– В первую очередь отдых нужен животным, дорогая крестница. Хорошо, если до конца пути нам не встретятся неожиданности вроде засады; я рассчитываю, что мы успеем проскочить в Портал до того, как нас, возможно, случайно опознают. Предпочитаю переоценить противника, чем недооценить. И если нас будут поджидать – лучше, чтобы при этом наши кони не были загнаны. У вас час, господа, – обернулся к остальным. – Полноценный час всем на отдых.

Как ни рвалась Ирис вперёд – благоразумие взяло верх.

Да к тому же, мужчины, явно не думающие в дороге об удобствах и чистоте, не догадались бы, что большую салфетку, прикрывающую корзину, собранную в дорогу заботливым Марком, можно использовать, как скатерть, постелив на траву, и, уж тем более, что несложным нашёптыванием можно отогнать мурашей и прочих насекомых от заманчивого куска холста с разложенными на нём вкусным хлебом, сыром и варёными яйцами. Брат Тук одобрительно хмыкнул, глядя на хлопоты «пажа», лёгким мановением руки привлёк небольшое облачко, что послушно затенило рощицу, и отошёл к лошадям, ослабить подпруги, дабы и животные перекусили.

Как человек военный, верный своему слову, да ещё и привыкший не упускать ни малейшей возможности для сна впрок, Модильяни, наскоро подкрепившись, спокойно растянулся в тени ближайшей молодой ракиты и уснул, прикрыв лицо шляпой. Неподалёку прикорнулся Филипп. Заметив, как тот устало прикрыл глаза, Ирис почувствовала угрызения совести. Эти мужчины не спали всю ночь, обеспечивая её безопасность…

– Отдохни и ты, дочь моя.

Брат Тук легко вогнал в землю посох, и от того разлетелись во все стороны почти невидимые глазу брызги.

– Он покараулит и известит о возможном приближении чужаков. Брат Винсент знает мои методы, потому и не назначил караульного… Если тебе неспокойно – пройдись, да помолись, усмири мысли. А я пока прочту дневное правило, всем нам в помощь.

Ирис не совсем поняла про «дневное правило», но благодарно кивнула. Это мужчины привыкли проводить, порой, сутки в седле, а у неё сейчас ныли и спина, и ноги… Если прилечь по примеру остальных – подниматься потом будет ох как трудно. Лучше размяться.

Она наполовину пересекла жиденькую рощицу, напилась из ключа, бившего неподалёку, послушала птиц… и пошла на нечто жёлтое, видневшееся впереди в просветах деревьев. Что-то яркое, обеспокоившее, вдруг разбередившее в душе старые страшные воспоминания.

Вышла на цветущий луг и…

… вскрикнув, опрометью бросилась назад.

Не замечая, как задевают по лицу редкие ветви, чудом не натыкаясь на стволы деревьев, добежала до ручейка, и, не в силах более сдерживаться, опустилась на землю и горько заплакала. Перед глазами стояли яркие одуванчики, глазастые, пушистые, оставляющие следы от пыльцы на носу, щеках, пальцах; они выглядывали из луговой травы и улыбались ей, как в тот страшный день, когда…

Брат Тук, невесть откуда взявшийся, сидел рядом, гладил её по голове и тихо спрашивал:

– Ну, что, что тебя так напугало, дитя?

– Од-д-у… – шептала она, – о-о-дуван…

И никак не могла одолеть это трудное слово. Потому что горло вновь затянула позабытая, казалось бы, петля страха.

– А ну-ка, тише, – неожиданно сказал монах. Твёрдыми пальцами ухватил за подбородок, заставил на себя взглянуть. – Ну-ка, в глаза смотри, девочка!

Слёзы на щеках Ирис высохли сами собой. От взгляда Тука исходили спокойствие, уверенность и… защита.

– А это что такое? – Озабоченно хмурясь, он коснулся её шеи, кончиками пальцев провёл по ключицам, проглядывающим из ворота рубахи. В другое время этот жест возмутил бы девушку, но от пальцев монаха шло ощутимое покалывание, как от… рук эфенди, когда он учил свою джаным диагностировать.

– А ведь здесь всё было чисто, уже давно, – пробормотал брат Тук. – Не волнуйся, дитя, и ничего не бойся. Кто-то издалека пытается прощупать и возродить твои страхи, но мы ему не позволим, не позволим…

Давящая петля на горле разжалась под его взглядом.

– Одуванчики, – наконец, смогла выговорить Ирис. Слава Аллаху и Всевышнему! Она уж думала – быть ей опять заикой… В смятении чувств она и не заметила, что перешла на османский.

– Кара-хиндиба, – повторил за ней монах задумчиво. И свободно продолжил на том же наречии: – Чем же простые безобидные цветочки могли тебя так напугать? Или их образ тянет за собой другие воспоминания, страшные? Расскажи, дочь моя, не таи, дабы мы вырвали этот страх с корнем сразу, и никто больше не смог бы тебя им связать. Не из праздного любопытства, но твоей безопасности ради прошу.

Перед глазами Ирис стоял залитый безжалостно ярким солнцем гаремный двор, заполонённый воинами Хромца и продажными янычарами, в ушах отзывался вопль Айше, только что потерявшей детей… Лязгало вынимаемое из ножен железо, и вот-вот голова султанши должна была свалиться с плеч, а она сама – медленно осесть и завалиться, орошая фонтанирующей кровью тельца своих сыновей, дочери… и племянницы, задушенной вместо Ирис.^[1]

Она закрыла лицо ладонями.

– Её приняли за меня. Баязедовых отродий нельзя было оставлять в живых. А я вот… живу до сих пор. Почему Хромец меня не убил, когда узнал, кто я? Он ведь мог даже сам, сам…

Расправился же он с предательницей Гюнез…

– Темна вода в облацех, и скрыты от простых смертных мысли властителей, – ответил монах. – Но мудрый рано или поздно сможет заглянуть в чужой разум и понять его пути. Поведай же мне всё, что можешь, дитя, и мы попробуем разгадать эту загадку вместе.

* * *

…Чем-то этот старик в посеревшем от времени балахоне не понравился Ирис. Настолько, что она отвлеклась от воспоминаний и пригляделась к нему внимательней. Нечто знакомое привиделось ей в нервном, будто птичьем, движении головы, в судорожных подёргиваниях пальцев на навершии походного посоха… Будто не так давно встречала, мельком…

Что он здесь высматривает?

Или кого?

Девушка постаралась унять неясные подозрения. Возможно, это вовсе не шпион, и не неизвестный враг, подсылающий похитителей, и не… О’Ши. Она похолодела. Нет, конечно; не стоит возводить напраслину на невинного человека. Может, он и знать не знает о рыжей фее, а пришёл сюда, чтобы попросить сестёр о помощи или проведать кого-то. Час ещё ранний, все на молитве, обратиться за расспросами не к кому, вот он и высматривает хоть кого-нибудь…

Но всё же она сошла с монастырской стены, стараясь не привлекать внимания, и снова порадовалась тому, что, поддавшись на уговоры аббатисы, носила здесь одеяние послушницы.

Поскольку пора утренних молитвенных правил наступила, на широкой галере внутреннего двора, заливаемой солнцем, Ирис никого не встретила. Свернула в гостевое крыло, прошла по тёмному после яркого двора коридору в свою комнатку-келью, потянулась за чётками и молитвенником, приготовленным у молельного столика с распятьем… Виновато улыбнулась. Никак не получалось изгнать мирские мысли и сосредоточиться на духовном. А надо бы. Эфенди приучил её дорожить тихими утренними часами, словно самим небом дарованными для приведения мыслей в порядок, светлого настроя на труды грядущего дня…

Тысячу раз оказался прав брат Тук, посоветовавший этот монастырь в качестве пристанища. Разумеется, он не знал об их размолвке с Филиппом, но ведь словно учуял, разгадал причину возмущения гостьи! Предложив договориться с сёстрами-гертрудианками о лечении Мэг, а заодно и о постое её госпожи в аббатстве, он тем самым решил весьма щекотливую проблему, вбившую клин между графом де Камилле и подопечной. Останавливаться в доме неженатого мужчины из-за тени, могущей упасть на её доброе имя, Ирис не желала, поселиться же в гостинице – выказать пренебрежение гостеприимству графа. Хвала миротворцу Туку, всё разрешилось наилучшим образом!

Здесь нашлось место даже для Али и Фриды. Нубиец поселился при госпитале. В прошлом превосходный мастер массажа, он взялся обучать этой премудрости наиболее способных из сестёр-целительниц. Конечно, когда его госпожа появлялась на осмотре больных, он не отступал от неё не на шаг; а вот за монастырские стены вход ему, как мужчине, был запрещён, несмотря на то, что Ирис не спешила развеять миф о его положении евнуха. Хоть и было неловко перед сёстрами-монахинями… Тем не менее, аббатиса Констанция на робкий вопрос, можно ли телохранителю жить в келье рядом и нести службу у хозяйского порога, как велит долг охранника, тонко улыбнулась и ответила отказом. «Дочь моя, да ведь он, несмотря на свой невольничий недостаток, слишком мужественен. Впрочем, не подумай дурного: в его выдержке и добронравии я не сомневаюсь, за своих сестёр во Христе также могу поручиться. Но у нас здесь несколько послушниц и воспитанниц, совсем молоденьких: не стоит искушать юные сердца. А соблазн для них будет велик, ох, велик…» И лукаво сверкнула глазами.

Троюродная сестра Генриха Валуа, в прошлом графиня Ангулемская, удалившаяся от света, она хорошо знала приёмы Врага рода человеческого, как и многие его обличья, и, подобно опытному полководцу, ищущему не славы, но победы, берегла вверенные ей войска и не жалела сил и времени на укрепление кордонов. Противника-искусителя лучше вовсе не подпускать, чем потом выискивать и отлавливать в собственном лагере… Надо сказать, здесь Ирис вздохнула с облегчением. В самом аббатстве ей ничего не грозило, ибо святейшими духовными лицами из Синода и Инквизиции монастырь был обнесён крепким магическим барьером, защищающим и от нечисти, и от человеков с возможными нечистыми помыслами; негодовал только Али, по чьей просьбе она и пыталась хлопотать. Но после того как барьер отбросил и его самого, и запущенную в сад верёвку, и метательные отравленные иглы – охранник успокоился.

Бойкая же Фрида поначалу оказалась ни при делах, поскольку страдала слишком уж непоседливым характером и то и дело смущала сестёр расспросами, отвлекая от послушаний, а для работы в госпитале не годилась. Она панически боялась крови, язв, пролежней – просто хлопалась в обморок, как чувствительная барышня, хоть с виду была девушкой крепкой. Надо отдать должное сёстрам-целительницам: они и не думали поднимать «неженку» на смех, ведь бывают такие тонкие от природы натуры, что при виде телесных повреждений чувствуют дурноту. Так, одна из здешних врачевательниц, в самом начале своей практики полгода потратила, чтобы преодолеть страх перед мёртвыми телами, а уж резать их для изучения внутреннего строения было для неё пыткой. Лишь с Божьей помощью да с поддержкой сестёр, да отпаивая себя отварами, сдерживающими рвотные позывы, кое-как справилась с бунтующей натурой… Это к ней, к сестре Марии, наведывался иногда Амбруаз Парре, прославленный дядя «доктора Поля». И в скором времени он должен был приехать, чтобы встретиться с Ирис – вернее сказать, с теми фолиантами и инструментами, которые покойный эфенди заготовил для передачи лично ему, «первому скальпелю» Франкии.

А Фрида обрела себя, наконец, на монастырской кухне, радуя обитателей аббатства превосходными десертами и супами, состряпанными по рецептам матушки Денизы, владычицы кухонь Гайярда.

…После приёма в Лувре прошли три дня, настолько наполненные событиями, что показались Ирис бесконечными. Она знакомилась с сёстрами-монахинями, ходила на службы, делилась знаниями с целительницами, ухаживала за больными, помогала садовницам. И даже после дневных молитв уделяла час-полтора вышивке Пелены со сценой Благовещения. Контуры рисунка прописал сам Джоджи, прославившийся не только фресками и картинами, но и рисунками для вышивок на духовные темы. Благословлялись на тонкую работу с иглой и шелками лишь самые искусные и благочестивые мастерицы. Должно быть, поэтому гобелен получался красоты необыкновенной. А лик ангела, возвещавшего Марии благую весть, удивительнейшим образом напоминал прекрасную Марту Эстрейскую, которой, как многие поговаривали, от бабушки, прославленной Жанны-девы, досталась ангельская кровь. Оттого-то, наверное, так и тянулись к ней люди, становясь чище и добрее…

Ирис вздохнула. Откинула несколько жемчужин на чётках. Нет, молитва на ум не шла…

Жемчуг ей посоветовал носить брат Тук. Причём, носить как можно чаще, в любом обрамлении, и не снимая. Этот прекрасный дар моря не только олицетворял невинность и чистоту, но и обладал удивительным свойством – мог подавлять чужое ментальное и гипнотическое воздействие. Если бы там, возле рощицы по дороге в Фонтенбло, на ней не оказалось нитки розового жемчуга на шее – страх, оживший по чьей-то злой воле, мог повредить ей куда больше, чем просто вызвав рыдания и едва не вернув косноязычие. Она могла заметаться, убежать, обезуметь, наконец, и самой прибежать к тому, кто её ищет.

Но обошлось.

А ниточка воздействия тянулась, оказывается, от самой Лютеции. И была такой силы, что Тук с уверенностью сказал: их слухачи наверняка её засекли. Только, не знаючи, от кого та тянется, вряд ли сделали какой-то определённый вывод… Ничего, как только он проводит Ирис до Эстре – всё выяснит.

И выяснил.

К восточной гостье пытались дотянуться из Лувра.

Поэтому ко двору её собирали, как на войну.

Хорошо, что дорожные сундуки прибыли в аббатство за день до визита. Главную ценность представляли не платья, заготовленные для высочайшего приёма, а подобранные к ним драгоценности, состав и назначение которых были оговорены самим эфенди в памятке, оставленной в Эстрейском банковском хранилище. Мудрый старец, возможно, и не думал, что его любимица встретится с самим королём Франкии; но вот появление среди сборищ, где, помимо друзей, могут оказаться и недруги, и завистники, предусмотрел. Изумруды в налобных украшениях сдерживали поток враждебных эмоций, направленных к ней; письмена на золотых браслетах, сокрытые в орнаментах, призваны были разрушать возможные проклятья; жемчужные серьги защищали от ментального давления, а кулон на груди препятствовал любой попытке оттянуть хоть толику фейской магии. Ибо на любом светском приёме могли оказаться нечистоплотные либо просто слишком любопытные маги, вздумавшие поживиться чужой Силой.

Весь этот набор драгоценностей, заставивший бы придворных ювелиров и дам позеленеть от зависти, был вдумчиво изучен братом Туком. И одобрен с удовольствием.

А кое-что святой отец добавил от себя, прочитав какую-то особую молитву над нательным крестиком Ирис, полученным во время крещения.

– Ты теперь под защитой не только монсеньора Бенедикта, дочь моя, но и Святой Инквизиции. Никто не посмеет обвинять тебя в запретном ведовстве или магии. Но всё же… если захочешь всерьёз поработать над своими силами – согласуй это с нами. Прошу не от недоверия, а дабы оградить от непредвиденных последствий: твои возможности растут, нужно время, чтобы к ним приспособиться. Жаль, некого приставить тебе в наставники: фей во Франкии не осталось, во всяком случае – известных…

Оттого-то она и не решалась пробовать себя в чём-то новом, занимаясь пока тем, что хорошо умела: целительством и садоводством.

Раскрыв молитвенник на закладке, Ирис машинально отщёлкнула ещё одну жемчужинку на чётках… и вдруг почувствовала, что обычно прохладный перламутр под её пальцами внезапно потеплел, будто ожил. Как тогда, в Лувре, стоило ей подойти к свите королевы Бесс. Но в тот момент она не сразу поняла, отчего так нагрелись серьги: казалось, мочки ушей так и горят! Она лишь вежливо поклонилась трём вельможам и двум знатным дамам – кажется, фрейлинам, сказало что-то, по-восточному витиевато-вежливое, отвечающее этикету, и удалилась, благодаренье всем богам, поскольку беседовать не собиралась: это была лишь церемония официального представления королевской гостьи, ненаследной принцессы, как её теперь называли, европейским посольствам. И ни с кем, кроме бриттов, ей не было так тяжело и неуютно.

А потом, уже в монастыре, распуская её косы, Фрида случайно задела за одну из серёг – и та вдруг зашуршала, осыпаясь перламутровой крошкой, оставляя голый скелет золотых жгутов. То же случилось и со второй.

Вспомнив о гибели украшений, Ирис рассердилась.

Не драгоценностей жалко! Вернее, как истиной дочери Евы, любившей всё красивое, ей до слёз было обидно, когда на глазах разрушилось дивное творение, созданное мастерами-ювелирами и самой природой. Но ещё горше, что погиб подарок эфенди, заботливо приготовленный когда-то для неё… На корабле, высыпая в бушующее море жертву Пойразу, девушка не колебалась: да, толика жалости заползла тогда в её сердце, но сапфиры и алмазы, золото и серебро пошли в уплату за спасённые жизни, да и сам Аслан-бей, узнав о её поступке, одобрил бы его. Но серьги – его подарок, его память… попали под удар чей-то злой силы.

Вот и теперь – некто со стороны нагло пытается на неё воздействовать. Да сколько можно! Что им от неё нужно?

Какая уж тут молитва!

Ирис даже скрипнула зубами от негодования. Сжала в кулачке горячие чётки. И решительно устремилась прочь, обратно по коридору, по галерее, навстречу колокольному звону и утру, к монастырским вратам… Конечно, она рисковала. Но… защитный барьер был рядом, верный Али – наверняка тоже, он знал о её привычке вставать рано. Да и не станет она всю оставшуюся жизнь отсиживаться за спинами мужчин и в каретах. Есть вещи, которые приходится делать самой.

Например, объясняться с врагами. Увидеть их, наконец, понять, чем они опасны.

Разведка, как сказал бы Винсент Модильяни? Да, разведка.

– Доброго дня, сестра Агата! – сдержанно поздоровалась она с сонной привратницей. – Откройте, не сочтите за труд, мне нужно…