничего разрешить или запретить, кроме самого человека.

– Значит, не запретите?

– Нет.

– Но и не похвалите, возможно.

Старик курил молча. Лин иногда казалось, что он вообще никогда не слезал с этого узорчатого коврика, и реальность его состояла из клубов дыма и неких внутренних видений, заменяющих настоящую жизнь. И хоть она знала, что на самом деле все не так, думать об этом было странно и заманчиво, словно раскручивать сюжет фантастической книги.

– Я ведь могу и ошибиться, так?

– Можешь.

– Но и ругаться Вы не будете…

Не вопрос – утверждение.

– Не буду.

– Почему?

– Потому что это твоя жизнь. И в ней у тебя есть право на ошибки.

* * *

(Yanni Hrisomallis – Whispers In The Dark)

Еще никогда ответственность за собственные действия настолько всецело не лежала на ней самой.

Вновь ночь и вновь крыша монастыря. Никого вокруг – тишина и безмятежность, покой далеких холмов.

Что же делать?

Крутилась в голове последняя фраза Тоно: «В лес нельзя сделать шаг и податься обратно, нельзя попробовать. Если ступил, придется идти до конца».

Рим не прошла.

А она – Белинда – пройдет?

В нее не верил Будма, и, судя по всему, не верил Джон. Шицу оставил право выбирать.

Но верила Мира.

Верила, иначе когда-то не нарисовала бы звезду на ладони, не привела в монастырь, вообще не появилась бы на мосту.

А Лин в себя верит? Сможет теперь сделать шаг вперед, не зная, к чему это приведет? Умеет ли она делаться пустой от эмоций?

Навряд ли, потому что дрожит даже сейчас – теплой и безветренной ночью.

А звезды над головой сияли ярко – почти как во сне. И там ей было не страшно летать – там простое шевеление пальца претворяло в жизнь чудо полета; там она видела, как Богиня Любви сидит в кресле, вышивает. В том сне цветы на обоях тихонько пели, и светились золотым растения в ночном саду. Там Мира сказала: «Еще не пришла, но скоро придет…»

А придет ли?

На внешне спокойную Лин накатила вдруг жалость к себе, и проложили по щекам дорожки теплые непрошеные слезы.

* * *

Сейчас.

(Danny Wright – Daydreams)

Делать два дела сразу – занятие утомительное и неблагодарное. Насколько именно, Белинда оценила только сейчас, когда две равные по значимости задачи боролись, как дворовые хулиганы, пытающиеся кулаками и пинками выяснить, кому быть «царем горы». Горой, понятное дело, являлось ее внимание.

И от этой драчки в собственной голове она уже порядком утомилась.

Роштайн преподавал в институте. Потому что за окном два часа дня и дождь, под которым она мокла, снова глядя на забор. Проверяла, хорошо ли получилось установить мысленную сигнализацию – все ли сделала верно, все ли сработает?

Должно. Потому что трудилась по инструкции, которой с ней некогда поделился Будма. Поделился щедро и совершенно неожиданно, когда она, перед тем как покинуть Тин-До, решила отплатить Тхарам за гостеприимство – без разрешения сняла их с четырех ворот, принялась начищать. Вот тогда-то к ней и подошел немолодой и недобрый обычно манол – присел рядом, вопреки обыкновению заговорил первым. Рассказал, как настроить пространство так, чтобы оно «звучало».

И теперь она настроила. Впервые в жизни. Отчаянно хотелось верить, что все сварганено верно, что зазвучит, когда сунется враг. Если сунется.

Нити, которые Лин мысленно натянула еще вчера, виделись ей и сегодня – значит, все будет хорошо. Будет… Нужно только еще раз обойти периметр – приглядеться, убедиться, проверить…

А в голову, как назло, лезло другое: завтра тренировка с Джоном. Та, после которой она (по своему же решению) хотела ему признаться в личных чувствах. Чтобы либо «да», либо «нет», либо «иди к черту». Ей бы проще хоть как – даже «к черту» и то лучше, чем как сейчас…

Но так неожиданно случился весь этот поворот – переезд, смена обстановки, новые обязанности, – и она совершенно не подготовилась морально, не продумала речь.

Белинду внутренне гнуло и корежило. Она не готова, она… И при мысли о будущем разговоре у нее завязывался в морской узел желудок и подкатывал к горлу похожий на комок затвердевшей ваты ком.

«Осмотри периметр…»

«Готовь эту долбанную речь…»

Кажется, в ее голове снова ожила херня. Даже две.

Она не успеет подготовиться, потому что никак не может сосредоточиться, потому что нужно в который раз пройтись по дому – проверить пути доступа внутрь, осмотреть оконные и дверные замки, потому что…

Хотелось взвыть.

Завтра тренировка. Завтра она хотела ему сказать… Уже завтра.

Почему Мастер Мастеров – единственная тема в жизни, при мыслях о которой почва под ногами становится не твердой, но непрочной, жидкой и даже как будто вязкой? Опасной, как каток, и дурной, как чмокающая под подошвами гудроновая лужа.

На лицо капало. Из кухни тянуло жареной рыбой.

– Поджарил три. Тебе, себе и Иану на вечер, – сообщил стоящий у плиты Ивар. Сегодня была его очередь кашеварить. – Ты ешь рыбу?

– Я все ем.

– Молодец.

Она до сих пор не любила оценки. «Молодец/умница/дурочка/криворучка/кривожопка»… Как можно быть «молодцом» только потому, что способен без отвращения на лице съесть любой или почти любой продукт? Все можно напитать правильной энергией и употребить так, чтобы не взбунтовалось, но вобрало в себя нужные элементы тело.