«Ладно, отрастут», – убеждала она себя, однако увещевания не помогали. Ножницы будто оставили на душе шрамы – болезненные напоминания о том, что больше никогда и ничего уже не будет, как прежде. Ножницы странным образом лишили ее не только шор на глазах, но и «мозговой» девственности. Срезали тупизну лживых несбыточных надежд и еще сильнее обнажили кровавую правду: Лин уезжает из места, которое любила. Насовсем. Навсегда.

Мерзла голова, мерзли промокшие насквозь ноги. Мерзла душа.

Совсем тоскливо ей сделалось, когда до вокзала, откуда в разных направлениях расходились десятки дорог и блестящих рельсовых полос, осталось всего метров двести. Уже высилось перед глазами двухэтажное бетонное здание, шныряла тут и там разношерстная толпа с сумками, у бетонных парапетов курили мужики с обветренными лицами; с остановки, откуда отправлялись автобусы обратно в город, под стеклянной крышей прятался от дождя народ.

Путь обратно в город для нее закрыт. Добравшись сюда, Лин будто пересекла невидимую черту и осталась совсем одна – одна на полотне судьбы, одна в огромном мире, над которым на многие километры вокруг движутся в неизвестность тяжелые серые облака. Вот и она, как облако, скоро отправится в неизвестном направлении. Где закончит путешествие? Где осядет? Зачем? И что по прибытии в новое место будет ждать ее?

Теперь ей хотелось не плакать – реветь, но она никогда не ревела. Не позволит себе и сейчас, когда руку протягивает щербатая попутчица – та самая незваная новая жизнь, – давай, мол, пошли уже – чего торчишь?

Длинным гудком прокричал вдали состав; ему, набирая ход, вторил еще один.

– Давай, мы опоздаем на автобус! – подстегнула набрать скорость одетая в бежевую куртку девчонка своего долговязого попутчика.

О Лин запнулся, невнятно извинился и посеменил прочь тощий мужик в промокшей фетровой шляпе.

Очередь в кассу двигалась медленно, и это бесило.

Помигивало лампочками на стене электронное табло расписания рейсов, гудел хором из сотен голосов просторный и запруженный холл, смеялись и похлопывали друг друга по плечу хорошо одетые, стоящие впереди нее коллеги-бизнесмены.

На мужиков Белинда не смотрела – она смотрела по сторонам и кусала губы. Куда податься? В далекий город, в близкий? Поездом или автобусом? Наверняка Джо попытается мыслить, как беглянка, или же, наоборот, попробует предположить, каких мыслей Лин будет избегать, и, значит, мыслить самостоятельно она не будет – всецело положится на удачу и чужое мнение. Например, мнение кассирши или любое название населенного пункта, которое услышит первым.

Дурной подход, ведь это все равно, что кидать на игральный стол кости в надежде, что тебе выпадут две парные семерки. Удача, удача, сраная удача… На что полагаться – логику, эмоции, случайность? Одно Белинда знала наверняка: она не должна пойти на поводу у паники.

«Думай, девка, думай…»

Думать удавалось плохо. Народ спешил, будоражил мысли, отвлекал. Вот дед с бабкой волокут за собой сумку с шатающимся колесом – у бабки на голове платок, дед едва переставляет ноги – зачем им вообще куда-то ехать? Вот две подружки – судя по ярким чемоданам и хорошему настроению, эти катят на море – «удачи вам, хохотушки, наплавайтесь там за меня». Может, ей тоже на море? Вот только прибрежные зоны дорогие, а ей бы уединение – местечко тихое и затерянное на карте. Бизнесмены бесконечно бубнили про бумаги, отчеты, про то, что сразу по приезду отправятся в ресторан «Морна Тэ», где один из них уже побывал… Чужая жизнь, чужие цели и планы.

Бесконечно медленно, как хромая на обе ноги лошадь, очередь, наконец, доползла до окошка кассирши, и сквозь прозрачную перегородку на Белинду взглянули равнодушные глаза девушки-продавца.

– Куда вам?

Лин вдруг поняла, что так и не определилась с направлением.

– Куда идет ближайший… – поезд? Автобус? Лучше автобус, – автобус?

– В Дорнвуд.

Белинда едва не сматерилась – только туда ей не хватало. Как раз, чтобы повстречаться лицом к лицу с Килли.

– А следом за ним?

– Женщина! Следом за ним с разницей в несколько минут отходят автобусы в двадцати направлениях – вам все перечислить?

Горло свело нервным спазмом.

– На любой из них.

– Вы хотите, чтобы я за вас решала? Думаете, я за этим тут сижу?

Очередь колыхалась и волновалась, как море, – очередь не любила, когда кассиршу задерживали глупыми вопросами.

– Пожалуйста, на любой. Выберите, – тихо попросила Белинда, и девушка какое-то время ошалело смотрела на нее сквозь стекла круглых очков.

Наверное, она хотела сказать «Вы достали со своими заскоками! Я продаю билеты туда, куда меня просят, а не куда случайно ткнут мои пальцы на клавиатуре…» Наверное, ей хотелось сказать это или что-то другое – что-нибудь непристойное, – но покупательница так молила продавщицу глазами, что та, выждав еще несколько секунд, вдруг спросила:

– В Ринт-Крук подойдет?

– Это город? Большой? Далеко?

Накрашенные губы неприязненно поджались – слишком много вопросов; очередь за спиной колыхнулась сильнее.

– Триста километров на север. Город небольшой. Брать билет будете?

– Буду, – обреченно кивнула Белинда и потянулась к рюкзаку.

Отчаяние с новой силой нахлынуло уже в автобусе, по стеклам которого ползли неровные мокрые дорожки. Белинду вдруг затошнило от волнения и страха – она уезжает, уезжает навсегда. Попрощаться бы с Кони – так было бы честно, – но позвонить с вокзального телефона-автомата возможность упущена, а со своего нельзя – Килли отследит звонок. Мелко трясся салон; в двери протискивались, предъявляя билеты контролеру, последние пассажиры – автобус в неизвестный ей Ринт-Крук собирался отправляться через несколько минут. Перед глазами спинка чужого кресла и чужая макушка, а на душе пустота.

Не повезло и с соседом. Не успел пожилой упитанный мужик опуститься рядом, как из небольшой сумки тут же явились на свет прихваченные с собой банки с салатом, вонючим овощным рагу и крошащимся прямо ему на колени хлебом – мужик, чавкая и причмокивая губами, принялся уминать ланч.

«Дома пожрать не мог? – хотелось недобро спросить ей. – Обязательно вонять на весь автобус едой? Не один ведь едешь…»

Она бы и процедила, но сдержалась. Люди всегда ее раздражали, все без исключения, потому что у всех без исключения маршировали толпами в башке тараканы. У молодых, старых, красивых, некрасивых, интеллигентных, у быдла. За всю свою жизнь она не встретила практически ни единого человека, который не нервировал бы ее: поведением, манерами или способом выражаться. Одни ныли, другие красовались, третьи поливали дерьмом все подряд и постоянно искали единомышленников, четвертые бесили высокомерием и эгоизмом. Неужели нет таких, у кого все в норме? Нет, она вовсе не считала, что все в норме у нее самой, – Белинда страдала от слишком прямолинейного характера и зачастую не умела тактично скрыть своего мнения, но она хотя бы была честной. А все вокруг лживыми. Да, практически все…

Чавканье соседа отвлекало от мыслей, а нервозность нарастала. Из закусочной Белинду уволили месяц назад с пометкой «за грубое отношение к клиентам» (ну и пошли вы в жопу – она всего лишь сообщила очередному жирняку, что тому не стоит заказывать сразу четыре сэндвича со свининой, так как он сам уже почти «свинина»), и с тех пор с Кони они виделись нечасто, но подруга будет ее искать. Будет звонить, волноваться, переживать – возможно, даже обратится к Килли с просьбой отыскать внезапно потерявшуюся Лин, а этого нельзя допустить – не нужно ему ее искать. Вдруг Джо заметит пропажу денег не сразу и вдогонку не кинется? А Кони точно ускорит процесс…

– Вы можете дать мне телефон?

Руки Белинды мелко дрожали; сосед перестал жрать и посмотрел на женщину, глаза которой лихорадочно блестели.

– Дайте мне телефон – я сделаю один звонок. Заплачу вам пару баксов, если надо. Мой сел, а это срочно.

Мужик вытер рот тыльной стороной конопатой ладони, осторожно вытащил из кармана пиджака видавший виды сотовый и молча протянул ей.

– Спасибо. Я быстро.

Закрылись двери; автобус начал сдавать назад для разворота.

Номер она помнила наизусть. Когда ей ответили, Лин сбивчиво затараторила:

– Кони? Привет, это я. Слушай, я… поругалась с Джо, я уезжаю. Что? Нет, сильно поругалась, не помиримся. Приехать к тебе не могу, я уезжаю из города. Куда? Не могу пока сказать, ладно? Потом, я потом перезвоню – ты только не говори ему ничего, вообще ничего, хорошо?

На том конце волновались и переживали, на том конце сыпали вопросами, но Белинда отвечала коротко и постоянно повторяла: «Не теряй. Я потом найдусь. И ничего не говори Килли…»

За окном, потонувший в дождевой дымке, плыл запруженный машинами проспект Дарля – в этот серый полдень, сидя в кресле с номером шестнадцать, Лин смотрела на него в последний раз.

Мелкая тряска, бесконечные повороты, капли на лобовом стекле, вяло движущиеся туда-сюда дворники, низкое траурное небо до самого горизонта. Мокрые поля, леса, луга; глядящий вперед водитель, посапывающий сосед.

Белинда пустым взглядом смотрела в окно. Наматывали километры по мокрому шоссе колеса, уносилась прочь прежняя жизнь, а впереди ждала неизвестность. Неизвестность – она хуже всего остального. К знанию о плохом можно привыкнуть, подготовиться, пережить заранее; неизвестность пережить заранее нельзя.

Крутился в памяти их последний разговор, всплывало перед глазами жесткое и уже равнодушное лицо – когда они сделались чужими? Почему люди вообще становятся чужими, в какой момент? Кто виноват – он, она? Оба? Видит Создатель, она старалась. А он?

Да и был ли смысл размышлять?

В какие-то минуты ей думалось не о плохом, а о том моменте, когда они только встретились – тогда Килли улыбался и казался ей настоящим красавчиком. Веселые глаза, широченная улыбка и крепкий привлекательный торс. Джо однажды пришел в закусочную и сразу же похитил ее сердце – увел его с собой на невидимом поводке, заклеймил взглядом «моя», и Белинда вдруг стала его – начала ждать незнакомца на завтрак, обед и ужин. И он почему-то приходил: садился за дальним столиком на красный диван из кожзама и отсылал назад всех, кто к нему подходил, если то была не она – не Лин. Тогда она почти впервые в жизни почувствовала, что нужна. Хотя бы кому-то. И за это новое дивное ощущение была готова подарить мужчине с серыми глазами и беспокойной шевелюрой целый мир. И дарила, как умела.

Но, видимо, не умела, раз снова поля, леса, дождь, храпящий сосед, равнодушный водитель и дорога в никуда.

Месть не ощущалась ни сладкой, ни горькой. Месть – это просто месть, и иногда она необходима для самоуспокоения и для того, чтобы научить другого не быть скотиной. Научится ли Джо? Маловероятно. И он однозначно бросится в погоню, вопрос лишь – когда?

Думы о хорошем исчезли, стоило включиться «херне» – так Белинда называла собственный мозг, «думалку», когда та вдруг начинала простраивать варианты будущего – один другого страшнее.

Что, если Джо приехал домой раньше и уже кинулся за ней в погоню? Может, уже прокрутил записи с видеокамер и понял, что тощий стриженый пацан и есть его «бывшая»? Вот он посмеется… А что, если машина Килли уже несется вслед за ее автобусом… Что, если…?

Свою собственную «думалку» Белинда ненавидела куда сильнее других людей. Иногда ей казалось, что в голове живет инопланетянин – подселенец, который изводит ее страхами, рисует жуткие картины и постоянно предполагает худшее. Интересно, это у всех так или только у нее? Зачем постоянно мыслить о дерьме, когда вокруг его и так хватает, но не думать она не могла – «херня» не отключалась.

Вот и теперь все то время, пока Лин пыталась дремать с закрытыми глазами, «думалка» измывалась над ее воображением: «А что он сделает с тобой, если догонит? Изобьет? Убьет?… Еще эта бутылка в серванте – почему ты ее не оставила? Ты виновата, Лин, сильно виновата, и он будет злой…»

Для того чтобы заглушить голос, она была готова окунуть череп в кадку с ледяной водой, напиться, нанюхаться кокса, вышибить собственный мозг кувалдой, и «херня», зная о том, что ее не отключить, лишь хохотала внутри стриженой под ежик головы.