Прошение подписали спустя три дня.
А еще спустя три недели Марта получила на руки документ, удостоверяющий в том, что теперь она специалист – женщина-детектор – высшей категории, допущенный работать в Четвертом отделе.
Радоваться?
Стоя в коридоре перед дверью без номера и таблички, откуда она только что вышла, Марта смотрела на зажатую в руке бумагу с голографической печатью, логотипом компании Капитоль-Икс и новую карточку-идентификатор личности, и все никак не могла понять – когда начинать радоваться.
Сейчас?
И чему радоваться?
Тому, что выдержала новую порцию изнуряющих вливаний, череду бессонных ночей, лежа под капельницей? Высоким результатам? Исколотым венам? Тому, что по телу уже почти не бродили фантомные боли, которые еще неделю назад заставляли ее хрипеть и выгибаться на казенной кровати, застеленной, отбеленными сотню раз, простынями? Тому, что вернется домой специалистом с высокой – чего уж врать – баснословно высокой зарплатой? Тому, что может расколоть любого с первой секунды – честен или обманывает?
Да она могла все это и раньше. Всегда хватало лишь доли секунды, чтобы определить человеческую искренность и тесты для этого были не нужны. Она могла, как собака, почувствовать запах лжи, от которой ее кривило и мутило, могла моментально уловить нотки сомнения в голосе, была способна почувствовать учащающийся пульс и выступающую на коже испарину.
Да, она могла почувствовать любого. Всех и каждого, за исключением одного человека на всем уровне – Дилана. Почему единственный мужчина, с непробиваемой для нее защитой, оказался именно он?
Помогут ли новые вливания приобрести эту способность теперь? Узнает ли она хоть раз, о чем он думает, что чувствует, на что надеется?
Хотя… какая разница.
В лаборатории ей обожгли руку – пролили на кожу химический раствор – случайность, оплошность врачей, досадный инцидент, который они после пытались исправить, но так и не исправили – ожог на плече и нежной коже правой груди так и не затянулся.
– Он, возможно, затянется, вы не переживайте… Возможно, следа не останется. – Пытался оправдаться, разводя руками, врач.
Останется – она знала.
И если Дилан не любил ее раньше, то теперь – изуродованную – не полюбит уже никогда.
Такова жизнь. Надо принять. Точка.
Для следующей встречи она выбирала гардероб с особой тщательностью: бордовая водолазка под горло, кожаная жилетка сверху, кулон в виде алой звезды, черные леггинсы в обтяжку и сапоги выше колена на длиннющей шпильке; решила – самое оно. Да, вызывающе, да, такие штаны носят только дамы, которые о себе очень много мнят, но чем она хуже?
Мнить может не тот, кто что-то из себя представляет, а тот, кто захочет мнить – вот и вся разница.
Дилан воспринял ее наряд именно так, как она и предполагала – фразой: «Решила, что стала привлекательнее? Или дала знать всему отделу, что доступна для не обременяющего секса?»
Марта на антикомплимент не отреагировала – как сидела с пилочкой в руках, подтачивая длинные ногти, так и продолжила сидеть, не сменив выражение лица с равнодушного на обиженное, – слишком много чести, не дождется. Невидимую броню она успела надеть поверх наряда еще утром – ничего не забыла: ни шлем, ни наплечники, ни стальные перчатки, ни особенно плотную защиту для сердца, и теперь пребывала в полном спокойствии.
Сегодня они снова вместе – он зол. Сидят в одной комнате – конечно, он в бешенстве. И просидят еще не один час, что приведет его в полную ярость, потому что деваться некуда, потому что Марта теперь в Четвертом отделе. Лучшая в Четвертом отделе.
Камеры транслировали совещание из освещенного солнцем кабинета на огромный экран их темной комнатушки: за столом сидело человек двадцать – все, как один, серьезные, напряженные, неприветливые, уже второй час силящиеся найти компромисс между двумя компаниями и, наконец, подписать некий договор о взаимовыгодном сотрудничестве. Диалог клеился нескладный, шел со скрипом, со ржавчиной и все время напоминал Марте о человеке, который не может спокойно испражниться – другими словами, диалог напоминал ей «запор».
Время от времени Дилан вмешивался в ход беседы и бросал в микрофон короткие четкие указания:
– Теперь предложите им заменить менеджера на своего… Да, будет надежнее иметь своего человека в их фирме. А сейчас предложите увеличить капитал инвестирования… Поднимите процент… Нет, здесь не соглашайтесь… Марта, этот хлыщ в костюме говорит правду?
– Который?
– Второй слева.
– Да.
– Все равно не соглашайтесь – вы можете получить лучшие условия.
Советы Дилана слушал через надетый на ухо микрофон усатый человек в полосатом галстуке – изредка кивал сам себе, стучал колпачком дорогой ручки по столу; Марта на экран почти не смотрела.
Вместо этого она изредка поглядывала на Дилана и в сотый раз задавалась одним и тем же вопросом: как она могла влюбиться в такого, как он? Эгоист, сам себе на уме… противный, вредный, грубый. Не уважает чужое мнение, падок на деньги, на всех смотрит свысока, часто язвит, совершенно не боится обидеть. Фыркает, вечно бьет дном кружки о поверхность стола – она бы не удивилась, если бы он еще и обутые ноги туда же закинул.
Тогда за что?
Пилка продолжала равномерно поскрипывать о ногти – вечером она накрасит их алым.
Он красивый – вот за что. Высокий, мощный, крепкий и настолько тяжелый на вид, что кажется – под ним просядет любой стул; весь состоит из мышц. Он наглый, но это, скорее, привлекательная черта. Вредный? Она готова терпеть. Она обожает его короткий хвостик на макушке и бритый затылок – такая прическа вмиг превратила бы любого юнца в неформала, ученого в неадекватного психа, музыканта в гея, но только не его, нет. Дилана она превращала в брутала – жесткого, первобытного, независимого и абсолютно свободного в выборе слов и действий мужчину. В самого себя.
Иногда, раздумывая о том, как он по утрам собирает пряди волос и скручивает их резинкой, Марта тихо млела и слабела в коленях.
Она много от чего слабела.
От формы его губ – широких, но прекрасно очерченных, от бугристых плеч, на которые мечтала положить руки, от поблескивающих на запястье золотых часов, но чаще всего от прямого и равнодушного, как у хищника, взгляда. От того, что чувствовала в нем не показную уверенность, дерзость, высокомерие. Да, и даже оно возбуждало. Чертов самец…
Она хотела ему соответствовать – быть такой же дерзкой, смелой, свободной, хищной, но зачастую выходило иначе, криво. Смелость казалось атакой, дерзость попыткой защититься, свобода пахла пластиком, а хищник из Марты получался и того хуже. Не хищник, а драная обиженная кошка, шипящая по поводу и без – кто такую полюбит? Рыжую кудрявую кошку, Кляксу, теперь еще и обожженную…
Чем муторнее становилось внутри, тем плотнее сжимались губы: ну и черт с ним, она ничего не покажет – ни ему, ни кому-то еще. Ни единая душа не пробьется сквозь невидимые доспехи, она научилась их уплотнять, ковать из прочнейшей стали, не реагировать на обиды. Пусть пытаются, пусть думают, что Марта черствая, пусть ошибаются.
– Знаешь, ты изменилась… – Вдруг прозвучало от стола, и Марта вскинула голову. Оказывается, Дилан уже какое-то время рассматривал ее своим знаменитым неподвижным взором под которым она всякий раз внутренне скрючивалась и замерзала.
– Да?
Прозвучало равнодушно, незаинтересованно.
– Да, стала еще злее, что ли…
– Надо же.
Она легко пожала плечами и вновь принялась подтачивать ногти – чуть резче, чем раньше.
– Ты вообще слушаешь, что они там говорят?
Бранниган качнул головой, указывая на экран.
– Конечно. Вот тот – лысый – полторы минуты назад соврал о том, что примет менеджера.
– Полторы минуты назад?! – Дилан побагровел. – А раньше нельзя было сказать?!
– Ты отвлекал меня вопросами.
Наверное, ему хотелось встать, подойти, сжать ее шею и резко тряхнуть ее за голову, чтобы безалаберное отношение к работе вылетело наружу, но вместо этого Дилан наклонился к микрофону и зло произнес:
– Они не возьмут вашего менеджера! Требуйте с них письменное заверение, заверяйте у адвоката.
Усатый на экране вздрогнул и перевел удивленный взгляд на прилизанного мужчину с узкими глазами.
– Мистер Аткинс, мы бы хотели быть уверенными насчет назначения мистера Доусона менеджером вашей компании – вы согласны добавить этот пункт в договор?
Узкоглазый фальшиво улыбнулся и ответил «конечно».
Марта отвела взгляд от экрана.
– Врут, собаки. Они все время врут.
Дилан недовольно покачал головой и сложил руки на груди. А через минуту, как она и ожидала, закинул длинные ноги на стол и откинулся на спинку стула.
– Все в этой жизни врут, Марта. Ты тоже?
– Конечно.
Она даже не задумалась с ответом. Все врут – она знала, как никто другой. Врут себе, друзьям, соседям, снова себе.
– А насчет чего врешь ты?
– Насчет тебя. Что ты стоишь хоть единого светлого чувства.
– А я не стою?
– Думаю, нет.
– Так в каком случае ты врешь – когда говоришь «нет» или «да»?
– Сама пока не знаю.
Ей надоело подпиливать ногти – еще пять минут, и она спилит их до нуля. Остывший на столе чай, полумрак, экран с двадцатью застывшими над чтением договора головами, пристально смотрящий на нее Дилан – что ему нужно? Что он пытается увидеть?
Марта поняла, что вновь не в силах прочитать его мысли. Когда он правдив, когда обманывает? И разозлилась от собственного бессилия – не может быть, чтобы новые химикаты не развили способность до максимума!
– Слушай, Дилан… – спросила безмятежно, легко, почти играючи, – а я тебе нравлюсь?
И сжала пластиковую ручку пилки так, что та согнулась аркой.
– Конечно, нет, Клякса.
Голос ровный, взгляд устремлен на экран, короткий хвостик на противоположную стену.
Марта зажмурилась, изо всех пытаясь определить, прозвучала ли в последних словах правда, но так и не смогла.
Индикатор молчал.
Разжала веки, разжала пальцы и шумно выдохнула – в груди клокотала ярость.
Скрипнул под тяжелым весом стул.
– Не пытайся расколоть меня, рыжая – у тебя не выйдет. Лучше следи за экраном – тебе платят именно за это.
Прозвучало холодно.
Прозвучало до обидного правдиво.
По домам они разошлись через еще один долгий час, проведенный в полном молчании. На экране больше никто не врал – видимо, почувствовали, что бесполезно. Дилан ушел, не попрощавшись, а Марта не стала просить подвезти ее до дома – побрела пешком до остановки.
Почему она не купит машину?
Почему не перестанет думать о нем?
Почему вообще не заживет новой жизнью?
Потому что были другие времена, когда Дилан ей улыбался. Тогда она таяла от счастья, летала на крыльях, пела и кружилась в восхищении миром, а потом… слишком много ему показала. Слишком напористо и резко; и Дилан схлопнулся. Закрылся, принялся рычать, стал постоянно отталкивать.
Нет, он ничего ей не обещал даже тогда, но тогда хотя бы улыбался. Как много она отдала бы за одну улыбку сейчас. Как много…
Мимо, обдав облаком газа, проехал желтый полупустой автобус. Марта ускорила шаг. Наверное, в следующий раз она не наденет леггинсы.
Вечером она вновь смотрела на кольца.
Почему одним достается все, а другим ничего? Неужели это так много – получить взаимность от того, кому отдал сердце? Почему в мечтах лепестки, а в реальности одни шипы?
Не надо многого… Не надо обещаний, не нужно признаний, не нужно жить вместе… Но хоть одну теплую улыбку – это она может попросить? Один взгляд без яда, одно слово без желчи, одну улыбку просто так, не за что-то – настоящую, искреннюю. Хоть один день без брони и без страха, без попыток защититься, без заранее приготовленной к боли от того, что ударят?
А кольца? Что кольца…
Они не при чем. Это просто кольца – просто символ любви, которой никогда не будет. Просто красивая картинка о том, что однажды то, самое тонкое, ей наденет на палец любимый. Назовет своей. Посмотрит с нежностью.
Никогда этого не будет.
Некоторые мечты не сбываются, а некоторые женщины не умнеют и все никак не могут прозреть.
Стыдно. И грустно.
На следующий день она пригласила его в кафе – Дилан отказался. Позже тем же вечером увидела его смеющимся в коридоре с незнакомой красоткой и разозлилась – не помогла никакая броня. Долго страдала ночью под одеялом. Еще через день они поругались так, что Бранниган едва не оттаскал ее за волосы – она назвала его «тупым самовлюбленным недоумком»; после этого Марта пошла в бар и напилась пива, беспричинно накричала на бармена и пнула на улице банку – попала ей в лоб сидящему у стены бродяге и долго извинялась. Оставила на грязном, лежащем на тротуаре, одеяле двадцать долларов. Всю дорогу пьяно цедила ругательства сквозь зубы.
А еще через день Дилан пришел сам.
Домой – к ней домой.
И Марта, позабыв о том, что, наверное, выглядит некрасиво, распахнула рот и застыла в безмолвии.
Чтобы войти, гостю пришлось просто оттеснить хозяйку к стене.
– Чем обязана? Чай, кофе?
– Коньяка у тебя нет?
– Нет.
– Ах, да – такая цаца, наверное, и не пьет вовсе.
О проекте
О подписке